Вольные художники, живущие эпизодическими обещаниями и вечными надеждами, проигрывают здесь затяжную битву землевладельцам, стремящимся заселить каждый квадратный ярд дилерами и брокерами, сбегающими в этот рай из лос-анджелесского ада. В результате каждый коттедж обрастает бесчисленными пристройками, каждая лавочка превращается в шикарный бутик, полный латиноамериканских товаров.
Практически на каждой крыше появляется роскошный – тысяч на двести долларов – пентхаус, на балконе которого полуобнаженные разведенки ухаживают за цветами, прикидывая процентную вероятность сиюминутного изнасилования.
Свистун припарковал машину у огромного жилого массива: на стоянку здесь не могла бы присесть и птица.
Правда, практически рядом находилась и огромная совершенно пустая стоянка, вывеска которой извещала о том, что за сутки тут берут десять долларов. Свистун пожертвовал бы этой суммой, но к стоянке почему-то не было удобного подъезда.
– Запру, и ладно, – пробормотал он. И, обратившись к Нелли, сказал: – Нажмите на кнопку и вылезайте.
Высокий загорелый парень лет двадцати, подойдя к машине, утер сопливый нос голой рукой.
– Надо было вам ехать на стоянку, – сказал он. – А это место все равно зарезервировано.
– За кем это?
Парень, нагнувшись, заглянул под машину, словно в надежде обнаружить там россыпи червонного золота.
– Должно быть, это последнее место для парковки, оставшееся свободным во всем Венисе.
– И ты его хозяин?
– Нет, что вы! Но я работаю на хозяина.
– Подо что?
– В каком смысле подо что?
– Под процент или за жалованье? Как это у вас организовано?
– Мне позволяют спать вон там, у стены.
– Ну, и подкармливают, наверное?
– Что-то вроде, – произнес парень столь обиженно, словно именно Свистун был в ответе за его незадачливую судьбину.
– Значит, тебе сегодня повезло, – сказал Свистун.
– В каком смысле? Свистун сунул ему двадцатку.
– Но… – начал было парень.
– Понял.
Свистун отобрал у него двадцатку и дал взамен две десятки.
Парень при всем своем унынии улыбнулся. Чуть было не сказал «спасибо», однако в последний момент раздумал, отвернулся и помчался прочь. Ему не терпелось найти торговца наркотиками и прикупить у него на два укола.
Нелли взяла Свистуна под руку и приноровилась к его шагу. Сейчас им приходилось идти назад, на Дадли-корт.
– Напомните мне, что если я надумаю кого-нибудь надуть, то начинать надо с вас.
– А что, по-вашему, он меня надул?
– Вы сами себя надули. Должно быть, этот пустырь никому не принадлежит. Здесь наверняка намечено какое-нибудь строительство.
– Вы циничны, – улыбнувшись, сказал Свистун.
– А вы – идеальный объект для любого жульничества.
– Включая ваше?
Ее рука и предплечье напряглись. Он прижал ее руку плотнее к себе, словно Нелли могла бы вырваться и убежать. Ее лицо исказила странная и нехорошая гримаса, глаза стали невыразительны, как костяшки пальцев. Правда, это продлилось всего ерунду, какие-то полсекунды.
– Только не давите мне на ногу, – сказала она. – С одним садистом я совсем недавно рассталась.
Здешний бар был удобен во всех отношениях. На бульваре Санта-Моника, сразу за чертой пляжа, но все же за ней, а следовательно, цены здесь были сравнительно разумными. Здесь имелись семнадцать сортов пива и подавали, по мнению знатоков, лучшие бифштексы из всех, какие можно найти на много миль вокруг.
Но знаменитости приходили сюда на ланч и ужин главным образом в силу здешних неписаных, но многолетних законов. Здесь не принято было подходить к звезде и докучать ему или ей просьбой об автографе. Уйдя отсюда, ты мог сплетничать, сколько тебе влезет, но здесь ты не имел права заглядывать под столик, под которым иной раз весьма прихотливо переплетаются ноги героев и героинь светской хроники. Особенно в случаях, когда партнеры не были законными супругами или постоянными любовниками. Да и заказывать пианисту пошлые песенки здесь было тоже не принято.
Когда Роджер Твелвтрис со своей свитой прибыл сюда, для ланча было уже поздно, а для ужина рано. Свита, прибывшая с ним, была на этот раз, за исключением Гарри Клорна, не телевизионной командой. Это была команда, с которой он собирался снимать игровое кино.
Наступило время, когда гонорары Твелвтриса просто-напросто перестали расти, потому что расти им стало некуда. Даже сам он признавал, что подобная приостановка вредит его имиджу парня из маленького городка, пришедшего в мир, чтобы завоевать его.
