Их с Деборой допрашивали отдельно, но, освободившись, они сверили свои показания. Томас испытал особое облегчение, обнаружив, что оба не стали ни о чем умалчивать, поэтому их рассказы совпадали. Искренним оказался даже ответ на ключевой вопрос, как бы мимоходом всплывший в словах курящего одну сигарету задругой переводчика, заданный в зале музея, где полиция развернула свой временный оперативный штаб: «Вы были знакомы с жертвой?»
Томас понимал, что любые расхождения между их с Деборой рассказами сразу же утащат обоих в омут. Поэтому он честно рассказал полиции все: о том, как Сато обыскал его номер в гостинице, о драке в амфитеатре сегодня утром, о предполагаемой связи с Эдом, смерть которого в первую очередь и привела его в Италию. Переводчик по несколько раз проходился по каждому моменту, уточняя, отвечая на быстрые вопросы следователя. Все трое внимательно следили друг за другом, словно кружа в преддверии схватки.
Следователь Каморанези был грузный мужчина с густыми черными усами и печальными глазами под тяжелыми веками. Как и переводчик, он непрерывно курил и говорил низким, угрюмым голосом, как человек, настолько хорошо знакомый с самой отвратительной стороной мира, что все это давно ему надоело и перестало вызывать какие-либо чувства. Напротив, переводчик, молодой парень только что из колледжа, нервничал не меньше Томаса. В ходе долгой беседы зеленоватая краска ушла с его лица, но возбуждение осталось.
Полицейским совсем не понравилось то, что вынужден был сказать им Томас. Его рассказ еще больше усложнял и без того запутанное дело, и он это понимал. Им придется связаться с американцами, быть может, с Интерполом. Если Найт правильно понимал настроение Каморанези, следователь считал все это не имеющим отношения к делу. На его взгляд, речь шла о преступлении, совершенном психопатом. Бестолковый крестовый поход, предпринятый Томасом, тут ни при чем.
Найт не мог его в этом винить. К концу допроса он и сам уже считал, что смерть Сато, по всей видимости, была лишь роковой случайностью. Вероятно, японец следил за Томасом, может быть, и за Деборой, однако это никак не было связано с его гибелью. Он просто оказался не в то время не в том месте и стал жертвой маньяка. Томас с беспокойством сознавал, что подобное может случиться где угодно.
Ничего этого полицейские прямо не сказали. Они сняли копию с паспорта Найта — он постоянно носил его с собой после вторжения в гостиничный номер, — спросили имена и контактные телефоны здесь и в США. Томас назвал Джима в Штатах и отца Джованни из обители в Неаполе. Следователь поднял брови, удивленный тем, что оба они священники. Найта тоже поразило это странное обстоятельство. Затем его попросили оставить отпечатки пальцев, и Томас беспрекословно подчинился. Ему было нечего скрывать.
У него имелось не больше десяти минут, чтобы переговорить с Деборой, впрочем, он все равно не знал, что ей сказать. Быстро повторив то, что сообщила полиции, Миллер назвала номер своего телефона. Томас его записал, сомневаясь в том, придется ли им говорить когда-либо снова, гадая, как они смогут болтать об истории и культуре, поскольку все то, что связывает их вместе, пропитано насквозь ужасами сегодняшнего вечера.
После неискреннего прощания Томас сел в полицейскую машину, и его отвезли в местное отделение. Там он в одиночестве двадцать две минуты прождал в темной комнате с окном, расположенным так высоко, что помещение запросто могло выполнять роль тюремной камеры, после чего его усадили в другую полицейскую машину, которая доставила Найта в гостиницу «Экзекьютив» в Неаполе.
Было уже два часа ночи. Томас уговорил дежурного администратора открыть бар на несколько минут, чтобы взять пару бутылок пива. Он выпил его у себя в номере, большими жадными глотками, сразу же, как только закрыл за собой дверь. Затем Найт быстро разделся и лег в кровать, надеясь наперекор всему, что он слишком устал и обойдется без сновидений.
Взглянув на дисплей сотового телефона, Срывающий Печати ответил после третьего звонка:
— Да?
— Это Чума. У нас проблема.
— Я в курсе ситуации.
— Черт побери, о чем вы думали? С самого начала было ясно, что обязательно случится что-нибудь в этом роде.
