Бама вообще не мог понять, какого хрена нужно здесь Спиннерену. Он вечно плелся за спиной у остальных на расстоянии в пару шагов, словно ему не хотелось бы, чтобы кто-нибудь принял его за одного из членов кинокоманды Твелвтриса, а лучше уж – за некоего невинного наблюдателя, который, если к нему обратятся, может дать хороший совет – однако столь деликатного свойства, что лень, да и сложно объяснять.
Уолтер Пуласки шел по правую руку от Твелвтриса. Его брат Стэн – по левую. Братья Пуласки не были близнецами, однако настолько походили друг на друга, что у многих создавалось впечатление, будто это один и тот же человек, который, подобно легендарному сыщику из полиции нравов Айзеку Канаану, никогда не спит. Случалось, они и женщин брали по очереди, причем каждая их жертва была убеждена, что имеет дело с одним мужиком, правда ненасытным.
Да и вид у обоих был такой, будто они могут перехватить на лету выпущенную в них пулю стальными зубами.
Всю компанию препроводили к двум сдвинутым столикам в дальнем конце зала, потому что Твелвтрис заранее распорядился о том, чтобы их сдвинули.
Все, кроме Спиннерена, заказали себе что-нибудь выпить. Никто, казалось, не обратил внимания на его абстиненцию. На него вообще не обращали внимания, словно его здесь и вовсе не было.
Твелвтрис начал разглагольствовать уже по дороге сюда и продолжил разглагольствования за столом. Он выпил пять порций виски с содовой за время, понадобившееся остальным, чтобы пропустить по первой.
Он не умолкал, заказав себе, а заодно и всем остальным, ужин. Почти все взяли бифштекс с печеной картошкой и салат, потому что таков был выбор самого Твелвтриса.
Дженни распорядилась по-другому. Состроив милую гримаску и вслух ужаснувшись тому, что люди убивают себя тяжелой пищей, она заказала фирменный салат.
Спиннерен сидел обособленно, поигрывая чайной ложечкой. Не заказал он ничего, кроме кофе. Это было еще одним способом подчеркнуть собственную индивидуальность, и Бама подумал о том, что не мешало бы присмотреться к этому человеку: а вдруг с него можно будет срисовать персонаж?
Официантка безупречно справлялась с раздачей тарелок, хотя ей и мешал постоянный шум на заднем плане, производимый Твелвтрисом с его бесконечной болтовней. Однажды он на миг улыбнулся ей – улыбнулся словно бы призывно. Когда он отвернулся, официантка поймала взгляд Бамы и удивленно приподняла бровь: мол, что ему нужно от меня? Неужели он ждет, чтобы я улеглась тут на пол и раздвинула ноги?
Спиннерен понял, почему она выделила из всей компании сценариста – из сочувствия. Тот и впрямь выглядел самым жалким.
Бама ответил ей многозначительным взглядом, что, по мнению Спиннерена, было нелепой ошибкой.
Но Твелвтрис ничего этого не замечал, да и заметив, не понял бы, что оно должно значить. Не принадлежащие к высшему классу общества женщины обязаны были падать к нему в объятия по его первому зову, что вообще, как это ни странно, присуще многим знаменитостям в их мыслях о простых людях. А любопытно это потому, что вследствие такого подхода простые люди чувствуют себя проигравшими, даже не дав согласия на то, чтобы войти в игру.
Когда подали салат, все набросились на еду, а Твелвтрис продолжал разглагольствовать.
Всем было известно, когда кивать, когда ахать, когда закатывать глаза, а когда покатываться со смеху. Это умение быстро становилось второй натурой, иначе твой шанс на выживание в этих кругах был равен нулю.
И сам Твелвтрис прекрасно понимал это. Строго говоря, ему было наплевать на то, как окружающие реагируют на его слова. И вовсе не к разговору он стремился. Его даже не волновало, слушают его или нет. Подлинное удовольствие он получал оттого, что его спутникам смертельно надоели его монологи и отпускаемые далеко не по первому разу шутки – и тем не менее они были вынуждены хохотать и поддакивать. Это придавало ему ощущение собственного величия, заставляло чувствовать себя выше всех этих ничтожеств, втайне воображающих, будто они на самом деле выше и умнее его, не боящихся и глазом моргнуть, чтобы не выдать подлинного отношения к тому, что должно было раскатываться перед ними сплошною россыпью перлов.
– Все это было и прошло и быльем поросло, – сказал он. – Было и прошло и быльем поросло.
Он сделал паузу, будто ожидая каких-нибудь замечаний в связи с только что произнесенной сентенцией. Его взгляд вопросительно устремился в сторону Спиннерена.
– Вот именно, – пробормотал Экрон.
– Самая суть, – поддакнул Каддо.
