— У каждого свои недостатки и свои достоинства, — заметил я на это. Педерастия широко шагает по стране, это теперь известно и младенцам. Почему бы ей не перешагнуть и за кремлевскую стену?
Этот откровенный вопрос вызвал боли в желудке господина Лазаревича не привыкла картавящая плешь к правде жизни и таким же словам и посему страдала:
— Молодой человек, будьте так добры, выбирайте выражения, пожалуйста.
Я засмеялся: это ещё выражаюсь на языке изысканного Монтеня. И только потому, что к этой проблеме отношусь с брезгливым равнодушием. Хотя многие из моих товарищей по оружию смотрят на эту проблему весьма радикально.
Например, полковник Старков однажды признался за бутылкой родной, что будь его воля, он бы очистил столицу в трое суток. Каким образом? Очень просто: надо отловить у фонтана Большого театра десяток педерастов и при всем честном народе вздернуть их на осветительных столбах у мэрии. Если эти меры не возымеют действия: повторить — посадить полусотню «голубых» на колья в строительном котловане на Манежной. С показом шоу-представления на ТВ. Ну, если и это не поможет…
Тут я, помнится, прервал коллегу по общему делу и предложил выпить за прекрасных дам. Они находились рядом и требовали внимания к своим вкусным аппетитным формам. Мы хлопнули водочки и проблема сама собой ушла прочь.
И вот она вернулась. Я чувствую себя проктологом, которому предстоит сложнейшая операция. Предмет оперативного вмешательства вызывает брезгливость, да высокий долг Гиппократа и миллион вечнозеленых… М-да.
Мокрая окраина столицы была грязно-помоечна, пуста и темна, будто все граждане влезли на столбы и вывинтили каждый по лампочке. Джип катил по обморочным улицам, заминированным ненавистью и люмпен-пролетарским желанием все разделить по справедливости. На заднем сидении расположился господин адвокат и его саквояж. Кадиллак с водителем были отправлены на заслуженный отдых. Зачем нам лишние свидетели?
Показывая короткую дорогу, Ирвинг Моисеевич успел признаться, что любит исключительно женский пол. Он был хороший человек и отличный организатор, если сумел найти самый оптимальный вариант для решения данной проблемы. А лучший вариант — это я, menhanter.
По признанию моего спутника, он мечтает умереть здоровым и богатым. И чтобы могила была придавлена мраморным памятником от благодарной супруги и детей. На это я посмеялся: наивный человек, кому мы нужны? Мы нужны только самим себе. Каждому разбираться лишь с самим собой. Потому, что человек умирает один — сам. Это самая трудная работа: быть самим собой.
В деклассированные стаи сбиваются слабые духом, нищие мыслью, больные телом. Распущенность и вседозволенность объединяет тех, кто считает, что разврат должен главенствовать в нашей жизни. Их можно было бы пожалеть, да они проявляют странную агрессивность и спесь: мы — голубых, говорят, кровей, а все остальное есть быдло и есть грязь. Они повсюду захватывают командные высоты (власть, театр, телевидение, кино) и вихляющие вислыми задами певуны исполняют песнь во славу своему движению. Голубые хоругви реют над страной. Не собирается ли Армия любовников в великий поход?
Мой джип уже мчал по скоростной пригородной трассе. Помнится, давно, в другой жизни, когда я выполнял функции телохранителя, мне пришлось стрелять по летним пыльным кустам, где, как показалось, находился подозрительный фигурант с оружием. Потом выяснилось, в кустарник забрела добрая корова.
Эх, было времечко! Поменьше бы старческого маразма, побольше здравомыслия — и был шанс не угодить в выгребную яму будущего. Голосок с картавинкой отвлекает меня от пустых мыслей:
— Скоро поворот, не пропустить бы, Александр. Ни черта не видно.
Вот именно: такое впечатление, что все народонаселение надеялось за новым поворотом увидеть сияющие отроги вечного счастья, а наткнулось на петляющую дорогу с колдобинами в лесной и страшной чаще.
Поворот на государственную дачу «Сосны» № 6 был неприметен, серебристая дождливая шоссейка едва угадывается под светом фар.
Почти сорок лет назад, насколько мне известно, Совет Министров построил для себя маленький коммунизм в одном отдельно взятом уголке родной природы. Сейчас здесь поправляют здоровье работники правительства и Администрации. Власть отдыхает от народа за «линиями Мажино» в виде КПП, поселочка соглядатаев и высоких заборов.
После непродолжительного полета в ночном сыром пространстве нас встречает вышеупомянутый КПП с деревянным домиком и полосатым шлагбаумом. Двое в дождевиках, под которыми прячутся короткоствольные автоматы, сверяют документы с заказанным пропуском. Все в порядке, и мы с адвокатом продолжаем наш путь по уже заповедной зоне. За штакетником мелькают кирпичные миниатюрные замки в стиле эпохи роскошного Ренессанса, их оконные бойницы залиты дождем и лимонадным светом.
