Четвертушки помидорин, крупные кольца свежих огурцов, разнокалиберные геометрические фигуры "докторской" колбасы, пара порубленных резиновых холодных яиц, иссеченные метелки укропа и петрушки, строганина из "Российского" малость окаменевшего сыра, толченая мешанина из грецких и земляных орешек, упругие ломтики "антоновки" и...
...И все это подозрительно аппетитное "столичное" добро обильно полито парой конвертов "провансаля" и ополовиненным корытцем сметаны.
Загогулину "краковской" напилил толстыми колесами на хлебной пластмассовой решетке, и рядом же расположил увесистые полукружья черного хлеба и ресторанные угольники ржаного.
На горячее - самое ходовое любительское блюдо: яишенка.
Десять коричневых кумполов распрощались со своей целостностью, и, перемешав их золотисто-белое студенистые тела с плитками розовой ветчины, переправил подсоленную густоту на нагретую чернющую чугунную сковороду с заранее растопленным сливочным ломом и ложкой подсолнечного масла. Для ужаривания прикрыл эмалированной крышкой.
В центр стола водрузил исконно российский нектар - в ледяной испарине "Столичную" кристалловскую.
Жаль, не отыскалось в пустынных холодильных закромах пупырчатого зеленобокого дружка и его атлантической бочковой подружки...
Ну да ведь не в трактире чай, - в обыкновенной холостяцкой берлоге на малометражной кухне под неусыпным подозрительным прижмуром-приглядом черно-мастного существа, профессионально дремлющего, но всегда готового на гибкий неуловимый рывок, куда-нибудь в безопасную щель-нишу...
Вот именно, сторож-страж из мурлыки Фараона совсем никудышный, прямо скажем.
Мой сгинувший и нечаянно воскресший сосед, вдруг перехватил меня за локоть, приостановил:
- Сядь, Сергеич. Не мельтеши. Ты под колпаком. И я тоже, как ни брыкаюсь... Хреновы наши дела, Сергеич. По горлышко в дерьмо вляпались. А кто из нас зачинщик этого смешного марафона, длинною в целый земной год... И нет его - этого года! Больше не предвидится! Украли его у нас. Умыкнули подлые лихие люди. Выхватили из жизни, прямо на ходу...
- Василь Никандрыч, яишница, чувствую, на взлете. Как бы не перекалилась...- и, освободившись из цепких, вроде как подрагивающих пальцев, актерски причитающего соседа, вовремя таки подхватил сковороду и разделил горячее парящее великолепие поровну, по-братски на плоские стародавние тарелки, взятые трещинками-паутинами.
Через непродолжительное время смачная гильза "столичного" напитка опорожнилась более чем на половину. Причем, употребляли, как-то странно не по-русски, с какой-то торопкостью, - без произнесения непременных патетических тостов. По-деловому чокались, и вливали "кристалловское" содержимое внутрь.
Сосед производил это священное действие весьма занятно.
Удерживая граненый пятидесятиграммовый лафитник на весу, демонстративно отворачивался от забористого зелья, шумно выдыхал воздух, и, сурово приклонившись, не затворяя приоткрытого щелистого малокровного рта, махов вставлял туда питейный прибор. Секунду выдерживал в разверстых устах хрустальную хрупкость, незаметным змеиным движением - полоскал кончик языка в сорокоградусной охлажденной слезе. И, не вынимая дегустационного жала, опрокидывал голову навзничь, после чего явственно слышался короткий всхлипывающий звук, - это луженный соседский пищевод пропускал целительно-отравляющую влагу...
Но ритуал имел и собственное завершение.
Выхватив изо рта опорожненный полстаграммовник, Василий Никандрович, тотчас же совмещал блеклые полосы, подразумевающие губы, причем с проворством и силой, точно крепостные тайные ворота, проникнуть в которые невозможно без известного пароля...
- Хорошо, милаха, легла, - выдыхал я заветные парольные слова, целясь вилкой в призывно курящийся яишный торос.
- Твоя правда! - размыкались неприступные уста соседские, их трогала выразительно брезгливая дрожь-гримаса. - Как будто, милая, всегда там прописку имела... - и губы его вновь округлялись, точно восстанавливали удобистый для пития призывной бледный окаем, в который решительно выдыхался спиртонасыщенный пых.
Впрочем, до полагающейся запивочно-закусочной процедуры еще было не близко.
Для полноценного завершения священнодействия, левая рука соседа держала на изготовку ржаную треуголку кирпичного позавчерашнего хлеба, которая, дождавшись своей очередности, с торжественной медлительностью придвигалась к устрашимо заросшим пещеристым ноздрям хозяйским. Остановившись на микроскопическом рубеже от чернеющих фиордов, ржаной треух служил для старинного повода - занюхивания водочных эфиров.
