До странного тихое начало затягивается, захватывая уик-энд, поскольку первый большой показ, результат слияния Доменико Дольче и Стефано Габбана, должен состояться только во вторник. Я его пропускаю. Выбраться из ателье днем мне сложновато, а чтобы попасть на показ, посмотреть его и вернуться, пришлось бы потратить часа три. Я извиняюсь перед Биби, которой предстоит выйти на подиум, и в ту же ночь уклоняюсь от встречи с ней в баре отеля. Ночую я у Осано, а за завтраком разглядываю фотографии в газетах. Осано передает мне их, плотно сжав губы; ему уже попалась на глаза фотография Аманды. Журналисты называют манекенщиц «D&G „рок-цыпочками“», поругивая напечатанные на футболках отсылки к Дебби Харри и рассуждая о том, что Блонди окончательно вытеснила Мадонну из сердца Дольче и Габбана. Никто из них не упоминает о футболках с логотипом группы «Уайтснейк»: видимо, сотрудники журналов мод в «хэви-метал» не разбираются.
В среду я попадаю на показ Версаче, поскольку происходит он вечером. Занимаю место в задних рядах, стараясь устроиться так, чтобы увидеть Биби и не попасться на глаза Луизе. Обычно мне легко удается обнаружить сестру в толпе — Луиза словно бы возвышается над нею. На этот раз — нет, людей тут собралось несколько сотен. А если взглянуть на первый ряд, в глазах начинает рябить от знаменитостей. Я вижу Сьюзи Менкес с ее фирменной челкой над круглым, замечательно веселым лицом. Вижу Стинга, сидящего рядом с Труди Стайлер, и гадаю, что теперь скажет Осано, попытается ли уговорить их остаться еще на пять дней, чтобы посмотреть его шоу. Коллекция Донателлы не так необузданна, как ожидалось; платья сексуальны, но скорее изысканны, чем откровенны. По большей части длинные, как и наши. Зато при завершении показа мне наконец удается увидеть вышедшую на поклоны Донателлу Версаче. Вживе она еще экстравагантнее, чем на фотографиях. Будь в ней пятьдесят футов росту, она и то не производила бы более сильного впечатления. У техасской группы «Слоббербоун» есть песня под названием «Все, что ты считал правильным, сегодня неверно». С Донателлой как раз наоборот: все, что ты считал неправильным, становится верным, она что-то вроде ходячего разрешительного свидетельства. После показа, я выскакиваю на улицу и попадаю под град. У меня имеется железный план — на случай, если мы не увидимся с Биби на показе, я договорился встретиться с ней в отеле. К нему я и прибегаю, хотя, разумеется, видел ее. Она сидела с Амандой и Луизой у самого выхода на подиум.
Похоже, показ коллекции Версаче преобразил Милан. Я словно попадаю на проводимую в бешеном темпе телевикторину, где мне на миг показывают из самых разных углов карточки со словами и числами, а я должен все их запомнить. Ощущение это только усиливается, когда я вижу в «Четырех временах» входящего в ресторан Джорджио Армани, куда более крепенького, чем я ожидал, человека, заметно выделяющегося из группы окружающих его людей. Я стою в фойе, читая на экранчике телефона текстовое сообщение Биби, и через две минуты вижу редактора отдела мод «Таймс», диджея Голди и пару английских моделей — и в голове моей становится пусто, я не могу припомнить их имен. Такое впечатление, что отключился сопровождающий показ карточек звуковой сигнал, а взамен него пришло ощущение паники — я ничего не могу вспомнить, ничего не знаю. Да еще и манекенщицы ведут себя так, словно мы с ними знакомы: оборачиваются, улыбаются и говорят: «Хай», отчего мне становится совсем хреново. Потыкав пальцем в кнопки мобильника, я узнаю, что планы Биби изменились. Мы должны встретиться в другом отеле, в «Принчипа ди Савойя».
Выглядываю на улицу — град еще усилился, летящие льдинки посверкивают в свете фонарей, о том, чтобы идти куда-то пешком, нечего и думать. Пытаюсь припомнить, как выглядит карта метро, и тут рядом со мной обнаруживается Фрэд. На нем старомодный вечерний костюм, двубортный, с широкими лацканами и обшитыми шелком пуговицами. Он явно куда-то собрался — не знаю, впрочем, куда этим вечером положено являться в галстуке-бабочке. Надеюсь, меня там не ждут. Впервые за целую неделю я ощущаю себя уютно в том, что на мне надето: в пиджачной паре, которую Биби выцыганила для меня у «Прада». Она накинула ее поверх спинки кресла в своем номере, чтобы иметь возможность, вернувшись туда позапрошлой ночью, небрежно осведомиться: «Ой, а это что?»
— Неплохо ты поработал с Луизой, — говорит Фрэд.
— Что?
— Аманда выступит у Осано. Теперь уж наверняка. Все трое выступят.
