— Значит, она нагло врет, эта идиотка! Каждый, у кого есть хоть капля ума, сразу видит, что она за штучка, она и ее сестрицы! Проклятые старые девы, ехидные балаболки, у которых нет других дел, кроме как собирать сплетни и впихивать их доверчивым простофилям, а те с удовольствием их глотают! Поставьте Лили Пим на свидетельское место, и посмотрим, что от этой гадюки останется, когда за нее возьмется адвокат! Попробуйте!
Теперь в ее речи прорывались даже непечатные выражения. Некоторые слова особенно шокировали инспектора Шарпа, поскольку вылетали из ротика леди, каковой он считал миссис Харрисон. В суде он назвал бы их непристойными, сейчас, в уме — грязными. Где она могла их набраться? Шарп терялся в догадках…
Фрэнк Эбботт ждал, когда она выдохнется. И вдруг увидел, что за ее спиной открылась дверь и вошел мистер Харрисон — невысокий мужчина с седеющими волосами и кротким терпеливым взглядом. Он спросил: «Что случилось?» — и Элла круто повернулась к нему.
— Меня оскорбляют, вот что случилось! Ничего себе порядочки — легавые вламываются в твой дом и оскорбляют как хотят! — Она снова повернулась к «легавым». — Может, теперь вы поутихнете в присутствии моего мужа, прекратите наскакивать на меня и обзывать лгуньей в моем собственном доме!
Джек Харрисон так и стоял на некотором расстоянии.
С достоинством, но несколько смущенно он спросил;
— Может, кто-нибудь объяснит мне, в чем дело?
Фрэнк объяснил — кратко и предельно спокойно. Смущение хозяина дома усилилось.
— Камень из кольца жены… в павильоне у Грэхемов?
Вы уверены, что это не ошибка? Она надевала это кольцо во вторник вечером, я сам видел. Тогда все камни были на месте.
Дурак, безмозглый дурак! Мгновение она не могла ни думать, ни говорить, ни двигаться.
— Вы в этом уверены? — спросил Фрэнк Эбботт.
Джек Харрисон сказал: «О да». Он, похоже, не блистал ни умом, ни сообразительностью. Он совсем растерялся.
Гнев жены и пугал, и озадачивал. Он успокоил себя тем, что просто изложит факты. Элла не могла уронить камень на прошлой неделе, потому что во вторник у Рэкитов на ней было это кольцо со всеми бриллиантами. Он так и сказал, повторил через силу, как будто его заставляли.
— О да, когда мы были у Рэкитов, все было в порядке.
Какое-то время мы играли и сидели за одним столом. Это красивое кольцо, и я на него с удовольствием поглядывал.
Камни из Голконды[2]. Их привез мой двоюродный дед и отдал в огранку. Камни один к одному, идеальной формы. Во вторник они все были на месте.
Элла шаг за шагом отступала. Она делала это чисто инстинктивно. В какой-то момент она скажет, сделает то, что надо. Момент еще не наступил. Она его дождется.
Она пятилась, пока не наткнулась на камин. На середине каминной полки стоял севрский[3] кувшин, а по сторонам от него — изящные фарфоровые статуэтки, восемнадцатый век: дама в кринолине, с напудренными волосами и кавалер в парчовом сюртуке и туфлях на красных каблуках. Она схватила даму за изящную шейку и метнула ее в Джека Харрисона.
Мистер Харрисон слегка присел. Фарфоровая дама в светло-зеленом платье с цветастой нижней юбкой шмякнулась о закрытую дверь, и осколки ее рассыпалась по паркетному полу. Голова закатилась под маленький позолоченный и довольно безвкусный стульчик. Элла с пылающим лицом стояла у камина, тяжело дыша. Все молчали, потом Фрэнк холодно и деловито произнес:
— Пожалуй, лучше на время прервать наш разговор и подождать, пока миссис Харрисон остынет. ;
— Да, так будет лучше, — подал голос Джек. — Если понадоблюсь, я у себя в кабинете. — Он развернулся и ушел.
Элла отошла от камина.
— Ну что ж, теперь можем и продолжить! — громко и властно сказала она.
Она была невероятно зла, но фарфор больше бить не собиралась. Там было еще что разбивать, но пока хватит.
Она подошла к одному из изящных стульев и оперлась руками о спинку.
— Вы… — она обернулась к Фрэнку, — вы спрашивали что хотели. А Теперь послушайте меня! У меня тоже есть что сказать!
— Вы желаете сделать заявление?
— Если хотите, называйте так! Я имею что сказать, а вы, если хотите, пишите.
Инспектор Шарп уселся, вынул блокнот и положил его на край стола, середина которого совсем недавно была украшена бриллиантом.
— Может, вам лучше сесть, миссис Харрисон? — предложил Фрэнк.
