– Неужели? По партийной линии, что ли?
– Ну, облекалось все именно в эту форму, но на самом деле, думаю, делалось из элементарной зависти. Борис Геннадьевич получил собственную лабораторию в сорок лет – мальчиком, в сущности – по научным меркам, финансирование, и ему – о ужас! – разрешали ездить на научные конференции за границу. Правда, рядом всегда находился человек из известной организации, зорко следящий за тем, чтобы профессор не метнулся куда, в сторону капитализма. Однако, я полагаю, у Немова такого поначалу и в мыслях не было. Он относился к той категории ученых мужей, которым очень мало нужно для жизни – лишь бы позволяли спокойно работать. Сейчас таких людей все меньше, а уж среди молодежи они вообще не встречаются! Это уж потом, когда он стал получать заманчивые предложения... Но это вам, наверное, неинтересно.
– И все же, чем конкретно занимался Борис Немов в последнее время?
– Вы имеете в виду перед своей гибелью?
– Гибелью? – изумленно спросила я. – Но Ропшина ни словом не упомянула...
– Естественно, нет! Это темная история, знаете ли.
– Темная? Что вы имеете в виду – что он не погиб в автомобильной аварии и на него не свалился кирпич?
– Он угорел на даче, – ответил Зиненко. – Очень странная ситуация, шитая белыми нитками.
– Почему вы так считаете? Было заведено уголовное дело?
– Сами посудите: Немов среди недели оказался на даче – обычно он ездил туда только по выходным, чтобы поработать в тишине. Кроме того, стояла исключительно жаркая погода. Зачем ему понадобилось топить камин, когда за окном больше тридцати градусов, – загадка! Более того, его нашли не в постели, как можно было бы ожидать, а на ковре в собственном кабинете полностью одетым. Умереть от угара во сне – дело обычное, но чтобы в полном сознании?
– А вскрытие тела проводилось? – поинтересовалась я.
– Насколько мне известно – нет, – покачал головой Зиненко. – Смерть признали несчастным случаем, и дело быстренько замяли. Ходили слухи, что он собирался эмигрировать за границу, но это неточно. Может, поэтому и произошел этот «несчастный случай»? Сами знаете, как в советские времена «любили» выпускать из СССР видных деятелей.
Мы замолчали на некоторое время. Казалось, декан углубился в воспоминания о давно минувших днях, а я обдумывала только что полученную информацию.
– Но вы так и не сказали, почему профессора Немова травили и считали сумасшедшим в научных кругах, – сказала я. – Чем же таким он занимался?
– Понимаете, Агния Кирилловна, профессор Немов, как и многие ученые до него, был одержим созданием гомункула!
Я едва не подпрыгнула, услышав знакомое слово. С тех пор, как я наткнулась на это слово в дневнике Арамейченко и Шилов рассказал мне о «гомункуле Пенфилда», я перестала считать эту запись важной.
– Погодите-ка, – сказала я, – разве Немов имел отношение к нейрохирургии?
– К нейрохирургии? – переспросил Зиненко. – Почему вы так решили?
– Ну, «гомункул Пенфилда»...
Зиненко наморщил лоб.
– А, ну да, конечно, – произнес он наконец. – Нет, то, чем занимался Немов... Между прочим, «гомункул Пенфилда» потому и назван так. Вы в курсе, что такое гомункул?
Я покачала головой: кроме информации, полученной от Олега, другой у меня не было. Зиненко вздохнул.
– Короче, если в двух словах, то гомункул, или гомункулус, в представлении средневековых алхимиков – существо подобное человеку, которое можно получить искусственным путем. Долгое время создание первого гомункула приписывалось Арнальдусу де Вилланове, жившему в тринадцатом веке, а один из наиболее известных «рецептов» получения гомункула предложен в шестнадцатом веке Парацельсом. Он, понимаете, считал, что заключенная в особом сосуде человеческая сперма при нагревании и некоторых других манипуляциях (закапывании в конский навоз, «магнетизации», суть которой окончательно не ясна) становится гомункулом. «Вскармливался» гомункул путем добавления в колбу небольшого количества человеческой крови. Время вызревания гомункула, по Парацельсу, сорок дней.
– Какая ересь! – с восхищением пробормотала я. – Никогда не слышала большей чуши!
