Она кричала все громче и громче, не замечая, что лицо Молли Швейцлер становится все более и более встревоженным. Неожиданно для всех нас Молли издала негромкий, но ужасающий звук, не похожий на человеческий. Роуз сразу же забыла обо мне и повернулась к Молли, чтобы утешить и успокоить ее, шепча ласковые слова. Лицо Молли постепенно расслабилось.
Я продолжал смотреть на них, озадаченный поведением Роуз. Она была такой агрессивной и рассерженной, упрямо утверждая, что вина Уолтера Стоддарда не должна подвергаться сомнению, и в то же время бросала мне вызов насчет полиции. Была ли она виновной, решившей держать себя вызывающе? Или она боялась, что виновата Молли? В любом случае она будет стоять на своем, пока не выяснит, что мне на самом деле известно. Если она виновна, то ей следовало бы знать, что именно она послала мне записку. Но как она может быть уверена в том, что я лгу в отношении чего-то другого? Но если она не уверена, то зачем бросает мне вызов.
— Мистер Тобин!
Вздрогнув, я оглянулся и увидел, что все смотрят на меня. Голос принадлежал Джорджу Бартоломью, и я понял, что он задал мне какой-то вопрос. Я повернулся к нему и сказал:
— Извините, я отвлекся. Пожалуйста, повторите вопрос.
— Мне кажется, что если виновный хотел бы сознаться, то он сделал бы это, когда уводили Уолтера. Раз уж он допустил, чтобы за его преступления расплачивался кто-то другой, его не могли тронуть ваши слова. Вы так не думаете?
Я боялся, что он прав. Так я и сказал, добавив при этом:
— Я просто надеялся на лучшее. Думал, что виновный осознает, что, в конце концов, правда — самое лучшее.
— Мистер Тобин, — обратилась ко мне Мэрилин Назарро, — а вы говорите правду?
Она сидела рядом с Роуз Акерсон, которая все свое внимание сосредоточила сейчас на Молли. В каком-то смысле Мэрилин подняла знамя, выпавшее из рук Роуз, хотя и несла его более спокойно и цивилизованно.
— Я действительно получил записку от виновного, которым действительно является один из присутствующих. Я готов в этом присягнуть, и доктор Фредерикс подтвердит, что я говорю правду. Больше я пока ничего не хочу.
Все повернулись к Фредериксу, и он сказал:
— Это правда. Мистер Тобин изложил вам реальные факты. Я не думал, что он сделает это. Не уверен, что это самый мудрый поступок, но это правда.
Дональд Уолберн тихо и невнятно забормотал:
— Они будут держаться заодно, Мэрилин. Не верь никому из них. Если люди держатся заодно, значит, они что-то замышляют. Уж я-то знаю.
Мне не хотелось опять возвращаться к обсуждению мании преследования, которой страдал Уолберн. По счастью, доктору Фредериксу тоже.
— Мэрилин, что заставило вас принять признание Уолтера за чистую монету?
Его вопрос ее удивил, все ждали ответа, поэтому секунд тридцать спустя она сказала:
— Не знаю. Полагаю, я приняла его как само собой разумеющееся.
— Потому что ему поверила полиция.
— Да, конечно.
— Но полиция не знает Уолтера, а мы знаем. Не должно ли наше мнение возобладать над мнением полиции?
— Но они ведь специалисты, — возразила Бет Трейси. — И мы доверяем им точно так же, как доверяем вам, когда вы говорите о психиатрии и тому подобном, потому что вы специалист в своей области.
Разговор стал раскручиваться, медленно двигаясь по спирали. Фредерикс, Бет и Мэрилин снова и снова рассматривали вопрос о доверии и профессионализме, а я откинулся назад, чтобы все обдумать. Я смотрел на окружавших меня людей, сравнивал выражение их лиц с тем отношением, которое высказал каждый из них, и сопоставлял это отношение с реальной ситуацией и с тем преступлением, которым мы занимались. Поняв, что тону в трясине всевозможных мотивов и самых невероятных методов изобличения преступника, я уже готов был сдаться, как вдруг передо мной забрезжил свет. Я нашел ответ на некий второстепенный вопрос, он привел меня еще к одному ответу, потом еще к одному, и тут, неожиданно для меня, все это дело представилось мне абсолютно четким и ясным.
Теперь оставалось только найти доказательства.
Занятие подходило к концу, больше ничего существенного не произошло. Я выжидал подходящий момент, и он наконец наступил после слов Боба Гейла.