Он вглядывается в кого-то через фойе, и меня охватывает мгновенный страх — это Луиза; мне все время кажется, что она где-то рядом. Впрочем, проследив за его взглядом, я понимаю: Фрэд изучает компанию мужчин и женщин, похоже, направляющихся на тот же прием, что и он.
На ходу Фрэд сообщает:
— Агентство, потерявшее твою сестру, теперь локти себе кусает. По мне, в ней есть настоящий класс. — Фрэд произносит это тоном гурмана, только что попробовавшего незнакомое блюдо.
Ответить мне нечего. Однако у меня возникает желание поцапаться с ним.
— Ты знаешь наших моделей и думаешь, будто шоу у нас в кармане? А наряды, над которыми мы работаем, ты видел?
Фрэд обращает ко мне лицо.
— Это будет шоу Осано, — отвечает он совсем просто.
— По-твоему, это знак качества?
Фрэд поднимает вверх указательный палец.
— Вот этого я больше слышать не хотел бы, особенно на людях. — Он обнимает меня за плечо, чтобы прошептать мне на ухо: — Я знаю, Джейми, тебе приходится выбиваться из сил. Мы все тебе благодарны. Но изменить Осано за одну неделю невозможно. А значит, надо делать то, что нам по силам, и стараться, чтобы его имя не умерло в сознании публики, пока мы занимаемся долгосрочным планированием.
— Ты полагаешь, что останешься с ним надолго? — Я все еще на грани срыва.
— Почему же нет? Я человек преданный. Или тебе известно что-то, чего я не знаю?
В пустом желудке моем разливается желчь, но я понимаю, что наговорил лишнего. Фрэду же неведомо, что Осано чуть не каждый вечер совещается с потенциальными спонсорами.
— Я знаю только одно, — говорю я, — я знаю… что устал и проголодался.
Фрэд ухмыляется.
— Вот тут тебе не повезло — до апреля ни сна, ни еды не предвидится.
Народу в «Принчипа» еще больше, чем во «Временах года». Стеклянный потолок задыхающегося от плюша вестибюля отражает свет сверкающих люстр. Здесь шумно, люди, развалившиеся в креслах или переходящие от одной группы к другой, наполняют вестибюль гомоном разговоров. Когда уши мои немного свыкаются с ним, я осознаю, что слышу больше английской речи, чем за последние несколько недель, вместе взятых. Потом замечаю в другом конце салона Александра Маккуина — один раз в жизни я его уже видел, но теперь мне кажется, что за прошедшие с тех пор два года он непонятным образом похорошел. И не просто похорошел, но словно исполнился силы. На нем плотно прилегающие к лицу солнечные очки вроде осановских, но более темные, скошенные, как глаза панды, сообщающие его облику угрюмость. Я вдруг понимаю, что он разговаривает с Томом Фордом из «Гуччи».
Я стою вблизи неоклассических колонн входа, пока глаза мои не свыкаются с окружающим и знаменитости, на которых они натыкаются там и сям, не сливаются в толпу обычных людей с сигаретами и бокалами белого вина в руках. Первой же, кто выныривает из нее, оказывается Луиза. Она меня не видит, как и стоящие рядом с нею Аманда и Биби.
Пить мне не хочется. Перед показом Версаче я проторчал на работе ровно двенадцать часов, без перерывов, и умотался до того, что, вероятно, даже не почувствую вкуса первого бокала. От вина я бы лишь одурел, а то и вовсе свалился. А вот интересно, нет ли в баре подносов с tramezzini или канапе? Мне нужно что-нибудь, способное пробудить во мне голод, напомнить моему телу, что я сегодня почти ничего не ел. Пересекая вестибюль, я время от времени ловлю на себе любопытные взгляды, почти такие, как если бы я был не я, а Ферби, или Телепузик, или еще какое-то занятное существо, о котором каждый что-нибудь да слышал, но так и не удосужился поинтересоваться, как оно выглядит. Стараясь избавиться от этих взглядов, я опускаю глаза.
Биби замечает меня, когда я вновь выхожу в фойе, машет мне рукой над головами обступивших ее людей. Плетусь к ней, напустив на себя безмятежный вид, чтобы скрыть мои настоящие чувства. Я вижу, что она уязвлена, но обида появляется на ее лице совсем ненадолго, исчезая уже со следующим облачком сигаретного дыма. Стараясь утешить Биби, я глажу ее по руке и вновь вспоминаю шершавость ее кожи. Залитый солнцем пляж с тонким песком вместо густой, текучей млечности — кожи Луизы.
— Давно здесь?
— Не так чтобы, — отвечаю я. — Фрэд подбросил меня от «Времен года».
Биби уже усвоила — любой разговор о работе автоматически выводит меня из равновесия. Я же ей это и внушил, рассыпая, словно ядовитые шипы, специальные термины, о чем бы мы ни говорили: об Осано, поставщиках, тканях, людях, с которыми я работаю в студии, любом из дизайнеров мира. Так что о Фрэде я могу упоминать спокойно, никакого любопытства Биби не проявит; улыбка ее почти не меняется, когда она представляет меня стоящим вокруг женщинам.
