Министр внутренних дел решительно прошагал к двери в дальнем углу кабинета, распахнул ее и пропустил вперед Шаховского. За столом в крохотном помещении сидел молодой человек в синем мундире, который вскочил при их появлении. Князь помедлил. Министр, не взглянув, прошел дальше, вот и еще одна дверь, и опять стол и синий мундир. Затем тесный коридор, плохо освещенный, несколько ступенек вниз.
— Мы сейчас переходим улицу, — заметил министр, оглянувшись через плечо. — Из этого коридора можно попасть в любое помещение нашего ведомства, а можно и в соседнее здание. Когда дело особо секретное, я пользуюсь переходом, чтоб даже ближайшие сотрудники не видели, с кем я встречаюсь.
Шаховской чувствовал себя отчасти графом Монте-Кристо, отчасти персонажем драмы «Разбойники». И неловко было отчего-то, стыдно даже!
Несколько ступенек вверх, опять коридор и крохотная приемная, в которой никого не было, министр распахнул дверь.
В комнате, обставленной канцелярской мебелью, под картиной, на которой утлое суденышко боролось с грозными волнами на фоне багряного заката, сидел человек в партикулярном платье, полностью занавесившись газетой «Речь».
Человек за газетой секунду помедлил, а потом смял ее и поднялся навстречу вошедшим. Шаховской замер.
— Думаю, представлять вас друг другу излишне. Вы люди знакомые.
— Дмитрий Иванович, — сказал человек и твердо посмотрел Шаховскому в глаза.
— А… Алексей Федорович, — выговорил князь с усилием и оглянулся на Столыпина. — Да, но… как же так?
Депутат от социал-демократической партии Алябьев в щегольском галстуке собственной персоной в секретном кабинете министра внутренних дел?!
— Алексей Федорович уже несколько лет внедрен в самые радикальные революционные круги. Ему там полностью доверяют.
Шаховской ничего не понимал.
— Но ведь говорили о вашем выходе из партии! Социал-демократы выборы в Думу бойкотировали, вы одиночкой шли.
— Это ничего не значит, князь, — возразил Алябьев твердо. — У подпольщиков свои игры. Я был и остался в партии.
— Алексей Федорович, — самодовольно сказал Столыпин, — один из ценнейших наших сотрудников.
— Выходит, вы знали о заговоре против министра финансов?!
— Нет.
— Как это возможно?
Алябьев отошел к окну и заложил руки за спину.
— Конспирация, Дмитрий Иванович. Когда планируются столь серьезные операции, о них знают только непосредственные исполнители и два члена ЦК. Не три и не четыре!.. Чтобы в случае провала полиция во главе с Петром Аркадьевичем, — тут он слегка поклонился министру, — не могла выйти на след других руководителей боевых групп, и партия не была бы обезглавлена. Об этом заговоре я ничего не знаю.
Князь все еще не мог поверить.
— А ваш помощник?! Он-то откуда узнал?!
— Как всегда, Дмитрий Иванович. То, что держится в строжайшем секрете, так или иначе становится известно почти случайным людям. Мои товарищи по борьбе все же самые обыкновенные человеки, хоть и мнят себя архангелами и вершителями судеб народных. Кроме того, постоянная игра в заговорщиков очень утомительна и требует специальной подготовки, каковой у большинства из них нет. Я уверен, что проговорился кто-то из непосредственных исполнителей, а Борис был рядом.
«Не зря Монте-Кристо вспомнился, — подумал Шаховской. — Уж больно все происходящее напоминает авантюрный роман».
— Мне Борис не доверяет, — продолжал Алябьев, — считает меня болтуном и позером, особенно после того, как я решился баллотироваться в Думу, якобы предав идеалы революции. Он сам состоит в партии, как и большинство молодежи, не столько потому что марксист, сколько из-за романтических грез о всеобщем равенстве, какового нет и никогда не будет в этом мире, да и как там, на небесах, неизвестно.
— Так или иначе, князь, бомбометание и стрельбу, о которых Алексею Федоровичу становилось известно, нам удавалось предотвратить, — вмешался Столыпин, — впрочем, не всегда. Время от времени приходилось молча и бездейственно наблюдать, как совершается страшнейшее из преступлений — убийство. Тем страшнее, что погибали ни в чем не повинные.
— Как?!
— Алексей Федорович должен был продолжать работу, — жестко сказал министр. — Подозрения в его адрес привели бы к катастрофе. Мы не можем всякий раз вмешиваться.
— Позвольте, это… бесчеловечно.