Слегка усмехнувшись, Зиненко тем не менее продолжил:
– Согласно средневековым представлениям, гомункул содержится в сперматозоиде, а при попадании в материнский организм преобразуется в человека. Иногда и сам сперматозоид отождествлялся с гомункулом. Подобные воззрения получили название анималькулизма; одним из приверженцев анималькулизма был, между прочим, Левенгук, создатель микроскопа! Гомункула обычно изображали как маленького человечка, попадающего в материнский организм и значительно увеличивающегося в размерах. Только в восемнадцатом веке теория о гомункуле была подвергнута острой критике, а до этого она считалась непреложной истиной. Кстати, само слово «гомункул» получило широкую известность благодаря Гете. Если помните, он появляется во второй части «Фауста». Считается, что в образе этого существа воплотилась идея бесконечного стремления к жизни и красоте. Гомункула также называет другим словом – голем. А вот верование в то, что в сосуды можно заключать различных духов, не говоря уже о человекоподобных существах, было распространено в Средние века. Например, папа Бенедикт Девятый утверждал, что держит в склянке семь заклятых им духов!
– Но, послушайте, Руслан Тимофеевич, – прервала я декана, – неужели профессор Немов, видный ученый, верил в такую белиберду?
– Да нет, конечно! – воскликнул он. – Гомункул – всего лишь, если можно так выразиться, кодовое слово для ряда исследований, которые он проводил в своей лаборатории под неусыпным контролем спецслужб. На самом деле речь шла о клонировании человека.
Я вздохнула с облегчением: столкнуться со средневековыми представлениями о физиологии в современном научном мире было бы более чем странно. Одно дело романы Александра Беляева, а другое – объективная реальность.
– Я впервые слышу о том, что в России проводились такие исследования, – пробормотала я. – Клонирование, насколько мне известно, берет начало на Западе, именно – в Англии и США?
– Вы правы – и не правы одновременно, – улыбнулся Зиненко. – В России также велись исследования по клонированию, однако в обстановке строгой секретности. Я точно это знаю, так как сам принимал в них участие. Именно благодаря профессору Немову я избрал свой путь в науке и сделал карьеру в этой области.
– Но вы отошли от проблемы клонирования, да? – спросила я. – Я провела небольшое исследование и выяснила, что вы занимаетесь довольно узкой проблемой наследования психических заболеваний.
– Это так, – кивнул декан. – Поймите меня правильно, Агния Кирилловна, во-первых, тут сыграл роль мой интерес к психиатрии, ну, а во-вторых, честно признаюсь – я не верю в клонирование как в будущее человечества. Заниматься тем, что не кажется мне важным, я просто не считаю нужным.
– Вы сказали, что Немова травили коллеги – почему? Ведь клонирование – вполне научная реалия?
– Это сейчас мы такие умные, Агния Кирилловна, – ухмыльнулся декан. – А тридцать лет назад то, о чем мечтал Борис Геннадьевич, казалось сказкой. Кроме того, из-за атмосферы секретности (мы все подписывали бумаги о неразглашении «государственной тайны») в научное сообщество просачивались лишь слухи. Представляете, что должны были думать маститые ученые, узнав, что в лаборатории Немова ведутся работы по созданию гомункула?
Это и в самом деле звучало не слишком здорово.
– Что ж, спасибо вам, Руслан Тимофеевич, за интересную беседу, – сказала я, поднимаясь.
– Ну что вы – это вам спасибо: если бы не вы, то у меня не появилась бы возможность отдать должное Прасковье Федоровне. Она была прекрасным человеком и могла бы стать замечательным ученым, если бы не посвятила всю себя Борису Геннадьевичу. Она, можно сказать, служила ему, как жрицы древних храмов служили своим богам. Она была скорее его рабыней – вернее, рабыней его гения, нежели самостоятельной величиной в науке. Тем не менее ее человеческие качества заслуживали всяческих похвал – мы все обожали ее. Не волнуйтесь, теперь я лично позабочусь о похоронах и, если хотите, сообщу вам, когда они состоятся.
– Да, я была бы вам признательна... Простите, еще один вопрос, – сказала я, разворачиваясь у двери.
– Пожалуйста-пожалуйста!
– Вам что-то известно о сыне профессора Немова?
Декан несколько изменился в лице, и мне показалось, что мой вопрос ему не понравился.
– Видите ли, Агния Кирилловна, – сказал он после короткой паузы, – я лично незнаком с этим человеком. Слышал о том, что в послеперестроечные времена он решила заняться коммерцией, открыл собственную клинику – не представляю, на какие средства! Дела шли плохо. А потом, через несколько лет, я снова услышал о нем. Как оказалось, парень стал процветать, представляете? Кто бы мог подумать!
