– Я ищу Феликса Габо.
В ее взгляде мелькнуло удивление.
– Ему тоже не нужна газета.
Флетч переступил порог.
– Мне надо с ним поговорить.
В комнате он увидел кровать, матрац и несколько одеял, сложенных на ящике. Женщина уже не обращала на него ни малейшего внимания, не сводя глаз с телевизора, стоящего на массивной тумбе.
Флетч прошел в другую комнату, вернее, кухню. Холодильник, плита, раковина. Все грязное, на полу мусор. Раковина завалена пустыми консервными банками. Воняло гнилью и мочой. Матрац у стены, без подушек и одеяла. Кресло между матрацем и холодильником. А в кресле человек-гора.
Мужчина пристально разглядывал стену над плитой. В руке он держал недопитую бутылку пива. Рубашку и черный, выданный при выходе из тюрьмы костюм покрывали пятна. Похоже, за столом мистер Габо не пользовался салфеткой.
Флетч присел на краешек матраца.
– Что вы делали, выйдя из тюрьмы?
– Купил это кресло. – Свободная рука Габо поднялась и опустилась на подлокотник. – Купил этот матрац. – Взгляд упал на матрац. – Купил пива. – В углу у холодильника валялось не меньше двадцати пустых пивных бутылок. – Теперь меня насыщает только пиво. – Над воротником рубашки нависали складки жира. – У меня все нормально. Первая неделя на воле.
– Похоже, в тюрьме вас неплохо кормили.
– Да. Но она страдала, – Феликс указал бутылкой на другую комнату. – Никто не заботился о моей сестре одиннадцать, двенадцать лет. Она выклянчивала талоны на питание. Посылала детей купить ей кошачьей еды. Ела кошачью еду, купленную на выклянченные талоны. Владелец дома отнял у нее гостиную и вторую спальню. Только потому, что не мог вышвырнуть ее на улицу. Видите стену, которую он поставил? – Судя по слою наросшей на стену грязи, воздвигли ее одиннадцать лет тому назад. – И вы называете это законом? – Флетч воздержался от комментариев. – Что вы на это скажете? Она не сделала ничего плохого. Почему она страдала?
– А вы сделали что-то плохое?
На глазах Феликса Габо мгновенно навернулись слезы.
– Не следовало сажать меня в тюрьму. Я больной человек. Как вы назовете человека, который пристает к маленьким детям?
– Больной.
– Совершенно верно. Они должны были отправить меня на лечение. Меня же бросили в камеру. Раздавили меня. Разве можно так обращаться с больными?
– На суде вы не просили признать вас невменяемым.
– На суде я не произнес ни слова! – Феликс и не пытался сдержать катящиеся по щекам слезы. – Вы знаете, как чувствует себя обвиняемый в зале суда? – Флетч покачал головой. – Он цепенеет. Потрясен тем, что такое могло случиться с ним. Он в ужасе от того, что говорят о нем, о содеянном им. Все эти люди говорят, говорят, говорят о нем и о том, что он сделал. Все, о чем они говорят, ни в малейшей степени не похоже на то, каким он кажется себе. Его мутит от их слов. Он лишается дара речи.
– Вашим адвокатом был Дональд Хайбек, не так ли?
– Мистер Хайбек. Да. Я мог бы кое-что сказать, если бы он не говорил так много. Видите ли, у меня были резоны. Я все видел в ином свете. Я мог бы объяснить.
– Вы могли бы объяснить растление детей?
– Мне было что сказать. Я хотел, чтобы им было хорошо.
– Как вы расплатились с Хайбеком? Как вы смогли нанять такого дорогого адвоката?
– Я не платил мистеру Хайбеку. Ни цента.
– Непонятно. Почему же он взялся защищать вас?
– Не знаю. Однажды он пришел в камеру и сказал: «Я твой адвокат». Он ни о чем меня не спрашивал. Не давал ничего объяснить. Я мог бы объяснить, почему я стал таким плохим. Он не позволил судье задать мне хоть один вопрос. День за днем я сидел в зале суда, а все эти люди приходили один за одним, чтобы сказать, что они видели, как я делал то, другое, третье. – Феликс поднес бутылку ко рту и глотнул пива. – Каждый день газеты писали о моем процессе, а телевидение вело передачи из зала суда. Они охотились за моей сестрой. Сводили ее с ума своими расспросами. Показали дом, где мы жили. Рисовали карты. Показывали детские площадки и школьные дворы, куда я приходил с собаками и встречался с детьми. – Феликс по-прежнему плакал. – Газеты – дерьмо! Они едва не затравили мою сестру.
– Я начинаю кое-что понимать.
– Вы узнали о суде из газеты?
– Ваш процесс – единственный, который проиграл Хайбек. Проиграл с треском. Впрочем, мог ли он рассчитывать на иной исход? Растлитель детей...
– Почему он так поступил? Почему так затягивал процесс? Почему говорил сам? Почему не позволил мне все им рассказать?