Она сверлила его злыми глазами.
— Нет уж, я постою! Это недолго! Поменяемся ролями — теперь я буду говорить, а вы слушать. Хватит идиотских вопросов, как будто вы комик-премьер, а я ваш подпевала.
Так учтите, мистер Веселый Полисмен, я в подпевалы не гожусь! И если вы думаете, что можете меня прищучить, то вам придется здорово попотеть, потому что у меня есть алиби! А вы, мистер Как-вас-там… Шарп, пишите свой поганый протокол!
С нее слетел весь внешний лоск. Теперь это была женщина, выросшая в доме пьяницы, языку она научилась, слушая скандалы отца с матерью, ребенком играла в сточной канаве, ногтями процарапывала себе путь в театр детской пантомимы, расталкивая всех локтями, а оттуда благодаря красивым ногам и звучному голосу пробилась в варьете. Она тогда ничего ни у кого не просила, не попросит и теперь у этих легавых. Она вопила во всю мощь своего голоса:
— Не знаю, чего вы хотели добиться своими наскоками, вытащить из меня, будто я была у Грэхемов во вторник вечером! Не была, нате вам, можете затолкать это в свою трубку и раскурить! А почему не была? Видите, теперь я. : спрашиваю! И вот вам ответ! Я не была у Грэхемов, потому что у меня была рыбка получше! А хотите знать, с кем я. жарила эту рыбку? С Николасом Кареем! Он вернулся сюда, когда часы били одиннадцать, и больше уже не уходил, будьте уверены! Он здесь был, он здесь остался, и мы оба не желали ничего другого. Джек завалился спать в десять, слуги ушли домой, так что нам никто не мешал, а нам только того и надо. Все, теперь вы знаете!
Фрэнк посмотрел на нее холодным изучающим взглядом. Какая часть того, что она наговорила, нацелена против Джека Харрисона? Какая-то — вне всякого сомнения, чтобы побольнее его ранить, унизить. Но главное — алиби, то самое, о котором предупреждала мисс Силвер. Ее собственное, а не Карея.
— Когда вас опрашивали раньше, вы утверждали, что в одиннадцать легли спать и не знаете, когда мистер Карей вернулся домой. Сейчас вы говорите, что он пришел в одиннадцать, и потом вы какое-то время были вместе.
Она отодвинулась, чтобы стукнуть каблучком.
— Кто же все выставляет на витрину?
— Вы хотите сказать, что правду говорите только тогда, когда она вас устраивает?
— Вы опять пытаетесь повернуть все так, будто я говорила то, чего я не говорила!
— Но вы сами признались, что сначала сказали одно, а потом другое относительно вечера вторника.
— Я считала, что это никого не касается. Тогда я так считала. Но раз уж вы пытаетесь мне что-то пришить, я должна позаботиться о том, чтобы вас не занесло не туда!..
Ники был со мной с одиннадцати и большую часть ночи.
До сих пор ни мне, ни ему было совсем ни к чему, чтобы это вышло наружу. Но вот как оно было на самом деле, и вам придется с этим смириться!
Теперь она пылала не от злости, а от торжества. Одним выстрелом убила двух зайцев. Раз у нее есть алиби, не смогут они доказать, что она была ночью во вторник у Грэхемов. Ну а если это алиби ударит Джека в самое больное место — так ему и надо, сам напросился, все рвался доложить этим ищейкам, что видел кольцо во вторник и все камни были на месте. Другой бы придержал язык, когда в доме полиция и пахнет обвинением в убийстве. Но только не Джек, ее придурочный муженек — о господи! Надо было ему вламываться со своей наблюдательностью: все камни, видите ли, были на месте! Ну что ж, захочет развода — получит! Катись колбаской!
Местный инспектор записал то, что она сказала, прочел ей, и она подписала. Оба ушли. Она слышала, как они прошли через холл к парадной двери. Слышала, как открыли ее и закрыли за собой.
Злость и удовлетворение постепенно затихали.
Николас Карей сидел в своем номере в отеле «Георг» за туалетным столиком, но вовсе не потому, что решил заняться туалетом. На столе стояло старомодное зеркало с ящичками по бокам — по два справа и слева и один в центре, для колец, брелоков или что там еще у вас есть, но сейчас все они были сдвинуты в сторону, чтобы освободилось место для пишущей машинки, на которой он выстукивал свою последнюю статью. Номер был обставлен громоздкой викторианской мебелью, единственное, что в нем заменили с тех времен, как «Георг» был придорожной корчмой, — это кровати: вместо угрюмого четырехместного чудовища тут стояли кровати с пружинными матрасами. Возможно, был заменен ковер, но даже сам мистер Пиквик не смог бы этого заметить, и дух мрачной респектабельности ничем не был нарушен.
