И когда, поцеловав всех с плохо скрытым равнодушным облегчением и получив в ответ точно такие же поцелуи, я вошла в вагон и увидела их лица по ту сторону поездного окна, в душе моей не было никаких чувств, так же как ничего не отражалось на их лицах. А через минуту тронулся поезд, и у меня больше не было времени думать о том, что так легко и просто оставляю я за своими плечами навсегда.
Прежде я никогда не была в городе (я вообще не была нигде, кроме пэгэтэ). Огромный город напомнил мне застывшего в неловкой позе гиганта и испугал своей неуклюжей массивностью. Меня совершенно подавляли двадцатичетырехэтажные громады-дома. Дома, только дома — по обеим сторонам железной дороги, и ни одного деревца. Неужели теперь всю свою жизнь мне придется провести среди этих безликих коробок? Словно здесь нет ничего, кроме них.
Я приехала в восемь вечера. Юля радостно прыгала на перроне, и у меня потеплело на душе. Она действительно искренне радовалась моему приезду. Сестра очень похорошела и выглядела просто отлично. Я же путешествовала целые сутки и безумно устала. Мы несли мои чемоданы (их было всего два) и весело болтали.
— Сейчас на троллейбус, — сказала Юля, — я живу в самом центре. Впрочем, ты сама все увидишь.
Вечерний город был залит ослепительными огнями. Я почти не ориентировалась в шумной людской толпе.
— Сегодня я всех разогнала, чтобы мы могли побыть вдвоем.
— Кого всех?
— Моих друзей. С ними тебе еще предстоит познакомиться.
У меня слипались глаза, я была слишком измотана (я никогда прежде не ездила на поезде так долго), что, ничего не замечая, вошла в квартиру, прилегла в первой комнате на диван и так, в одежде, заснула.
Следующим утром я никак не могла вспомнить, где нахожусь и почему сплю на чужом диване в одежде, а когда вспомнила, то обозвала себя идиоткой и пошла искать Юлю. Она готовила на кухне завтрак.
Юдина квартира состояла из двух комнат с разными входами, кухни и крохотной ванной. Комната, которую отвела мне Юля, оказалась небольшой, но очень светлой, и я почувствовала себя так, словно всегда жила в ней. Несколько позже мы гуляли, Юля показывала мне город, и я пыталась приспособиться к его бешеному ритму.
Вечером я познакомилась с друзьями Юли. Их было четверо — женщина и трое мужчин. Женщина оказалась поэтессой и очень много курила. Ее муж работал шофером в строительном управлении, и оба представляли довольно экзотическую пару. Юля сомневалась, что они проживут вместе долго. Остальные двое мужчин были персональными поклонниками Юли. Один работал переводчиком в Интуристе, а второй — преподавателем в каком-то институте. Юля предпочитала преподавателя.
Этот разговор моя сестра завела специально (как я поняла позже, именно ради этого разговора она собрала их всех).
— Что у вас там насчет приема? — спросила она.
— Как всегда — берут всех, кто подходит к нашему институту ближе, чем на сто метров.
— Моя сестра вообще-то приехала поступать. Ей все равно куда. Можно ее к вам протолкнуть?
— Да ради бога! Только пусть учтет: в наш институт поступают только разочарованные в жизни пофигисты.
— Это ей как раз подойдет.
— Тогда пусть завтра приходит.
— Как насчет экзаменов?
— Юлечка, для тебя все, что угодно! У тебя тройки в аттестате есть? — обратился ко мне преподаватель.
— Нет. Пять четверок, остальные пятерки.
— Это хорошо. Тогда оформим тебя без экзаменов. Сделаем вид, что ты прошла собеседование. Тебе повезло: в этом году я в приемной комиссии, так что ясам его и проведу.
— А о чем вы будете меня спрашивать?
— О погоде.
— Володенька, ты золото, милый, — сказала Юля, — можешь остаться сегодня на ночь.
«Интурист» обиделся, а Володенька расцвел. Засыпая (после этого вечер очень быстро закончился, потому что Юлька выставила всех вон), я вспомнила, что даже не спросила, как называется тот институт, в который я уже фактически была зачислена.
— Ну что? Надеюсь, твоя душенька довольна? — сказала за завтраком Юля. — И не смей говорить мне нет!
— Да, я довольна. Спасибо. Только скажи мне, пожалуйста, как называется этот институт.
Юля поморщилась:
— Ну… э… понятия не имею! Спросишь у Володи сама.
— Да неудобно как-то!
— Тогда на вывеске название прочитаешь!
Я не успела прочитать. Володя стоял возле входа и, увидев меня, приветливо помахал рукой.