– Он использовал вас для рекламы. На вашем примере хотел показать, что и Хайбек может проиграть большой процесс. Благодаря вам его фамилия каждый день появлялась на первых полосах газет. Непонятно мне другое, почему вам дали только одиннадцать лет?
– Очень даже понятно! После всех этих издевательств, которые изо дня в день терпела моя сестра по милости газет и телевидения, Хайбек поднялся на одном из заседаний и заявил: «Ваша честь, мой клиент признает себя виновным по всем пунктам».
– Не предупредив вас?
– Нет! Он вообще не разговаривал со мной. А мне было что сказать. Я не собирался причинять детям вред. Я их любил!
– Вы «любили» их, подманивая собаками.
– Конечно! Дети любили собак. Они всегда-всегда подходили к собакам.
– Вы выдрессировали собак уводить детей в укромный уголок.
– Послушайте, вы бывали на школьных дворах? Дети всегда играют в укромных уголках. Собаки не уводили их туда. Они звали собак к себе.
Флетч нетерпеливо взмахнул рукой.
– Я пришел сюда не для того, чтобы в чем-то вас обвинять.
– Я это понимаю. Просто мне надо выговориться. Видите ли, когда я впервые попал в тюрьму, тамошний психиатр потратил на меня массу времени. Я испытывал вину перед сестрой. Мы были маленькие, и я толкнул ее под колеса автомобиля отца, когда тот дал задний ход. Тогда-то она и стала калекой. Отец обезумел. Он ушел от нас, и больше мы о нем не слышали. Видите? Я старался искупить свою вину перед маленькими детьми. Я их любил. Старался любить.
– Все это сказал вам психиатр?
– Помог мне разобраться в себе. Я был болен. Мне было что сказать в суде. Хайбек все испортил, и меня бросили за решетку.
Флетч покачал головой.
– Почему вы так растолстели в тюрьме?
– Меня не брали в рабочие бригады. Никто не хотел работать рядом со мной. Меня отправили на тюремную ферму. Они знали, кто я такой. Из газет, – Феликс Габо уже не плакал, а рыдал. – Если мистер Хайбек собирался заявить суду, что я во всем виновен, почему он не сделал этого сразу, почему позволял газетам так долго мучить мою сестру?
– За это вы и убили Хайбека.
– Я никого не убивал! – Красные от слез глаза Феликса Габо сердито блеснули. – Меня надо было изолировать от общества. Собак убили. Я заслужил наказание!
– Но не ваша сестра.
Феликс указал на себя обеими руками.
– Могу я выйти на улицу и кого-то убить? Я же конченый человек.
– Вы же злы на Хайбека.
– Я выхожу на улицу только по делу. Купил матрац, кресло. Они мне необходимы. Какой сегодня день?
– Среда.
– Завтра четверг. Я должен отметиться в полиции. Вы съездите туда со мной?
– Я? Нет.
– Моя сестра не сможет поехать. Это в центре.
Флетч встал.
– Вам обязательно надо отметиться в полиции.
– Вы не сможете поехать со мной?
– Нет.
– А что вы сделаете для моей сестры?
– Кажется, я уже слышал этот вопрос.
– Неужели вы появились здесь лишь для того, чтобы выслушать историю моей жизни?
– Я хотел услышать ваше признание в убийстве Дональда Хайбека.
– Кто вы?
– Ай Эм Флетчер.
– Вы не из службы социального обеспечения?
– Я же сказал, что я из газеты. – Флетч уже стоял у двери. – Вы не расслышали?
Глаза Феликса Габо вылезли из орбит. Он попытался подняться.
– »Ньюс трибюн», – добавил Флетч.
Габо упал в кресло. Перебросил бутылку из левой руки в правую.
Флетч попятился. В другой комнате наткнулся на инвалидное кресло-каталку Терезы Габо.
Бутылка разбилась о дверной косяк.
– Мой брат не любит газеты, – пояснила Тереза Габо.
– Я понимаю.
– Винит их во всем.
В полуквартале от дома Габо Флетч едва успел сесть за руль, как на Туиг-стрит свернула машина Биффа Уилсона, с мигалкой, антенной и надписями «Ньюс трибюн» на капоте, багажнике и по бокам. Остановилась она у дома 45447.
555-2900.
Часы показывали половину первого.
В этот день Флетчу следовало избегать многих мест. Во-первых, собственной квартиры. Во-вторых, редакции «Ньюс трибюн». Да и езда по улицам без водительского удостоверения и регистрационного талона на автомашину, отобранных прошлой ночью полицией, таила в себе немалую опасность. Его могли арестовать и как Александера Лиддикоута, грабителя, и как Ирвина Мориса Флетчера, распространителя наркотиков.
Поэтому, как только Бифф Уилсон вылез из своей машины, застегнул пиджак и скрылся в подъезде дома 45447 по Туиг-стрит, Флетч заехал на стоянку салона, торгующего подержанными автомобилями. Поставил «датсан 300 ZX» в первый от улицы ряд. Соседние машины были больше по размерам, чище и новее.
