Я была отвратительным созданием, вечно орала противным голосом (может, потому, что, по словам бабушки, мать сразу же отказалась меня кормить?), я невзлюбила «благородного папашку» и, когда он пытался взять меня на руки, брыкалась и ревела, а позже, когда у меня прорезались зубы, я больно цапнула его за мясистый нос. Позже выяснилось, что злоба моя была полностью оправданной. Когда мне исполнилось полтора года, он бросил мать, уехал в город, вернулся к прежней жене, расписался с ней вторично, и вместе они укатили в Канаду, где оказались какие-то родственники супруги. Больше я никогда об отце не слышала. Я даже не видела его фотографии. И мы никогда не встречались с ним в моей сознательной жизни. Мать всегда говорила о нем плохо, но скорей всего только из мести. Моя мать обладала довольно злопамятным, коварным характером с невероятной долей актерского мастерства. Оставшись со мной на руках, она закончила курсы бухгалтеров и вышла замуж за своего однокурсника.
И вот тут произошло самое интересное событие нашей семейной истории, потому как выяснилось, что на самом деле я не первая ее дочь, а вторая! Первую дочь она родила в пятнадцать лет неизвестно от кого и втайне отправила в детдом. Мой биологический отец (я не случайно употребила это выражение, оно слишком точно определяет суть вещей) ничего не знал о первом ребенке. Мне неизвестно, пробудилась ли в ней совесть или уж больно хороший попался однокурсник, но мать обошла все инстанции, заплатив кому сколько надо, заявилась в детдом, устроила скандал (чуть не набила морду начальнику) и отобрала ребенка обратно. Так в моей жизни появилась Юля — моя старшая сестра. Второй муж матери усыновил нас и записал на свою фамилию. Мать прожила с ним всего пять лет, а потом изменила ему с его же другом. Сразу же после развода появился дядя Толя, поселившийся в нашей квартире. Если отца я не видела ни разу, отчима помню смутно (он нас не навещал), то дядю Толю запомнила хорошо, наверное, лучше всех, потому что мы с Юлей его обожали и мечтали втайне, чтобы он женился на матери и стал нашим папой. Дядя Толя кормил нас конфетами, покупал игрушки, водил в кино, но не женился на маме. Их гражданская семья продержалась около двух лет. Потом дядя Толя женился на смазливой двадцатилетней девчонке и оставил маму — женщину за тридцать с двумя детьми. И мама осталась одна.
Подозреваю, что она безумно ненавидела второго мужа, в полном смысле слова оставившего ее с двумя детьми (ведь Юля появилась именно при нем). Если б не его добрая воля, у матери был бы только один ребенок. В период так называемого простоя мать работала сначала бухгалтером в какой-то конторе, потом — в следующей организации, а потом устроилась главным экономистом на завод (подозреваю, что занять без высшего образования такую должность ей помог какой-то высокопоставленный любовник), где и работает до сих пор. И вот когда мне исполнилось тринадцать лет, а Юле — шестнадцать, мать официально вышла замуж за Сергея Леонидовича. Сергей Леонидович был старше матери на пятнадцать лет и работал главным инженером на том же заводе. Он стал последним мужем матери. Они живут до сих пор.
Сергей Леонидович был с нами холодно вежлив и делал дорогие подарки. Помню, как на Юлино восемнадцатилетние он подарил ей серебряный гарнитур (ожерелье, серьги, браслет и кольцо), набор тайваньской косметики и духи «Фиджи». Меня он задаривал также роскошно, но я оставалась совершенно равнодушной к его подаркам и не визжала так, как Юлька, на всю улицу. Ничего особенного из них мне не запомнилось. Может, потому, что запоминаются только те подарки, которые дарят тебе в знак любви, хорошего отношения, а не для того, чтобы от тебя откупиться. Я не видела в его глазах ни внимания, ни интереса, ни какой-то (пусть самой маленькой) приязни. Я действовала ему на нервы и оставалась чужой. Мы существовали в одной квартире, как соседи по коммуналке. Он просто меня не замечал. Мать, счастливая, что наконец-то получила законного мужа, нас с Юлей тоже не замечала, и таким образом тихо, мирно мы делили жилплощадь, как абсолютно чужие люди. И тогда самым близким и любимым человеком стала для меня Юля. Юля, которая была полной противоположностью матери.
