Эдвард Эбби - Костер на горе

Рассиялась Новая Мексика. Этот живительный свет давал каждому камню и дереву, облаку и горе такую мощь и ясность, что казались они противоестественными. И вместе с тем по-домашнему знакомыми, страною мечты, землею, известной мне сызначала.

Мы ехали на пикапе моего деда, держа от Эль-Пасо направление на север, к Пекарскому поселку и к ранчо старика. Начинался июнь, сверкающее солнце пустыни, отражаясь от стального капота, било в глаза и приходилось то и дело зажмуриваться. Прямо-таки чувствовалось, как яростный сухой жар, словно в духовке, отнимает влагу у твоего тела; с тоскою подумывал я о канистре холодной воды, притороченной к решетке сбоку капота и потому недоступной. Вот бы дедушка остановился на минутку, успели бы попить, но я был слишком важен и глуп, чтоб просить об этом, в свои двенадцать лет хотелось выглядеть крепче, чем на самом деле.

Когда резь в глазах отошла и я снова смог открыть их, я поднял голову и стал следить за шоссе, оградой, телефонной линией. Они накатывали и накатывали, все прямые и параллельные, нам навстречу. Струи горячего воздуха вились над асфальтом, оттого дорога вдали казалась прозрачной и текучей, но иллюзия исчезала со скоростью нашего приближения.

Глядя вперед, я заметил грифа, который поднялся от зайца, раздавленного на проезжей части, и парил неподалеку в ожидании, пока мы проедем. За спиной этой черной птицы с белой каймой на крыльях вздымалось небо Запада, бескрайнее, багрово-голубое, плыло над солонцами, над буграми песка и гипса, к горам, стоявшим у горизонта подобно каравану пурпурных кораблей.

Эти горы были совсем рядом и в то же время невероятно далеко, рукой подать— и вне границ воображения. Меж нами лежало пустынное пространство, с редкими деревцами, камнями и промоинами, в которых вода случается не чаще, чем дождь, редкий в здешних местах. Третье лето подряд приезжаю я в Новую Мексику и каждый раз, глядя на этот по-лунному безжизненный ландшафт, спрашиваю себя: что тут такого есть? И снова заключаю: нечто тут есть, а может, и все есть. По-моему, пустыня похожа на рай. И всегда так будет.

Справа метнулась тень грифа. Дедушка тронул меня за колено своей тяжелой морщинистой рукой.

— Видал зайца, Билли?

— Да-да. Десятый задавленный заяц на дороге, считая от Эль-Пасо.

— Значит, вскорости доберемся домой. В среднем по зайцу на пять миль. Нынче. А лет десять назад на всем пути от Пекарского до Эль-Пасо хорошо, если один попадался.

Старик, сутулясь под потолком кабины, поглядывал сквозь очки на шоссе, стелившееся встречь подобно шраму земли. Семьдесят лет, и скорость держит семьдесят миль в час. В этом плоском и безлюдном краю скорость, пожалуй, умеренная. А ссутулился он, поскольку кабина низковата. Грузовичок почти совсем новый, по ширине кабина вместит и четверых, но по высоте и одному тесно. Да еще добавьте целый фут на дедову шляпу, снять ее он себе не позволяет, ибо считает, что это неприлично. Рулем он правил кончиком левого указательного пальца.

— Дедушка, а заяц сродни крысе.

— Слыхал. Надо в целом смотреть. Устроено все так, что гриф помогает равновесию в природе, минуту назад мы в том убедились. Это вещь всем нужная. А ты все нужные вещи захватил?

— Да-да. — Я глянул в заднее окошко, чтобы удостовериться, что мой чемодан по-прежнему лежит в кузове. Там он и был, неразлучный спутник от самого Питсбурга.

— Пригодится, — сказал дед. — Завтра нам предстоит работенка. Ты, я и Лу поедем на гору, поищем коня и льва. Согласен?

— Целиком согласен, дедушка. И Лу с нами?

— Обещал.

Меня пронзила радость. С Лу Мэки я не виделся девять месяцев — девять месяцев заточения в школе далеко на Востоке! И скучал по нему. Не могу представить себе человека замечательней, думаю о нем часто и решаю, каким стать, когда вырасту. Стать Лу Мэки Вторым.

— Мы сегодня увидимся? Он уже на ранчо? — Повернувшись к дедушке и ожидая его ответа, я обнял объемистый кувшин, наш подарок Лу, выбранный этим утром на рынке в Хуаресе. Рядом стоял еще кувшин, дедов подарок самому себе. А в ногах у меня — новенькие сапоги на высоких каблуках с такими острыми носами, что и дверь насквозь пробьешь. Первые в моей жизни настоящие ковбойские сапоги.

— Постарается, сказал, быть к вечеру. Твой Лу занятой теперь человек, Билли. Женился, торговым посредником стал, автомобиль завел здоровенный, четыре фары спереди, шесть сзади, триста пятьдесят лошадиных сил. Важничает. Ты, Билли, его не узнаешь.

