И вообще, как сказал один умный человек – наши знания о происходящем ограниченны, и поиски истины всегда чреваты разочарованием…
Он почувствовал жжение в глазах, и мир стал расползаться в разные стороны, как старая ветхая ткань, на которой уже нельзя рассмотреть узоров.
Когда Регина вернулась с тарелкой бутербродов, капитан Алексеев спал, прижавшись щекой к чумаровскому халату. Она усмехнулась, поставила тарелку на подзеркальник. Взяла ключ от английского замка, повертела в руках и положила назад.
…Она сидела перед зеркалом и смотрела на свое отражение тяжелым беспощадным взглядом. В зеркале также отражались пышная супружеская кровать, гобелен на стене над изголовьем – сбор винограда где-то на юге Франции – и капитан Алексеев. Комната, отраженная в зеркале – плоская, с искаженной перспективой и спящим в кресле человеком, казалась чужой. Регина смотрела на смутно знакомую старую женщину в зеркале. Провела руками по щекам, обвела пальцами контур губ, растянула их в стороны. Женщина угрюмо улыбнулась…
…Регина протянула руку, взяла бутерброд с копченой колбасой и стала есть.
– Жить стоит, – невнятно думала она, жуя колбасу и хлеб, разглядывая себя в зеркале. – Жить стоит… хотя бы из-за… хлеба и колбасы… дурак Чумаров…
Она не имела ни малейшего понятия о том, что перефразировала сейчас слова другой женщины о пьяной вишне, ради которой стоило жить. Правда, та женщина поняла эту несложную истину, когда умирала, выстрелив в себя, и когда было уже слишком поздно…
Коля Башкирцев вернулся домой в три утра. Он неплохо поработал и был доволен собой. Он всегда любил работать по ночам. Писал он, правда, до часу, а потом принимал у себя в мастерской гостью – девушку, с которой накануне познакомился на улице, студентку местного педагогического университета, будущую учительницу младших классов. Хорошая девушка, веселая, правда, пьет. Вернее, пить-то она и не умеет. Сначала все было очень мило, а потом барышня напилась в соску, и Коле пришлось приводить ее в чувство. Девица не держалась на ногах, несла всякую чушь, лезла обниматься, а потом ее стошнило. Больших трудов стоило Башкирцеву уговорить гостью отправиться домой. Она непременно хотела остаться в мастерской и даже смутно намекала на то, что ей негде жить, что ее квартирная хозяйка – страшная стерва, гонит ее вон. «Упаси бог! – подумал перепуганный Коля. – Этого еще не хватало!»
После долгих препирательств он погрузил студентку в машину, вырвал у нее признание насчет адреса и отвез домой. К счастью, у барышни был свой ключ и не пришлось поднимать стерву-хозяйку. Она висла на Коле и пьяно требовала, чтобы он остался, причем называла его Вовиком. Дверь не хотела открываться, потом девушка выронила ключ, и они оба стали ползать по крыльцу и шарить руками по шершавым доскам. Девушка хихикала, а Коля давал себе клятву, что больше никогда-никогда-никогда не будет знакомиться на улице, никогда не будет приглашать незнакомых девушек к себе в мастерскую, никогда… никогда… и вообще, начнет новую жизнь.
Очутившись в машине, Коля с облегчением перевел дух и рванул восвояси так стремительно, что опомнился только у своего дома.
На цыпочках, чтобы не разбудить жену, он прошел на кухню, где долго и с наслаждением пил холодную воду прямо из-под крана. Потом умылся в ванной и осторожно открыл дверь в спальню. Не зажигая света, улегся на своей, левой, половине кровати и немедленно провалился в глубокий младенческий сон.
Коля проспал до десяти утра. Проснувшись, он обнаружил, что Марины уже нет. Странно, она не разбудила его перед уходом. Тут он заметил, что спал одетым на белоснежном покрывале, накрывшись пледом. Маринина сторона постели оставалась нетронутой. Из чего следовало… Марина не ночевала дома! Вывод был ошеломляющим, и Коля замер с открытым ртом. За все годы супружеской жизни еще не случалось ничего подобного. Ему случалось раз или два заночевать неизвестно где, но Марине – никогда!
Башкирцев прошелся по квартире, заглядывая во все углы и кладовки, сам не зная, на что надеясь. Квартира оказалась пуста. Марины нигде не было. Она не спала на диване в гостиной, как смутно надеялся Башкирцев. В раковине на кухне стояла немытая чашка, из которой, как он смутно припоминал, он пил кофе еще днем. Марина была аккуратной хозяйкой, и наличие немытой чашки произвело на Колю впечатление непоправимой беды. Чашка являла собой очевидный факт и свидетельствовала, увы, о том, что Марины не было дома со вчерашнего дня.
