Биби машет мне из машины рукой.
— Господи, Джейми. На тебе же лица нет. Хочешь, я поведу?
Я задумываюсь. Автомобильное движение организовано в Милане самым причудливым образом; чтобы добраться до отеля, придется проехать чуть ли не всю кольцевую дорогу.
— Да нет, все нормально. Просто не хватает времени на сон — слишком многое приходится обдумывать. Но я в порядке.
— Знаешь, чем я хочу заняться? Сделать косметическую маску. Полный послеполетный ремонт физиономии. Не составишь компанию?
— Мне нужно вернуться в ателье. Прости.
Если Биби так и будет спрашивать, что со мной неладно, боюсь, я ей все расскажу. По окончании работы я, как и обещал, еду к ней в отель, медленно заползаю в указанный мне девушкой из регистратуры по-церковному тихий угол. Меня тревожит, что Биби могла договориться также и о встрече с Луизой. Дыхание мое выравнивается, лишь когда я убеждаюсь, что в баре — только Биби и официантка. Биби с колодой карт в руках сидит за столиком. Официантку предсказание судьбы по картам не интересует, поэтому Биби решает заняться мной. Я говорю, что, по-моему, предсказать судьбу можно только по картам «таро». Биби не соглашается — на это годится любая старая колода. Шут ее знает, может, и годится.
— Не сейчас, ладно?
— Конечно. Скажи, как захочешь. — Она тасует колоду, роняет ее на стол. — Я договорилась с твоей сестрой.
— Что?
— Вечером мы с ней сходим куда-нибудь.
Кладу ладони на стол, разглядываю их.
— Ты хочешь сказать, что тебе нужно работать? — спрашивает Биби.
— Именно. — Я вообще-то еще не придумал, как отпереться, но лучшей причины не найти.
— Кончай дурить, Джейми. Ты выглядишь просто жутко.
— Теперь уж недолго. Еще десять дней.
Я даже принимаю импровизированное решение притащить с собой Биби на ужин с Осано. Вроде как: ужин с Осано — это такой ритуал, который я никак не могу нарушить. Я уже дошел до того, что, стоит мне остаться с Биби наедине, у меня начинают трястись руки. Мы с ней целуемся, но совершенно невинно: с того дня, как она заняла номер в отеле, я ни разу не попытался затащить ее в постель. И теперь, за время, оставшееся до нашей встречи с Осано во дворике напротив магазина Версаче, не пытаюсь тоже.
До сей поры я вел жизнь по большей части не преступную. Правда, один раз маме пришлось вызволять меня из полицейского участка — после того как я уничтожил чужую лодку. Я стыдился содеянного. Лодка была старая, развалившаяся, никакая починка ее бы уже не спасла, и мы с друзьями летней ночью сожгли ее на пляже, потому что напились, слушали музыку и разводить настоящий костер нам было лень. Я могу найти оправдания нашему поступку, но знаю, что всем этим оправданиям грош цена, потому что я не способен вообразить, что почувствовал тогда владелец лодки или какие он на нее имел виды. То происшествие стало многообещающим началом, моим вступлением в свихнувшийся мир. Мне тогда было пятнадцать, мы с Луизой уже успели согрешить, и не один раз. А когда мы завязали с этим, я словно забыл обо всем. Не подавил свои мысли в том смысле, какой вкладывает в это слово психология, но забросил их куда подальше и там оставил. Сожжение лодки внушало мне больший стыд, потому что содеянное мной и Луизой вовсе не составляло многообещающего начала чего бы то ни было. Оно не было ни исходным пунктом, ни многозначащим поступком — просто мертвой точкой мира, который напрочь лишился смысла. Вот я и относился к этому, как к части моего прошлого, смутно памятному, прерванному эксперименту, оставленному позади — что было, то было, а теперь и нет ничего. Мысли эти сжимают мне голову, как тиски, лезут в нее через лобные доли, давят на затылок. И за ужином мне приходится мучительно бороться с ними, загонять их назад, прежде чем я обретаю способность беседовать на какую бы то ни было тему.
Хорошо еще, что Осано хочется разузнать как можно больше о нью-йоркской Неделе моды. Я задаю Биби вопросы о шоу, про которое читал в газетах, — о показе коллекции испанского дизайнера по имени Мигель Адровер. Фотографии изображали джеллаба — исламского пошиба свободные рубахи и кафтаны. Мне интересно, что о них думает Биби. В показе этой коллекции она не участвовала, но в одном из наших разговоров по телефону сказала, что присутствовала на нем.
Временами кажется, что Осано полностью поглощен едой. Расправляясь с ней, он покряхтывает, как будто разжевывать запеченный козий сыр такое уж нелегкое дело. Однако когда Биби принимается описывать наряды, он отрывает взгляд от тарелки.
— Джеллаба? Ты думаешь, мои клиентки согласятся укрыть себя с головы до ног? Да на это даже мусульманки не пойдут.
— Одежда была прекрасная, и балахоны лишь подчеркивали это, — ну, как бы отзвук общего настроения. Там был и трикотаж, знаешь, такие костюмы, чтобы только тело прикрыть. Но ткань балахонов — это нечто фантастическое.
— Ну и ничего из этого не выйдет.
Я иногда думаю, что Осано угробил пьянством все до единой клетки своего мозга.
— Брось, Джанни, — говорю я. — Разве это не похоже на кое-какие твои модели семидесятых?
— Думаешь, я оказал на него влияние?
Я едва не давлюсь куском: впервые за последние четыре дня у меня появляется что-то вроде желания засмеяться. Однако я ухитряюсь подтвердить сказанное Осано простым пожатием плеч.
