Я покраснела.
— А ведь их послала я. Дура, да? Решила посмотреть на реакцию.
— Ты? То есть не Леня? О господи! А почему всем?
— Чтобы узнать, кого Софья Александровна шантажировала и кто ее убил. Я же этого не знала.
— О господи! Мне надо было поговорить с тобой раньше. Но я не была уверена. Ладно, не бери в голову. Считай, что он утонул сам. Все равно мы, наверное, никогда не узнаем правды. Ведь действительно случаются совпадения. Напился и упал. Судьба его наказала.
Я попыталась сосредоточиться.
— Но если из «Сириуса» Софья Александровна шантажировала только Костика, а он ее не убивал… Зато Леню не мог убить никто посторонний. Получается, что одно убийство не связано с другим. Их совершили разные люди.
— Вероятно, — согласилась Светлана Петровна.
— Не знаю. Я за всю мою жизнь не сталкивалась ни с одним убийством, а тут сразу с двумя. Трудно поверить, что это две независимые случайности. Одна случайность — ладно, но две подряд…
— Вторая — не обязательно убийство.
— Да, но те двое подозреваемых, которые могли убить Софью Александровну и которые работают не здесь… Я уже давно перестала их подозревать!
— Быть может, напрасно? Я не сомневаюсь, что в «Сириусе» она не была опасна никому, кроме Костика. А он ее не убивал. Разумеется, ты можешь заподозрить меня. Но уверяю тебя, что я тем более не убивала. Мы с ней почти дружили. Она вызывала у меня огромное уважение. Это одна из умнейших женщин, с которыми мне приходилось сталкиваться. Только и она могла просчитаться. Кто-то из тех, кого она держала в узде, вполне мог выйти из себя. Ей казалось, что она занимает каждого интересным ему делом и поэтому ей ничего не грозит, но ведь чужая душа — потемки.
Хотя утверждают, что ум хорошо, а два лучше, диалог со Светланой Петровной окончательно меня запутал. Я уже совсем не понимала, чему верить, а чему нет, и в растрепанных чувствах отправилась домой. Я была не расстроена и не обрадована, а скорее в замешательстве.
Дома, обеими руками почесывая своих теплых шерстяных нахлебников, я сумела хоть немного собраться с мыслями. Итак, Андрей, Зинаида Ивановна и Костик — вот те трое, которые имели основания убить несчастную Софью Александровну. Но совсем не факт, что именно кто-то из них приложил также руку к смерти Лени, и это опрокидывает мои предыдущие рассуждения, в которых невиновность в одном преступлении я полагала алиби для второго. Я послала анонимки всем, кроме Леры. И, возможно, всем было, что скрывать. Господи, я ведь согласна с мнением Костика и абсолютно не хочу знать, кто подтолкнул бедного Леню. Я лишь должна понять, есть ли в этом моя вина. И я собралась снова, уже в свете новых сведений, минуту за минутой вспомнить ту страшную субботу, когда мои раздумья прервал резкий звонок в дверь.
На пороге стоял Олег. Он бы возбужден и, пожалуй, не вполне трезв. Впрочем, естественно, — с поминок.
— Можно?
— Конечно. Хочешь чаю? Или кофе?
— Кофе, пожалуйста.
Я включила кофеварку. Сердце билось сразу в нескольких местах, словно стая птиц в тесной клетке.
— Как похороны?
— По высшему разряду. А поминки еще в разгаре.
Я улыбнулась:
— И что же ты удрал?
— Чтобы сказать тебе, что я тебя люблю.
И тут со мной произошло что-то странное. В один миг я словно заново пережила все события последних недель. Они нахлынули на меня ледяным потоком, захлестнув с головой, а потом напряжение, в котором я пребывала эти недели, то самое напряжение души, благодаря которому я имела силы держаться, думать, скрывать от окружающих свои чувства, — это напряжение исчезло, и я разрыдалась. Как, оказывается, мне хотелось вволю наплакаться, какое блаженство доставляли мне слезы! Они лились и лились, окончательно уродуя мое лицо, и без того, похоже, сегодня не слишком прекрасное.
— Что с тобой? Наденька, что с тобой? — изумленно повторял Олег, нежно прижимая меня к груди и позволяя портить его красивую белую рубашку. — Я не хотел тебя обидеть. Что мне сделать для тебя, милая?
«Как кто-то может любить такую дуру? — молнией пронеслось у меня в голове. — Разве так реагируют на признание любимого?»
Я попыталась взять себя в руки, отстранилась и хотела произнести: «Я тоже люблю тебя», — но вместо этого почему-то сказала:
— Из-за меня погиб Леня.
Не знаю, злой демон или ангел-хранитель толкнул меня на такие слова. Видимо, я была не в состоянии предложить себя дорогому мне человеку, пока он не узнает обо мне самое худшее. Вдруг он отвернется теперь от меня?