Я помолчал, усваивая новости.

— Какая может быть разница, — заговорил я. — Лу с чем угодно справится. А что жениться он собирался, я это знаю. Он в прошлом году предупреждал меня. Мы все это обсудили; я говорил тогда, что все лучшим образом должно получиться.

— Чтоб по второму разу не пришлось, в этом смысле?

— Да-да.

— Ну, в этом году постоянно видеться с ним у тебя не получится. Но он обещал наезжать к нам на ранчо при первой возможности, так что не расстраивайся. — Он легонько похлопал меня по плечу. — Прибивайся ко мне, Билли. Лето у нас впереди хлопотное. Ты, мальчик, мне понадобишься.

Я сделал глубокий вдох, гордо и решительно.

— Готов на все, дедушка. Не боюсь никаких трудностей. — Открыв ящичек под ветровым стеклом, я заглянул туда: полуприкрытый бумагами, спичками, инструментами, здесь лежал старый револьвер в кожаной кобуре.

— Но держи-ка свои хваткие рученьки подальше от этой пушки. Чтоб при нужде не копаться мне у тебя под подушкой, слышишь, Билли?

— Да-да. — Мое смущение выдали щеки. Прошлым летом я позаимствовал револьвер, не сказав старику, и прятал его на ночь в постели.

— Не беспокойся, мы завтра постреляем для практики. Пожалуй, ты уже достаточно подрос, чтобы привыкать обращаться с оружием.

«Еще бы, дедушка», — подумал я, уставясь на бесконечное шоссе. Мы миновали еще одного сбитого зайца.

— Дедушка, а ты кого-нибудь хоть когда-то застрелил?

Старик ответил не сразу:

— Покамест нет.

— A Лy застрелил кого-нибудь?

— Это у него спроси. Он на войне был. Поспрошай при случае, он все тебе сам расскажет. У него вроде и медаль какая-то есть. Потормоши его малость.

— Медаль эта за то, что людей застрелил?

— Война есть война. Все законно. Расскажи, чем этот год в школе занимался.

— Да ничем, дедушка. Закончил свою школу. Теперь меня посылают в среднюю.

— Тебе как, хочется?

— Папа постоянно говорит, какую кучу денег это стоит, так что пусть уж мне хочется. Он считает, мне надо стать инженером. А мама считает, что врачом.

— Сам-то кем быть желаешь?

— Не знаю, дедушка. Мне бы тут остаться, с тобой и с Лу. Разводить бы коней.

— А то и самому конем быть.

— Как это?

— Шучу, Билли. — Он похлопал по моей новой соломенной шляпе,— Как шляпа тебе?

— Годится, только жестковата.

— Обломаем. — И добавил: — Ты со своими родителями обходись помягче. Они для тебя на все готовы.

— Да-да.

— Вот многие ли родители отпустят сынишку, чтоб в одиночку путешествовал через всю страну и проводил лето с ветхим стариком? Не думал про то?

— Понятно. Только б они... не так бы нервничали. А то по любому поводу нервы.

— Это, так сказать, лихорадка ответственности. Лекарств не имеется. Глянь на коров или на курицу, с ними то же самое. Оно входит в планы природы. Смотри-ка!

Кукуль-придорожник сорвался с куста и перебежал шоссе у нас под носом, вытянув клюв, шею и хвост, только лапок не разглядишь. Еще раз поперек дороги метнулся и пропал за обочиной.

— Отменный тебе пример, — начал объяснять дед. — Кукуль — кукушка пустыни. Вот сейчас она могла бы перебраться через дорогу — куда безопасней. А не желает. Слишком просто. Лучше рискнуть головой, чем от своего нрава отказаться. Что с такой птицей поделаешь?

— А у зайцев, наверное, тоже так, дедушка?

— Нет, у зайцев в ходу другое правило — они не испытывают судьбу, они самоубийство совершают. Выпрыгнут прямо под фары, глаза вылупят. Ни гордости, ни благородства, ни соображения. Придорожник азартную игру затевает, но с соображением это делает и никогда не пострадает. Живет он одиноко, думать самому за себя приходится. У зайцев не так.

Вид на север заметно изменился. Там, где шоссе встречалось с горизонтом, появились, совершенно внезапно, водонапорная башня, полоска голубого дыма, рядок тополей, прямоугольники домов и складов. Проехали автостоянку и бездействующую бензоколонку, кучку лачуг из толя, новый солидный мотель, универсам и кафе и, сбавив скорость, прибыли в Пекарский поселок. Дедово ранчо лежит в двадцати милях отсюда, прямо на запад, подле самых гор; что ж, мы почти дома.

 Старик остановил пикап перед заведением Хайдука, а это — сочетание магазинчика, почтового отделения и автобусной остановки. Смолк мотор, и было удивительно тихо, лишь доносился стон проигрывателя в соседнем баре. Уставшие, мы вылезли из грузовичка под ярко палившее солнце. Я полез за канистрой на передке капота.