— Нам сюда, — наконец адвокат указывает на дачную островерхую постройку, похожую на корму шхуны. — Надеюсь, Александр, вы проявите такт?
Господин Лазаревич так и не понял, с кем имеет дело. Более тактичного человека трудно найти. Такая у меня корректная профессия: прежде чем пустить пулю в лоб врагу, я всегда поинтересуюсь его здоровьем.
Нас встречали — на крылечко вышел объемный телохранитель в рубахе, перехлестнутой ремнями кобуры. Он был молод, из бывших атлетов; узнав адвоката, кивнул. На меня обратил внимание ровно столько, сколько рекомендуется по инструкции.
— Вас ждут, — сказали нам, — в гостиной.
Мы проследовали за охранником по холлу, обитому карельской березой. На его стенах висели картины и гобелены. На полу лежала ворсистая дорожка и наши шаги были неслышны.
Гостиная напоминала гостиничный номер: номенклатурная мягкая мебель, паркетный пол, бронзовая люстра, хрусталь в горке, зеркала. Лишь камин, где уютно пылали поленце, кожаное кресло и резной столик на гнутых ножках отражали потаенное желание хозяина чувствовать себя как дома.
— Михаил Яковлевич, а вот и мы, — нервно хихикнул адвокатишко.
— Очень приятно, — поднимался из кресла седовласый господин Фиалко, знакомый мне своей лицевой вывеской, мелькающей на голубом, прошу прощения, телевизионном экране. — Хотя приятного мало, надо это признать.
Его рукопожатие было слабовольным, как у аристократа голубых кровей. Чувствовалось, что все силы он отдает на служение неблагодарной отчизне.
— Водка, виски, джин, чай, кофе? — сделал гостеприимный жест в никуда. — Садитесь-садитесь, господа.
— Спасибо, на работе не пью, — не был оригинален я, пристраивающийся на кожаном пуфике.
— Михаил Яковлевич, собственно говоря, я ознакомил компетентного, так сказать, товарища с нашим делом, — хлопотал на стуле адвокат, — но, видите ли, специфика…
Хозяин барским движением руки остановил халдея:
— Ирвинг Моисеевич, вас мечтает увидеть Марина. — Улыбнулся мне как родному. — Это моя дочь. — И адвокату. — Будьте добры, воплотите её мечту в жизнь.
— Ба! О чем речь! — воскликнул господин Лазаревич, поспешая из гостиной. — С привеликим удовольствием. Как славно, что Марина Михайловна здесь.
С добродушными улыбками мы проводили аденоидного адвокатишку, чтобы затем обратить взгляды друг на друга. Помолчали, слушая шум ночного дождя. Невидимые напольные часы пробили полночь.
Государственный муж держал себя молодцом. Обличьем он походил на смиренного и печального ослика Ия из популярного мультфильма, только крепко постаревшего. К удару судьбы он отнесся философски, но, очевидно, у него имелись немаловажные причины положительно разрешить проблему.
— Ну-с, молодой человек, как мы построим нашу беседу? — терзался в кресле.
Я сказал, что суть проблемы мне известна, остается ответить нам на несколько основных вопросов, а именно: кому выгодно его шантажировать и какие условия выдвинуты?
— О! Кому это выгодно? — рассмеялся от души. — Вас Александр, кажется? Так вот, Саша, могу сказать лишь одно, любая политическая смерть выгодна всем: от банкира до последнего бомжа. Вы даже не можете себе представить, какая сейчас там, — указал глазами на деревянный потолок, — драчка, выражаясь терминологией Владимира Ильича, не к ночи будет помянут.
Я невнятно отвечал, что примерно представляю. Отнюдь, молодой человек, остановили меня, представить это невозможно: борьба за местечко близ царского проспиртованного Тела такая, что не словом сказать, не пером описать.
— Вы не поверите, Александр, — начал исповедь господин Фиалко, — я был наивным, как дитя, когда попал во властный, понимаешь, эшелон. Думал, политика — удел избранных, тонкая ручная работа. Сам-то до этого чем занимался? Школа, армия, институт, комсомол, потом химическое производство — от мастера до генерального директора. Пятью тысячами командовал, все премудрости одолел, чего Москвы робеть? Оказался в столице, как и многие, в конце восьмидесятых — шли выборы в Верховный Совет, одно место выпало нашему заводу. Так и стал сначала депутатом, потом пошел в Администрацию… Думал, что сумею принести пользу государству. Но увы, мой производственный опыт здесь не подходит. Тут, как в боксе, надо уметь держать удар, вставать после нокдаунов, не выдавать истинных намерений и вдруг — бац, разящий аперкот.