Поэтому огромной неожиданностью для нашей так называемой семьи стало то, что Юля вышла замуж. Сразу, как только закончила школу. В восемнадцать лет. На дискотеке она познакомилась с курсантом военного училища из города, будущим офицером, который после окончания собирался остаться в училище на преподавательской работе. Он заканчивал вуз, ему было двадцать пять лет. В нашем пэгэтэ он гостил у бабушки. Его звали Павел, и он не нравился мне до такой степени, что, когда приходил к нам, меня мучило страшное желание заехать ему чем-то тяжелым по морде и выставить вон. Кроме того, я безумно ревновала Юлю. Но Юля очень хотела уехать в город — любой ценой. Она вышла замуж и уехала. У него была двухкомнатная отдельная квартира в новом доме, которая и являлась для Юли главной целью… Однажды моя сестра (еще до замужества) высказала мне потрясающее определение любви. Любовь — это фасон перед окружающими и сексуальное наслаждение, а также возможность переложить собственные заботы-проблемы на чужие плечи (на плечи того, кто станет их нести), то есть сконцентрированный эгоизм. Я пользовалась этим принципом на протяжении всей жизни и отступила только два раза. В день, когда арестовали Андрея, и в день, когда его приговорили к смертной казни… А свою жизнь Юля еще в восемнадцать лет полностью подчинила этому правилу. Она вышла замуж и уехала, нас осталось трое. И я стала совсем лишней. Чужой.
Но однажды вечером раздался междугородний телефонный звонок. Мать взяла трубку.
— Юля? Ты? Как дела? Что случилось? Что?!
Последнее слово заглушило телевизор, и словно по команде мы с ее мужем обернулись к телефону. Закончив разговор, мать сказала:
— Юля разводится с мужем. Суд через неделю. Она сошла с ума. Мне надо завтра же ехать. Ничего не объяснила, только буркнула, что он ушел красиво — оставил ей квартиру. Кажется, она изменила ему с его другом. Какой кошмар!
Дальше начались хлопоты, сборы, тысячи предположений, советов… Но Юля не страдала тяжелой наследственностью. Юле просто надоел муж, и таким способом она решила его выгнать. Она переспала с его другом, и муж ушел. А Юля получила и квартиру, и свободу.
На следующий день после возвращения матери из города мне был устроен допрос в семейной обстановке. Проводил его Сергей Леонидович, восседавший на кухне за столом.
— Что ты собираешься делать после школы?
Я ничего не собиралась делать, поэтому промолчала.
— Почему бы тебе не уехать к Юле? И не поступить в какой-нибудь институт? Там большой выбор институтов и есть где жить. Что скажешь?
Что я могла сказать?
Быстро прошла весна. Наступило лето. Я стояла на перроне в окружении матери, Сергея Леонидовича, нескольких школьных друзей и чувствовала себя удивительно одинокой. Настроению не способствовала также пригородная станция — вернее, ее унылый пейзаж. Собственная фигура казалась мне вырезанной из какого-то снимка, и почему-то настойчиво думалось о том, что на самом деле я никому не нужна. Через несколько минут я уеду, и все, стоящие на перроне, вряд ли вспомнят когда-то мое лицо. Да, конечно, сейчас на их лицах застыло трогательное выражение фальшивой печали, вызванное якобы отъездом близкого человека. Со стороны все выглядело так, как и положено. Только не было в этом даже мельчайшей частички искренности. Я уеду от людей, которым никогда не была нужна. Хоть моя мать и пытается выдавить слезу краешком глаза, но я же прекрасно вижу, с каким напряженным трудом это удается ей сделать! Ладно, пусть хотя бы пытается, зато на лице ее мужа — только замаскированное облегчение от того, что скоро из его жизни навсегда исчезнет одна из самых неприятных проблем — я и ничто больше не нарушит привычный, удобный уклад жизни. На лицах друзей вообще ничего нет, и мне непонятно, зачем они пришли. Чтобы отмучиться один раз — и до конца?
И когда, поцеловав всех с плохо скрытым равнодушным облегчением и получив в ответ точно такие же поцелуи, я вошла в вагон и увидела их лица по ту сторону поездного окна, в душе моей не было никаких чувств, так же как ничего не отражалось на их лицах. А через минуту тронулся поезд, и у меня больше не было времени думать о том, что так легко и просто оставляю я за своими плечами навсегда.
Прежде я никогда не была в городе (я вообще не была нигде, кроме пэгэтэ). Огромный город напомнил мне застывшего в неловкой позе гиганта и испугал своей неуклюжей массивностью. Меня совершенно подавляли двадцатичетырехэтажные громады-дома. Дома, только дома — по обеим сторонам железной дороги, и ни одного деревца. Неужели теперь всю свою жизнь мне придется провести среди этих безликих коробок? Словно здесь нет ничего, кроме них.