— Согласен, — спокойно сказал министр, и Шаховской посмотрел на него.
Под окнами с выставленными зимними рамами прогрохотала конка, и князю вдруг захотелось на воздух, к людям, которые спешат по своим делам, в Думу, где идет очередное заседание. Ему показалось, что там, в Думе, все хорошо и правильно устроено, вот-вот, еще немного, и она заработает, как и положено парламенту, и настанет жизнь ясная и понятная, без темных войн, какие охранка ведет с революционерами, без секретных агентов, которые, оказывается, все время рядом и решительно на агентов не похожи, обыкновенные, нормальные люди, и думская работа, еще вчера представлявшаяся ему трудной и неблагодарной, представилась единственно правильной.
Если парламент не справится, понял в эту минуту Дмитрий Иванович совершенно отчетливо, никто и ничто не поможет. Напрасно Столыпин уповает на жестокость и подавление террора террором. Даже если наводнить общество сверхсекретными и сверхтайными агентами, ничего не выйдет, не наступит никакого мира.
— Однако в данном случае положение столь серьезно, что Алексею Федоровичу пришлось взять на себя заманивание господ революционеров в ловушку.
— А что потом? Как же вы будете?
— Разумеется, о дальнейшей работе Алексея Федоровича в социал-демократической партии не может быть и речи. Я думаю, нам придется пустить слух о его гибели от рук жандармских палачей, — министр опять улыбнулся. — Возможно, ему придется перейти на службу по департаменту иностранных дел и работу за границей. Впрочем, это вопрос не сегодняшнего дня. Прошу к столу, господа.
Шаховской и Алябьев подошли. Князь все думал: как хорошо на воздухе.
— Руководители боевой группы через Алексея Федоровича назначили встречу неизвестному миллионщику, то есть вам, князь, в доме на углу Малоохтинского и Суворовской, вот здесь, — Столыпин показал на карте. — Дом этот нам хорошо известен, там чего только не было — и склад, и мастерская по набивке патронов. Сейчас там изготавливается бомба для министра финансов и нескольких десятков несчастных, которые окажутся с ним в одном поезде.
— Уже изготовлена, насколько я понял, — встрял Алябьев.
— Находится там же или перевезена?
— Пока там. После передачи денег предполагается бомбу переправить на другую явочную квартиру, а дом бросить и более туда не возвращаться, по соображениям конспирации. Мне было сообщено об этом, когда назначалось время свидания с жертвователем. Вот план дома. Мастерская в подвале. В первом этаже несколько комнат, считается, что их сдают жильцам. Во втором этаже проживает некто Венера Михайловна Тихомирова, мещанка, в чьей собственности и находится дом. Венера Михайловна, разумеется, пламенная революционерка. Вы следите, князь?..
Шаховской кивнул. Ни за чем он не следил.
— Вы подъедете в одиннадцать часов вечера во вторник со стороны проспекта и оставите коляску вот здесь. Дальше отправитесь пешком. — Петр Аркадьевич вдруг бросил карандаш и спросил у Алябьева: — За долгие годы работы на революцию вам не удалось установить, почему они все и всегда назначают на ночной час? Ну, кроме убийств, которые производятся в любое время суток. Для особой таинственности, что ли? Днем-то в толпе и многолюдье, и затеряться куда как проще, и скрыться верней, а ночью каждый человек далеко виден и слышен! Или все в мефистофелей играются?
Алябьев промолчал, и Столыпин фыркнул сердито:
— Загадка! — И продолжил: — Здесь вас остановит человек в «чуйке» и спросит, который час.
— Вы должны ответить из Грибоедова: «Счастливые часов не наблюдают» и пойти дальше, как ни в чем не бывало, — подхватил Алябьев. — Это нужно для того, чтобы установить, что вы не привели за собой «хвоста».
— Хвоста? — пробормотал Шаховской.
— Да, да, совершенно верно. Следующий наблюдатель подойдет к вам уже на углу, в этом самом месте. Вы запоминаете, князь?
— Он подойдет только в том случае, — вставил Алябьев, — если не почувствует никакого подвоха.
— Подвоха?..
— Он спросит, готов ли у вас подарок к именинам, вы должны ответить утвердительно и идти дальше к подъезду. Наблюдатель пойдет за вами, а вы не останавливайтесь. У двери вы позвоните три раза длинно и один раз коротко. — Министр оглянулся на Алябьева: — Звонок электрический? Электрический, отлично. Когда откроют, следуйте за тем, кто вас впустит. Ну, а дальше все будет зависеть от того, как вы проведете свою роль.