Вообще-то он произнес целую речь, краткую, но страстную. Боб говорил о защите собственного достоинства и о неуважении местной полиции, допустившей безобразную грубость. Эта речь привела к расколу группы на два лагеря: тех, кто соглашался с оценкой полиции, которую дал Боб, и тех, кто считал, что в полиции служат превосходные специалисты, на которых можно положиться и которые хорошо выполняют свою работу, несмотря на случайный инцидент с избиением О'Хары и Мерривейла. Да и разве не сами О'Хара и Мерривейл спровоцировали этот инцидент? Боб, Бет Трейси и Джордж Бартоломью полагали, что местная полиция показала себя некомпетентной и жестокой. Дональд Уолберн, Роуз Акерсон и Мэрилин Назарро придерживались мнения, что полиция, в основном, действовала правильно и компетентно, но выражали его по-разному. Спор все больше накалялся, но ни Фредерикс, ни я не прерывали его, поскольку в запальчивости люди часто говорят больше, чем хотят сказать. Но когда самый острый момент спора уже миновал, я воспользовался первой же паузой, чтобы сказать:
— Мы еще не выслушали Молли. Что вы думаете о полиции, Молли?
Она отреагировала на свое имя, посмотрев на меня, но никак не отреагировала на сам вопрос. Выражение ее лица было отсутствующим, хотя и с легким облачком беспокойства.
— Что вы думаете, Молли?
— Оставьте ее в покое, — потребовала Роуз Акерсон. — Ей сегодня не хочется разговаривать.
— Но вы так хорошо говорили позавчера, Молли, — заметил я. — Вы решили, что больше не будете ни от кого терпеть жестокость, помните? Вы наконец решили отвечать ударом на удар. Никакого переедания, никакой жалости к себе, вы собирались сопротивляться! Помните, что вы говорили?
Выражение беспокойства на ее лице становилось все более отчетливым.
— Сегодня я не хочу говорить, — произнесла Молли. Ее голос был слабым и почти детским.
— Понимаю, Молли. Но, может быть, вы попросите Роуз написать от вашего имени записку, если вам не хочется говорить самой?
— Что вы пытаетесь сделать? — встрепенулась Роуз. — Здесь присутствуют свидетели. Существует такое понятие, как клевета. Повнимательней следите за тем, что вы говорите.
Я посмотрел на Роуз:
— Вы все время подстрекали меня доказать всем, что я знаю, кто виноват, и это меня запутывало. Если бы вы не были уверены в том, что я блефовал, вы не стали бы меня подстрекать. А как вы могли быть уверены в том, что я блефую?
— Мне достаточно было просто поглядеть на вас, — ответила она зло и ехидно. — На что, кроме блефа, может надеяться человек, который всю свою жизнь был неудачником и обманщиком?
— Хорошая причина, — прокомментировал я, — но недостаточно хорошая, чтобы вы могли быть полностью уверены в себе. Однако я неожиданно вспомнил кое-что из того, что говорил: что виновник — это один из семерых, присутствующих в этой комнате, и тогда я понял, какова же правда.
Она указала на меня трясущимся пальцем, но дрожал он не от страха, а от едва сдерживаемой ярости.
— Я предупреждала вас насчет клеветы! Я не собираюсь предупреждать еще раз!
— А правда в том, что виновные — это два человека, а не один. И пока я этого не знал, я не знал вообще ничего. Тот стол, что упал на вас, не был орудием злого умысла. Это был первый из несчастных случаев, и он стал причиной всех остальных, но он не был…
— Я упрячу вас в тюрьму! — завопила Роуз.
Она вскочила с места, и, если бы рядом не сидела беспомощная Молли, она бы уже скрылась. Но Роуз не могла оставить Молли одну.
— Вы не можете говорить эти ужасные вещи!
— Когда на вас упал стол и все засмеялись, вы обе возненавидели их. Молли ненавидела всех, кто живет в этом доме. В ее глазах они превратились в олицетворение всех тех, кто смеялся над ней в течение всей ее жизни и оставался безнаказанным. А вы, Роуз, ненавидели их за боль, которую они причинили Молли. Не за то, что они смеялись над вами, вы слишком сильны и уверены в себе, чтобы вас что-то такое могло задеть, — а за то, что они смеялись над Молли.
— Полагаю, у вас с Уолтером Стоддардом гомосексуальная связь, — заявила Роуз, переходя в наступление. — Полиции не составит труда докопаться до сути.
— Да, не составит. Именно Молли настояла на той записке, которую вы написали, когда я сломал руку. Меня ведь не было здесь, когда над вами посмеялись, я не был одним из тех, кто смеялся, и меня не за что было наказывать. И я знаю, что эту записку написали вы. Точно так же я знаю, что Молли настояла на том, чтобы написать записку о невиновности Уолтера Стоддарда, — и вы ее написали. Но, помимо этого, я не знаю ничего: не знаю, кто из вас несет ответственность за то, что случилось, не знаю, кто первой предложил подстроить несчастные случаи другим постояльцам «Мидуэя» и посмотреть, будут ли смеяться над ними, но это ведь и не так важно, верно? Вы все делали вместе, одна подстраивала ловушки, другая ее караулила. Как сказал Дональд Уолберн, когда люди держатся заодно, они что-то замышляют. А вы замыслили отплатить всему свету за те оскорбления, которые Молли пришлось вынести за всю ее жизнь.