Мы вошли в здание и поднялись на третий этаж. Зашли в приемную комиссию. Дальше все произошло очень быстро. Кто-то спросил:
— Зачем такая красивая девушка хочет в наш институт?
— Замуж выйти. У нас мальчиков много, — ответил за меня Володя.
Я страшно рассердилась, но вынуждена была сдержаться. Наконец все было оформлено, мои документы приняли, и какая-то пожилая женщина в очках сказала, нервно пожимая мне руку:
— Поздравляю с поступлением в наш институт.
Володя проводил меня к выходу.
— А можно я кое-что спрошу? — сказала я.
— Да, конечно, спрашивай.
— Только… вы не рассердитесь?
— Нет, говори.
— А как этот институт называется?
Володя заржал так, что на всех окнах затряслись стекла, а проходящие мимо нас люди нервно припустили рысцой. Немного успокоившись, он вытер выступившие от смеха слезы и сказал:
— Ну насмешила! До конца своих дней запомню!
Государственный технологический электромеханический институт. ГТЭИ сокращенно. Поняла?
И повторил по слогам:
— Го-су-дар-ствен-ный тех-но-ло-ги-че-ский эле-ктро-ме-ха-ни-че-ский институт…
Я открыла тяжелую входную дверь и вышла на улицу. Мне в лицо ударил пряный запах лета.
Прошло два месяца. Я врала по телефону матери и ее мужу о том, как сдаю вступительные экзамены (какие именно — предварительно узнав у Володи). Я не воспринимала всерьез то, что происходило со мной. Жизнь словно проходила мимо, как река, а я, сидя на берегу, наблюдала за ее течением. Долгими часами я бродила по чужим улицам незнакомого города и старалась подавить в себе пустоту. Словно бы я что-то предчувствовала… Что-то очень тяжелое, ожидающее меня впереди… Но я была обыкновенным человеком и не умела предвидеть. Мне было одиноко и страшно. Так, будто я потерялась и все никак не могу найтись.
Списки о зачислении в институт были вывешены 1 августа. Я отправилась их смотреть. Долго искала свою фамилию среди незнакомых 449 фамилий. Все мои мечты разбились о маленькую реальность в виде серой машинописной строчки… Осталась только пустота — и больше ничего.
Мои глаза застряли жалобными пятнами на собственной фамилии. Затем я перечитала заголовок: «Согласно приказу от такого-то числа зачислены в Государственной технологический электромеханический институт…»
Андрей поступил в художественное училище летом. Наверное, следовало бы больше рассказать об этом огромном периоде, но, если честно, я не люблю вспоминать поступки или события, не играющие никакой особенной роли.
Мы стали встречаться. Вскоре я не могла представить себе ни одного дня без посещения этого подвала. Я часто оставалась у него ночевать и вскоре свыклась с новой ролью необходимого существа, без которого не желали и не могли обходиться. Я стала уговаривать Андрея решиться — ведь в будущем следовало хоть что-то делать, нельзя же всегда жить так! Но вся беда Андрея заключалась именно в том, что он принимал перемены только в одном случае — если специально для него их совершал кто-то другой. Кто-то должен был стараться ради него. Сам для себя (или для меня) он был не способен ударить пальцем о палец.
Он намеренно не хотел что-нибудь делать. Андрей прекрасно понимал, что на свете существуют не только подвалы, но и роскошные особняки. Но он считал, что шикарную жизнь в одном из особняков кто-то должен ему предоставить. А может, он прекрасно знал, что я всегда была намного энергичней и деятельнее его. И (что греха таить) меня даже притягивала его слабость. Он казался мне беззащитным, как ребенок, и порой я ловила себя на мысли, что в этом жестоком и тяжелом мире он без меня совсем пропадет. Конечно, Андрей был и приспособлен, и честолюбив, но все качества проявлял только за мой счет. Это я была способна отдать все свои с трудом заработанные деньги первому встречному нищему на улице! Андрей скорее умер бы, чем поступил так. Деньги означали для него комфорт и уютное существование, и он безумно злился оттого, что зарабатывать деньги я не могла. Я училась в институте, и у меня не оставалось времени для работы. А он постоянно в этом меня упрекал.
В первый месяц нашего совместного существования я впала в бешеное отчаяние, которое угрожало рассорить нас навсегда. Меня убивал его образ жизни. Когда я встречалась с кем-то из его приятелей, про которого знала, что это самая опустившая сволочь без чести и совести, которой совершенно нельзя верить, то специально, чтобы меня разозлить, Андрей принимался выступать, что это самый честный, хороший и порядочный человек на свете! Таких приятелей у него были сотни. Я с трудом выживала в этом кошмаре.