— У нас, — говорю, — тоже много ниспадающих складками платьев в стиле «ампир», они отлично выглядят.
Я улыбаюсь Осано, стараясь заставить его наконец задуматься. В общем-то, я сказал правду. Платья нашей коллекции выглядят замечательно — те, что похуже, мы отбросили, сосредоточась на самых лучших. Я говорю:
— Допустим, мы соединим этот греческий стиль с другими ниспадающими одеждами из твоих коллекций семидесятых годов?
Осано качает головой. Все-таки он тугодум. Даже Биби, улыбающейся ему бодрой американской улыбкой, не удается пробудить в нем никакого воодушевления.
— Слишком поздно.
До показа осталось десять дней. Я это знаю не хуже его.
— Слишком поздно для Милана, Джанни, не для Парижа. Получится именно то, что нужно. Где состоятся показы, пока не сообщалось, но все знают — в Институте арабского мира. Если ты выставишь сейчас одежду в арабском стиле, это внушит людям мысль, что у тебя появился серьезный новый подход.
Ну, наконец-то — Осано кивает.
— Это неплохо.
— Так что, попробуем?
— Не знаю. Но что неплохо, то неплохо. Я сегодня опять встречаюсь с этой денежной публикой, и по крайней мере у меня будет что им сказать. Глядишь, и загорятся, — он пережевывает еду. — Вот только арабы… Разве Джордж Буш не бомбил их на прошлой неделе?
— Бомбил. Однако популярности ему это не принесло. Может быть, сейчас самое время обарабиться.
Англичане их тоже бомбили: покупая каждый день по три-четыре газеты, я волей-неволей в курсе последних новостей.
Теперь мы все улыбаемся. Я смотрю на Биби, на ее кошачью ухмылочку, на большие голубые глаза и фантастически густые волосы. Я вовсе не намерен делать из нее святую — втаскивать Биби на пьедестал всего лишь потому, что я в Италии и мне достаточно обернуться, чтобы узреть очередную мадонну, я никакого желания не испытываю. Она не лишена недостатков: курит весь ужин, даже втыкает бычок в остатки своего «равиоли». Но одного у нее не отнимешь: Биби хочется, чтобы все шло хорошо, она старается помочь этому своим энтузиазмом. И она не какой-нибудь подонок, спящий с собственной сестрой.
— С тобой все в порядке, Джейми?
Я, оказывается, забыл, что надо дышать. И челюсть у меня отвисла.
— Осано, ему обязательно работать сегодня вечером? — спрашивает Биби. — Он же просто сгорит.
— Нет, работать ему не обязательно. Да и кто тут вообще работает? Кроме меня. Ладно, пойду вылизывать задницы финансовым гениям.
Пойман на вранье. Нет у меня никакой работы. К концу ужина в голове моей начинает вертеться мысль о фокусе совсем уж подлом — разыграть ссору с Биби, чтобы никуда с ней не идти. Но это оказывается не нужным. Мое странное поведение внушает Биби такую тревогу, что она предлагает лечь сегодня пораньше.
Номер в «Четырех временах», в общем-то, не похож на гробницу; он столь очевидно дорог, так роскошен, простыни в нем так плотны и кремовы, настенные лампы льют чрезмерно мягкий, лучистый свет, согревая живые тона кожи Биби. Я остаюсь. Я мог бы вывесить снаружи табличку «Не беспокоить», препоясать дверь полицейской лентой и остаться здесь навсегда. Однако каждое утро я жду на тротуаре Винченте, и Осано подбирает меня и отвозит в ателье.
Я провожу у Биби почти каждую ночь, но избегаю посещать приемы и вечеринки, на которых она бывает. Биби купила зарядное устройство для Стэнова телефона и взяла с меня обещание носить телефон с собой. Обычно я сообщаю ей, когда собираюсь вернуться в отель, а это неизменно случается после двух часов ночи. Мне удается выспрашивать у нее, виделась ли она с Луизой и Амандой, и при этом сохранять незаинтересованный вид. Тем не менее, заглядывая в бары и рестораны, я все еще трепещу, опасаясь столкнуться с пьющей в их обществе Биби. Однажды так и случается, и я вжимаюсь в стену, прежде чем кто-либо из них меня замечает. Двое, хихикая, проходят мимо, загораживая меня. Мужчина повыше останавливается, прямо на линии взгляда Луизы. Я благодарен ему за прикрытие, и потому проходит какое-то время, прежде чем я понимаю, что он и его приятель разглядывают меня. Затем оба кивают: «Чао», и уходят. Странное мгновение, совершенно не сексуальное; я так и не понял, что между нами произошло. Впрочем, скоро они теряются в толпе, и мне приходится подыскать другую группу людей, чтобы прятаться за ними, наблюдая за происходящим из-за их затылков. Луиза стоит спиной ко мне, позируя вместе с Биби и Амандой снимающему их фотографу. Интересно, сколько времени удастся мне оттягивать встречу с девушками? Ясно ведь, что недолго. Но в эту ночь я выбираюсь на улицу, звоню и сообщаю, что задержусь позже обычного, а после вернусь к Осано. Снаружи стоит жуткий холод, улицы покрыты снегом. Аэропорт Линате из-за метелей закрыт, поэтому на начало Недели моды приходится спад напряжения. Город притих как раз тогда, когда никто этого не ждал. Прохожих на улице всего ничего, и странно выглядит между ними ковыляющая по снегу, засыпавшему виа Монте-Наполеоне, женщина в легком платье, голоногая, в ременчатых туфельках. Единственное, что указывает на близость важных событий, это съезжающиеся со всех концов света люди: закупщики, журналисты, — они прилетают в Швейцарию, а оттуда поездами добираются до заваленного снегом города.