Кто-то пустил тихого шептуна. Спиннерен подумал, что это – лучший комментарий к словам Твелвтриса. Потом увидел, что Дженни посматривает на него с несколько растерянной улыбочкой.
– Что за злоебучая свинья это сделала, – провозгласил Твелвтрис. – Фу-ты, ну-ты, ну и мерзопакость!
Он ухмыльнулся клоунской улыбкой и уронил голову в тарелку.
– Роджи пукнул, мамочка!
И тут же поднял голову и оценивающе посмотрел на Спиннерена.
А тот, в свою очередь, гадал о том, когда же Твелвтрис примет решение и даст ему знать об этом.
У Твелвтриса весь рот был еще по-прежнему заляпан майонезом, когда официантка пришла убрать тарелки. Все, за исключением самого Твелвтриса, со своим салатом уже управились. Официантка встала у него за спиной, не решаясь ни забрать тарелку, ни оставить ее на столе. Он посмотрел на нее так, словно она ненароком наступила ему на яйца.
– Можно убрать ваш салат?
– А тебе как кажется?
– Я не знаю, сэр. Поэтому и спрашиваю. Как вам будет угодно. Можете поступить хоть так, хоть этак.
– Ах ты, сучка! Нет, вы слышали, что она сказала? Можете, говорит, хоть так, хоть этак. Интересно, что она имеет в виду?
Все, кроме Дженни и Спиннерена, расхохотались. Каддо принялся бить себя по колену. Бама, когда на него упал взгляд Твелвтриса, выдавил из себя трусоватый смешок. Слабак ты, парень, да и дурак тоже, подумал, глядя на него, Спиннерен. Правда, для сценариста за этим маленьким унижением маячили грядущие миллионные гонорары.
– Ладно, детка. Мы просто пошутили. Можешь забирать, – сказал Твелвтрис.
Официантка улыбнулась, хотя Спиннерен видел, что она была бы рада перерезать Твелвтрису глотку, и убрала салат. Быстро и аккуратно разложила по тарелкам бифштекс с картошкой, принялась вслед за этим раздавать соусы и приправы.
Все взялись за ножи и вилки. Все, кроме Твелвтриса, вновь принявшегося разглагольствовать. Так и проговорил все время, понадобившееся остальным, чтобы расправиться и с мясом, и с гарниром, вытереть рты салфетками и откинуться на спинки кресел в ожидании кофе. Так и проговорил, пока еда, к которой он так и не притронулся, остывала у него в тарелке. Так и проговорил, пока официантка не убрала со стола грязную посуду. И вот она вновь застыла рядом с ним, так и не поняв, как обращаться с человеком, который заказывает обильный ужин, а затем не притрагивается к нему. Твелвтрис полез в карман и извлек лист бумаги.
– Бама, вы слушаете меня?
– Да, сэр.
Твелвтрис разложил на столе лист бумаги, отодвинул тарелку и указал на диаграмму, изображенную на листе.
– Я хочу, чтобы вы написали сцену в винном погребке.
– Что?
– Винный погребок. Вот план помещения, который вам пригодится. Сделайте копии для художника и плотников. Вы только поглядите, Ред. Я не люблю два раза повторять одно и то же.
– Эта сцена разыгрывается на парковой аллее и в тире.
– Вы меня не слушаете, Бама. Я же говорю вам, что хочу, чтобы все это было выстроено на самом деле. Никаких картонных стен. Самый настоящий погребок. Мне наплевать, снимем мы там хотя бы один кадр или нет. Но я хочу, чтобы его выстроили и обставили…
– Если вы замышляете то, что вы, как мне кажется, замышляете, то, по-моему, это лишнее, – заметил Экрон.
Твелвтрис проигнорировал его слова. Он смотрел на Баму, подавшись вперед, словно собираясь пригласить сценариста на танец или на поединок.
– Напишите мне сценку. Напишите вставную сценку в романтическом стиле. Дайте волю воображению. Не могу же я все делать сам. Просто внесите эту сценку в сценарий. Если кто-нибудь спросит, есть ли у нас в сценарии сценка в винном погребке, смело отвечайте, что есть. Вы понимаете, что я вам говорю? Я излагаю вам свое требование: эту сценку надо включить в сценарий. Будь у меня время, я бы написал ее сам. Но у меня нет времени. Что я, по-вашему, его рожаю, что ли?
– Нет. Конечно же нет, Роджер. Я так не думаю.
– Или я тебя хорошо знаю, а, парень? Я практически гожусь тебе в отцы. Мы с тобой встречались всего пару раз. Так с какой стати ты называешь меня Роджером?
– Все в этом городе называют друг друга по имени, – пробурчал Каддо, единственный, кому пришло в голову придти на помощь молодому сценаристу.
Остальные подливали в кофе сливки и подсыпали сахар, а потом самым тщательным образом размешивали.