Нет, он не отвернулся. Он побледнел и быстро, резко произнес:
— Ты не должна себя винить. Во всем виноват он сам. Он и Ирина.
И вдруг замолк, замер. Замерла и я. Плакать больше не хотелось. И вообще ничего не хотелось. Хотелось умереть.
Олег попытался меня обнять, однако я не дала.
— Значит, Леню убил ты. — Я почему-то была спокойна, как никогда в жизни. — А Софью Александровну? Тоже ты или нет?
— Какую Софью Александровну? Надя, опомнись! О чем ты говоришь?
— О Софье Александровне Знаменской, которая знала про твою связь с Ириной Соболевой.
— Тебе показалось. У нас с Ириной ничего нет.
— Ты не понимаешь, Олег. Мне не показалось. Я знаю.
— Знаешь? — мой собеседник вздрогнул, потер тонкими пальцами виски. — Подожди! Я ничего не понимаю… Какая-то Софья Александровна… Хорошо, я… я попытаюсь объяснить. Ты… ты догадалась об Ирине. Конечно, тебе это не может быть приятно. Но я прошу тебя! Ты не должна меня винить. Это было до тебя. После тебя все кончилось. Поверь мне! Ты девочка, а я мужчина. Да, она не дает мне проходу, но поверь мне — она мне больше не нужна!
Я тоже потерла виски, только это не помогло.
— Олег! Посмотри мне в глаза. Пожалуйста! Вот так. Ты убил Леню?
— Я… я не убил его… я просто… я просто помог судьбе.
— Расскажи!
Софья Александровна права. Он слаб, и он легко гнется под напором. Зато потом готов неожиданно выпрямиться и ударить. Только «потом» — оно где-то впереди.
— Ты, наверное, сама уже все поняла, — сбивчиво и тихо заговорил Олег. — Только ты не знаешь, какой страшный человек ее муж. Если б он узнал о нас, он был бы способен на… Ее б он не тронул, зато меня… А Ленька… он каким-то образом догадался. Впрочем, Ирина вела себя неосторожно. Она делала это нарочно, поверь мне! Она почувствовала, что я полюбил другую, что она больше не нужна мне, и решила меня окончательно связать. Вот Леня и увидел. Помнишь, в «Прибалтийской»? Он еще кричал, что мы у него попляшем, потому что он знает все! А в пятницу он прислал мне угрожающее письмо. Он требовал денег. Я бы заплатил ему, не задумываясь, но я слишком хорошо его знаю. Он никогда не оставил бы меня в покое. Он меня ненавидел, и он обожал мучить людей. Помучить для него важнее любых денег. Но я не собирался его убивать! Я надеялся, что выход найдется сам собой, надо только подождать. Я никогда не решаю заранее. Все должно идти само собой. Так, как решит судьба.
— Судьба?
— Я фаталист, Надя. От судьбы не уйдешь. И ты, когда станешь старше, сама поймешь это. Когда Костик послал меня за Леней и я увидел, что тот спит… я понял, что судьба дает мне шанс. Она обычно дает шанс каждому. В конце концов, Леня ведь мог и спастись? Но он утонул. Я не оправдываю себя. Я поступил ужасно, и мне всю жизнь мучиться теперь при воспоминании об этом дне. Но я не мог поступить иначе, и никто на моем месте не мог бы поступить иначе.
Олег неожиданно застонал и с отчаяньем прервал сам себя:
— Я не знаю, зачем говорю тебе все это! Я не должен был тебе этого говорить!
— Ты признавался мне в любви, но не собирался признаться в… в этом?
— Это моя проблема и моя ноша. Взваливать ее на тебя было бы не по-мужски. Ты же сама видишь… Ты решила, что в чем-то виновата, и за три дня испереживалась так, что страшно смотреть. Но ты не можешь винить себя за то, что я в тебя влюбился. А я виноват во многом, но у меня не было выбора. Только больше всего виноват он сам, и от этого мне легче будет жить. Хотя клянусь тебе, пусть мое преступление не может быть доказано и мне нечего бояться, я не в силах не мучиться из-за случившегося, так уж я устроен.
Я смотрела на красивого чужого человека, который слегка кокетничал своей тонкой душевной организацией, и думала, стоит ли признаваться, что убийство он совершил зря. Что Леня не писал угрожающих писем и не подозревал об Ирине. Наверное, не стоит. Он выстроил концепцию, от которой ему легче жить. Так пусть ему будет легче! Несмотря ни на что, мне его жаль. Он никогда не будет по-настоящему счастлив. Я убеждена почему-то — никогда.
Олег берет меня за руку, и я машинально морщусь. Прикосновения его тонких пальцев почему-то мне неприятны. Он привлекает меня к себе, и от легкого и столь милого мне недавно запаха хорошего одеколона меня начинает мутить. Я вырываюсь и бегу в туалет, где — простите за подробность — меня тошнит. А когда я возвращаюсь, моего гостя уже нет.