Срывающий Печати уставился в окно. Он ждал такой реакции со стороны Чумы. Война никогда не высовывался из своего угла. Смерть делал то, что ему говорили, а Голод… В общем, кто знает, что у него в голове? Но вот Чума… постоянные споры, возражения, сует нос не в свои дела. Что ж, наверное, такое неизбежно, когда имеешь дело с наемными работниками, даже если им очень много платишь, но все же это действовало на нервы.
— Проект осуществляется согласно плану, — сказал Срывающий Печати. — В случае необходимости ты свяжешься с Войной.
— Ну а если я захочу раз и навсегда избавиться от этого непредсказуемого игрока?
— Решение принимать не тебе.
— Я имею в виду не это, — сказала Чума.
— Вот ответ, которым тебе придется довольствоваться.
Закончив разговор с Чумой, Срывающий Печати задумался, изучая возможные варианты. Найт до сих пор оставался в живых, потому что полезнее и не так рискованно было позволить ему бесцельно бегать из стороны в сторону, подобно обезглавленной курице. Но если он возьмет след, то очень быстро превратится в помеху. Прагматик во всех отношениях, Срывающий Печати был против ненужных трупов, однако смерть Томаса Найта, возможно, скоро станет настоятельной необходимостью. К тому же это вопрос служения высшему благу.
Телефон оставался у него в руке. Срывающий Печати набрал номер, мысленно составляя указания для Войны.
— Бурная ночка? — спросил Брэд Иверсон, отрываясь от «Уолл-стрит джорнал», когда Томас пришел на завтрак за десять минут до закрытия буфета.
— Плохо спал, — ответил Найт.
— Оно и видно, — усмехнулся Иверсон, разыгрывая из себя рубаху-парня. — Надеюсь, девчонка того стоила, — добавил он и рассмеялся, откинув голову.
Томас слабо улыбнулся, однако у него не было желания подыгрывать.
— Какой распорядок дня на сегодня, турист Томас?
— Пока что еще не знаю, — ответил тот, в первую очередь обращаясь к себе самому. — Наверное, обратно в Помпеи.
— Парень, ты что! Неужто одного раза было недостаточно? Что ты нашел в этих грудах камней?
— Похоже, недостаточно, — задумчиво произнес Томас.
Найт направился в обитель, не думая о том, кто ему откроет дверь — монсеньор Пьетро, отец Джованни или сестра Роберта. Сегодня он постарается переговорить со всеми троими. В кои-то веки ворота были распахнуты — приехал маленький грузовичок.
— Продукты для клариссинок, — устало объяснил отец Джованни, приглашая Томаса войти. — Остальное привезут завтра.
— Я слышал, одна из них устроила большой переполох, — сказал Найт.
— Скорее всего, пустяки, — ответил отец Джованни, пожав плечами, однако Томас усомнился в том, что священник говорил искренне.
Отец Пьетро собирался уходить на весь день, но, услышав о том, как Томас провел вчерашний день, отец Джованни пообещал устроить так, чтобы у монсеньора непременно состоялся давно назревший разговор с Найтом.
— Не возражаете, если мы с вами сейчас побеседуем? — спросил Томас.
Отец Джованни взглянул на часы и заявил:
— Хорошо. Один час. Но не здесь. Это место становится… — Не подобрав подходящего слова, священник поднес руки к голове: шумным, многолюдным, сумасшедшим.
Они прошли до пересечения с виа Медина, осторожно пробираясь по запруженной улице, и спустились к морю мимо длинного ряда изящных фасадов XVIII века, почерневших и покрытых граффити. Миновав скопление маленьких ресторанчиков с закрытыми до обеденного часа террасами, выходящими на улицу, они обогнули внушительный фонтан со скульптурами, имеющими отдаленное отношение к морской мифологии. Вдруг, совершенно внезапно, перед ними предстала величественная громада хорошо сохранившегося замка Кастелло-Нуово.
— Я приходил сюда вместе с вашим братом, — сказал отец Джованни. — Никогда прежде здесь не бывал. Эдуардо познакомил меня с этим местом.
— Наверное, если сам живешь где-то, то не всегда замечаешь то, что вызывает восхищение приезжих, — заметил Томас.
— Верно, — согласился священник. — Этот замок типичен для Неаполя. В нем множество уровней. Под землей остатки греческих сооружений, затем римских. Строение было возведено в тринадцатом веке, перестраивалось в пятнадцатом и позже. Теперь здесь заседает городской совет. Эдуардо нравилась… как бы сказать?
— История?
— Да, — произнес отец Джованни, склоняя голову набок, показывая, что это не совсем то слово. — Наверное, скорее преемственность, так?