Коля бросился звонить в музей, но тот словно вымер. Никто ему не ответил. Безрезультатно набирал он номер снова и снова, трубку никто так и не снял. Мобильник жены… «Ода к радости»… Коля пошел на звук и нашел телефон прыгающим по тумбочке. Марина оставила его дома.
Коле стало страшно. Если бы он вчера вернулся домой вовремя… Марина спрашивала, когда он вернется… а он, скотина… Слезы навернулись у него на глаза… А он, скотина, был в это время с другой женщиной…
Коля стал лихорадочно одеваться. Одевшись, он замер посреди комнаты – куда бежать? Бежать было некуда. Нужно обзвонить всех ее подружек! Коля схватил трубку телефона… и тут же положил на место. Что он им скажет, этим сплетницам? Марина не ночевала дома?
Оставаться там Коля не мог. Ему нужно было действовать. Каждая минута на вес золота! Он выскочил из дома и поехал в музей. Музей оказался закрыт. С какой стати? «Выходной!» – осенило Колю. Конечно, у них выходной по четвергам. Вот же на вывеске! Закрытая дверь музея показалась Коле дурным знаком. Он сел на верхнюю ступеньку крыльца и задумался. Всякие страшные картины стали мерещиться ему. На Марину напали, ограбили, увезли… заперли в погребе… связали… маньяк! Коля едва не застонал. Нужно искать знакомых в полиции. Правильно!
Весь день Коля метался в поисках Марины. Он прочесал городской парк, находящийся рядом с музеем, обзвонил больницы и морги, но никаких следов жены найти ему не удалось. Марина исчезла. Следователь прокуратуры, знакомый Шлычкина, которому он позвонил посоветоваться, был настроен оптимистично.
– Нужно подождать, – сказал он. – Не беспокойтесь. Всякое бывает. Могут позвонить, потребовать выкуп. Если доставят в больницу или морг, то обязательно сообщат домой. Так что пока сохраняйте спокойствие. У нее были с собой документы, деньги? Как только позвонят, так сразу и займемся, а пока рано!
Услышав о морге, Коля едва не завыл от ужаса и почувствовал острое желание немедленно придушить оптимиста-полковника. Но тем не менее до самого вечера боялся отойти от телефона – вдруг позвонят, а его не будет дома!
Звонков было мало. Всего три. Один раз ошиблись номером, другой раз позвонили от Регины – она отменила «художественный» сеанс. Под вечер, часов около восьми, позвонили из автоинспекции и попросили к телефону гражданку Башкирцеву Марину Сергеевну.
– Что случилось? – с трудом выдавил из себя Коля. – Я ее муж.
Человек, назвавшийся лейтенантом Грищенко, сообщил, что на улице Тихомировской со вчерашнего дня стоит машина, зарегистрированная на имя вышеупомянутой. Патруль видел машину ночью, и теперь она тоже там. Без следов ДТП, закрытая, багажник пуст «по причине вскрытия».
– Где? – закричал Коля. – Где стоит?
– На улице Тихомировской, около старого кладбища, – ответил гаишник.
Шлычкин позвонил вчера поздно вечером:
– Санечка… – только и успел он произнести, как я закричала:
– Извини, я не одна! – И брякнула трубку.
Через минуту пожалела, но было поздно. Минут десять я ждала, что он позвонит еще раз, но он не позвонил. Ну и не надо! Занимайся семьей, воспитывай детей, папаша!
Коля Башкирцев тоже не позвонил. Обиделся. И Савелий не звонит…
Только не зареветь! Эх ты, Санечка… Истеричка! Только не… Я заставила себя встать с постели и побрела в ванную. Из зеркала на меня смотрела женщина с несчастными заплаканными глазами. Я снова плохо спала. Мне снилась Людмила. Она стояла на перилах каменного моста, расставив руки, словно собираясь взлететь, и я знала, что она сейчас упадет. Я звала и кричала, но звука не было. Я в отчаянии разевала рот, как пойманная рыба, но из глотки моей не вылетало ни звука. Даже во сне я чувствовала тоску, страх и безнадежность…
Зазвонил телефон. Я схватила трубку. Это был Савелий Зотов.
– Ты как, Сашенька? – спросил он озабоченно.
– Нормально.
– Я тебя не разбудил?
– Нет, я уже встала.
– Я заеду в половине двенадцатого. – Он кашлянул, не зная, что еще сказать. – Будь готова…
Мне было жаль Людмилу. Мне было жаль себя. Мне было жаль Савелия. Некрасивого, доброго и одинокого. Все мы какие-то… неприкаянные, подумала я. Но хоть живые… Бедная Людмила!
– Спасибо тебе, Савелий, – голос у меня дрогнул. Я вспомнила, как мы хихикали с Людмилой над бедным Савелием, и мне стало стыдно.
