я. – Тебе сказали, что она умерла в Германии.
И снова Шарлотта захохотала так, словно ирония была ой какой смешной.
– Думаю, так и было. Она умерла в Германии. Просто она последняя узнала эту новость.
Эдди засмеялся, так тяжело засмеялся.
– Ха! Вот это сейчас хорошо сказала!
И Шарлотта радостно заулыбалась, довольная его одобрением. Даже собаки, его близкие друзья, гавкнули под столом. Затем Эдди сказал:
– Ха-ха! Ты бы видел сейчас свое выражение лица, малыш Кэмерон! – И снова этот смех. – Всегда так происходит, когда спадает маска. О, какой шок! Какой ужас! Всю эту рождественскую-счастливую-семейку-паровоз-и-деревушку разорвали в клочья, сорвали, как обои со стены, а что под ними? Аделина. Голая правда! Ночь сменяет день. О, твое лицо – это нечто! Верь мне.
Понимаете, он был неправ. Эдди-мой-парень, этот злобный мелкий тролль, все понял неправильно. И выражение лица у меня было совсем не такое. Я не был в шоке или ужасе от лицемерия, лжи и разложения современного общества. По правде говоря, тогда общество мне таким и не казалось. Я был в каком-то дурмане, на который еще повлияли и лекарства с алкоголем, меня крутило в похожем на сон вихре, и вокруг меня, словно в тумане, проносились хохочущая Шарлотта, ее любовник-тролль и его адские псы. Единственное, что казалось мне тогда реальным, – это Рождество, которое мы праздновали в детстве, все эти украшения, елка в огнях, запах выпечки в том миленьком домике, игрушечный паровоз, который все кружит вокруг пластиковой деревушки; то, какими счастливыми мы были с Шарлоттой и как сильно я ее любил. А все это – ужасная история предательства из прошлого и из страны, о которой я ничего не знал, легкомысленная, похожая на цыганку Шарлотта, никчемный, мелкий мужчина рядом с ней, чудовища, что обнюхивают нас под столом, страшные, угнетающие плакаты на стене – все это сейчас казалось таким нереальным и кошмарным, словно всю ярость и уродство нарисовали на тонком фасаде одной-единственной устойчивой реальности, за которую я мог держаться. И эта реальность, повторюсь, была нашим Рождеством, нашим совместным прошлым и моей любовью.
Помню, вывалился я из этого дома, когда ужин закончился, – посчитал, во сколько можно уйти, чтобы не показаться невежливым. Помню, как завыли собаки, как только я встал, а Эдди прикрикнул на них:
– Фу! Лежать!
Помню, как подошел к машине и обернулся: они вдвоем стояли в проеме двери, этот странный маленький мужчина держал бокал вина в одной руке, а другой, которая была сильно накачана, держал Шарлотту за зад, как будто там ее талия.
А Шарлотта – темноволосая Шарлотта-цыганка – возбужденно улыбалась мне вслед, глядя своими яркими, влажными и глубоко несчастными глазами. Я постоял еще немного, всматриваясь в ее лицо. Я жадно искал в нем хотя бы скрытый намек на то выражение, которое я запомнил. Выражение ее лица после поцелуя. “Не сейчас, может, потом”.
Но я ничего в нем не нашел. Никакого “потом”. Вообще никакого “потом” там не было.
И я больше никогда ее не видел.
16
Когда Уинтер закончил, Маргарет Уитакер еще какое-то время настороженно молчала. Она была рада, что эта странная история подошла к концу. Теперь ей нужно было как-то в этом разобраться. Или помочь ему что-то из этого вынести. Но что?
Уинтер сидел в кресле для клиентов, ссутулившийся и слабый. На нем были джинсы и белый свитер крупной вязки. Складывалось впечатление, словно разговор отнял у него все силы. Он опустил голову, так чтобы Маргарет не смогла разглядеть – и это ее не могло отвлечь – почти черный синяк на его шее. Это ее обеспокоило. Она легко распознавала следы насилия. Но поскольку Уинтер ничего про это не говорил, она решила подождать удобного момента и уже потом спросить.
Он посмотрел на нее из-под отяжелевших век. В его глазах Маргарет увидела вызов. Она понимала, что говорить с ним нужно осторожно. Человек он умный, образованный, чуткий и проницательный. И он настоял на том, что расскажет эту странную историю, которая заняла у них три сессии. Для этого должна быть какая-то причина. Тут зашифрован какой-то код, аллегория, ведь только так он сможет все это вынести и обрисовать для нее то, что составляет его меланхолию.
Терапевт поставила локоть на подлокотник кресла, подперла большим пальцем подбородок, а указательным пальцем провела к виску.
– То слово… – начала она. – Эдди сказал одно слово. Как там?.. “Психомахия”. Я такого слова не слышала. Что оно значит? Вы не знаете?
Уинтер глубоко вздохнул и выпрямился.
– Это борьба разума или души. Иногда этот термин используется в литературоведении, когда мы рассматриваем историю или стихотворение, где каждый персонаж представляет собой какой-то аспект одного человека. Это можно увидеть, например, в эпической поэзии Уильяма Блейка. Каждый из его мифических образов представляет собой единую душу: творческий инстинкт, осуждающая совесть, неудовлетворенное желание и так далее. Его можно толковать таким образом.
– Поняла, – сказала Маргарет. – Это как во снах. Во снах и фантазиях. Все персонажи представляют собой какой-то аспект спящего.
– Именно так.
– Получается, все было так, как и сказал Эдди? Точнее, “Эдди-мой-парень”, как вы его называете. В истории Альберта он же и оказался тем полицейским, которого преследовала Аделина. А еще он был ее возлюбленным, отцом – членом Штази, – который нашел ее и убил. Думаю, в каком-то смысле он был и призраком. Призрак – его совесть.
Уинтер только кивал, безучастно глядя куда-то вдаль.
– А что насчет вашей истории, Кэм? – спросила Маргарет. – Истории о Шарлотте и Мие, Альберте и Эдди-мой-парень, адских собаках? Это тоже психомахия?
Уинтер неопределенно улыбнулся.
– Разве это может быть психомахия, если все это произошло на самом деле? Или… Не знаю. Может, наверное. Поэт Китс говорил: “Жизнь человека, чего бы он ни стоил, есть непрерывная аллегория”. Так что, может быть, так и есть.
– Может, жизнь человека становится аллегорией, когда он рассказывает о ней? Понимаете, это так и работает. Мы раскрываемся в историях, которые рассказываем.
Уинтер лишь тихо хмыкнул в ответ.
Маргарет все изучала его.
– А что это за синяк у вас на шее? – наконец спросила она. – Откуда он у вас?
Уинтер глубоко вздохнул и, прежде чем ответить, выдал ей все сразу:
– Русский бандит с фамилией Попов попытался убить меня.
– Попов… – повторила Маргарет, чуть хохотнув, но улыбка тут же исчезла с ее лица, поскольку она поняла, что это была не шутка. – Это касается другой работы, о которой вы упоминали? Вы выслеживаете людей, совершивших убийство, при помощи вашего… необычного склада ума?
– Что-то в этом