После нескольких показательных, смотрящихся чрезвычайно органично (отнюдь, не показушно), злоупотребительных упражнений, мой любезный сотрапезник, не заставил себя уговаривать.
И мой немудрящий мужской ужин начал убывать буквально на глазах.
Не мною замечено: скелетистые, в смысле поджарости, организмы, запросто могут безо всякого ощутимого ущерба (для себя) за раз употребить массу всяческих незамысловатых (или немыслимо экзотических) пищепродуктов. И в моем случае, сия житейская притча предстала воочию.
Пока, я, по-хозяйски чинясь, ковырял свою порцию яишницы, изредка ныряя вилкой в семейную общедоступную миску с внушительным курганом "холостяка", выуживая поодиночке то зеленеющий обод огурца, то неровный ломоть томата, - мой, занятно пьющий визави, самостоятельно раздобыл стальное нержавеющее приспособление под названием: столовая ложка, - и уписывал своедельский салатный конфитюр с проворством, живо напомнившим мне казенную трапезу натуральных беспризорников из старого доброго советского киношедевра "Республика ШКИД".
Меня от подобного незастенчивого аппетита прошиб - собственный. И, еще окончательно не покончивши с яишней, жуя на ходу, сообразил добавочное горячее блюдо: "валдайские" пельмешки.
И, уплетая, - но уже с остановками, передышками, разговорными паузами, которые заключали в себе лишь одно: произнесение обоюдно благожелательных тостов, - уплетая эти духовитые, набрякшие соком, на славу политые густоватой с кислинкой сметаной, меня вдруг как бы изнутри прожгла очевидная мысль: поведать милейшему Василию Никандровичу всю сакральную подноготную моего "посвящения", или то, что я понимаю под этим, - поведать, даже частично, я не вправе.
И не то, что пропал некий тяготеющий внутри меня запал. Нет, здесь открывалось иное, - и даже не осторожничание, не предусмотрительная обывательская трусоватость...
Я, точно охотничья легавая, почуял некий странный, непривычный, не свойственный моему разлюбезному соседу, запах запечатанности, этакой духовной броневой кольчуги, пробиться через которую мне никто не позволит.
Причем, не сам добросердечный обладатель этой невидимой непробиваемой личины, а те, не присутствующие сейчас существа, самовольно и настоятельно облекшие его в эту изотерическую непрошибаемую униформу.
А это маловразумительная, брошенная мимоходом, вскользь фраза после очередного основательного занюха ржаной корочкой: "У настоящей головы обязательно должны быть личные свободные руки...", - и что сия иносказательная недомолвка обозначала?
- Сергеич, ну что, вроде чуток и заморили червячка, да? Можно и малость обмозговать наши неутешные жизни. Или как там грамотнее, складнее сказать... Можешь ты начать. А могу - и я. Впереди - целая ночь. Ты вроде выходной завтра? Хотя, нет - уже сегодня...- и запропавший сосед по-свойски, без испрашивания, зачадил столичной забористой "Примой".
Запропавший Василий Никандрович, которому, кстати, шло его полное имя отчество...
Причем, точного доподлинного возраста моего соседа я не знал. Прикидывал, - где-то ближе к полтиннику, а то и больше - лет на пяток.
Маскировал паспортные года-лета его, постоянно свежевыбритый фасад.
И даже в этой за полночной посиделки его твердые сухие щеки-скулы отливали полированной гранитной синевою, отдавая родным "тройным" ароматом. Похоже, только что из цирюльни соседушка... Отчего же так голоден, точно промышлял без толку по улицам весь день?
- Завидный аппетит, Василь Никандрыч! Я вроде специально по вечерам нагуливаю, - так сказать, к завтраку. А тут такая приятная оказия, бесследно пропавший объявился...
- Ах, Сергеич, угомонись. Дай пищеварению взяться. Да, верно приметил, - проголодался чуток. Потому что на ногах целый божий день. А перекусить все недосуг, вот. А насчет приятной оказии, - уж не знаю, как оно сложится. Жизнь такие колдобины под колеса расставляет... А колеса бедные такие уж отчаянные зигзаги крутят. Мудреные времена для простого люда наступают. Ох, мудреные и загадошные...
- Василь Никандрыч, а кого нынче загадками удивишь? Все разгадки давным-давно утеряны. Странная и суетная жизнь, можно сказать, преобладает среди квелого трудящегося мирного народонаселения. Его, болезного, за милую душу обманывают, грабят, взрывают... Конечно, у каждого порядочного индивидуя - свои мелкие индивидуальные загадки, Которые, по мере сил и решаем, пытаемся отгадывать.