Конечно, он получал все новые и новые привилегии. Бесплатными становились машины и яхты, аэропланы и женщины, но это все – не в счет.
Когда некий молодой жополиз обратился к телесети с предложением профинансировать игровой фильм на три персонажа, причем не телефильм, а кинофильм, его поначалу встретили очень холодно. В конце концов, сказал Твелвтрис, даже если создать кинокомпанию, в этом не будет ничего особенного. Нынче собственными кинокомпаниями не обзаводится только ленивый.
Но подхалим не унимался, особенно напирая на то, что Твелвтрис сможет играть главную роль в каждой картине.
– Свифти Лазар… Бог да благословит этого человека в его-то года… с ходу предложит вам десять миллионов. А Карсону он предложил всего миллион. Десять миллионов за главную роль в фильме по сценарию Нормана Мейлера. Норман Мейлер, разумеется, никогда не пишет сценариев, но это не имеет значения, потому что вы отвергнете это предложение. А тут уж вся Америка призадумается, мол, надо же, а вдруг он действительно смог бы замечательно сыграть! И все сразу же поверят в это. Если Фрэнк Синатра, даже провалив роль, получил за нее «Оскара», вы-то уж, с вашим мастерством, мгновенно окажетесь на самом гребне волны.
– Мне это не нравится, – пропищала Милли Босуэлл. – Тут не пахнет гарантированной прибылью.
– Но и расходы составят всего тридцать пять Миллионов, – возразил наглый молодой пердун. – И, кроме того, Роджер, деньги решают далеко не все. А ведь телевизионная слава – товар скоропортящийся. А вот кинофильм остается на долгие годы. Появляются видеокассеты. Существует, мать ее в рот, такая штуковина, как история киноискусства!
Вот почему Милли Босуэлл не пустили в кинокоманду Твелвтриса, вице-президентом стал молодой наглец, а Джон Бама, нервно облизывая губы, сочинял свой первый стотысячедолларовый сценарий; правда, из этого гонорара десять тысяч причитались агенту, десять – «свату», пять – адвокату, пять – менеджеру компании, один процент с четвертью отходил в западное отделение Всеамериканской писательской гильдии, а еще десять тысяч пришлось потратить на мелкие взятки по пустякам.
Таким образом, в кинокоманду вошли Ред Экрон, продюсер, Хики Каддо, режиссер, Пип Померой, начальник производства, Чипс Дархем, главный бухгалтер, и Джон Бама. Причем последний держался как побитая собака и печально посматривал на Дженни, прибывшую по настоянию отца, но так и не понявшую, зачем ее пригласили.
Первые четверо были пожилыми неудачниками, отчасти подававшими в свое время надежды, отчасти не подававшими их никогда. Они испытывали такую благодарность из-за того, что их пригласили поработать и предоставили шанс малость разжиться деньжатами на старость, что их единственной – и главной – заботой было не потерять самообладания и не обмочить невзначай брючину своего господина.
Баме было двадцать семь, и он слыл восходящей звездой. Во всяком случае, ногу на нижнюю ступеньку ведущей вверх лестницы он уже поставил. И его единственной заботой было избежать чьей-нибудь злокозненной подножки, чтобы не свалиться и не зашибиться насмерть.
Сейчас он не знал, куда девать глаза. Как только он смотрел на обольстительную грудь Дженни, гневный взгляд Твелвтриса испепелял его дотла. А сам Бама подметил, что Твелвтрис при первой удобной возможности старается потереться запястьем о грудь дочери. Когда это произошло во второй раз, Бама посмотрел на спокойного блондина по фамилии Спиннерен, чтобы удостовериться в том, что поведение Твелвтриса кажется странным не только ему. Спиннерен ответил ему бесстрастным и безмятежным взглядом, означающим, что все происходящее – сущие пустяки, да и кому какое дело, если любящему папаше хочется пощупать собственную дочурку?
Во взгляде Спиннерена сквозило и определенное превосходство, как будто у него имелись основания не сомневаться в том, что Дженни достанется ему в тот миг, когда ему этого захочется. Бама, конечно, мог бы потребовать объяснений, только ни к чему хорошему это бы не привело. Инициатива явно принадлежала Спиннерену.
Бама вообще не мог понять, какого хрена нужно здесь Спиннерену. Он вечно плелся за спиной у остальных на расстоянии в пару шагов, словно ему не хотелось бы, чтобы кто-нибудь принял его за одного из членов кинокоманды Твелвтриса, а лучше уж – за некоего невинного наблюдателя, который, если к нему обратятся, может дать хороший совет – однако столь деликатного свойства, что лень, да и сложно объяснять.
