«Потому что она почти такая же упрямая, как ты».
Голос Куми казался измученным и далеким, хотя сама телефонная линия работала отлично. Томас попросил прощения за то, что не позвонил раньше, а она заверила его, что все в порядке, и в свою очередь извинилась за напрасное беспокойство. Найту следовало бы обрадоваться, но Куми показалась ему такой уставшей и апатичной, что даже эти ее слова прозвучали как-то не так. Он спросил ее о работе, и она ответила в двух словах, все тем же равнодушным тоном, поэтому Томас рассказал ей о том, что произошло с момента последнего разговора, в том числе и о происшествии в развалинах замка. Найт надеялся, что это пробудит в ней сочувствие.
— С тобой все в порядке? — спросила Куми.
— Бодр и весел, как говорят здесь. А у вас тоже в ходу такая присказка? Я уже начинаю путаться.
— Кажется, есть что-то подобное, — ответила Куми.
Она по-прежнему была рассеянной, и ее тревога за Томаса, первопричина гнева во время предыдущего разговора, казалась поверхностной.
— У тебя все хорошо? — спросил Томас.
— Конечно. Просто устала.
— Может быть, мне лучше не мешать?
— Чему?
— Не знаю, — пробормотал Томас. — Работе. Отдыху.
— Возможно.
— Тебя что-то беспокоит?
— Нет, — неопределенно ответила Куми. — Просто я… В общем, не знаю. Давай поговорим об этом как-нибудь в другой раз.
— Но тебе ведь не угрожает опасность, да? — спросил Томас.
Эти слова прозвучали словно реплика из плохого кино, и он пожалел о них, как только произнес, хотя в данных обстоятельствах вопрос был не таким уж и необоснованным. В прошлом из-за Найта ей уже грозила смертельная опасность. Но он оказался не готов к ее ответу, прозвучавшему, как шепот, задыхающийся смешок, подобный нескольким частым вздохам, который быстро перешел во что-то другое. Томас с изумлением понял, что Куми плачет.
— У меня рак, Том, — сказала она. — Рак груди. Опухоль обнаружили две недели назад. Я не придавала ей никакого значения. Думала, что это обыкновенная киста. В прошлый раз я ничего не сказала, была зла на тебя за то, что ты не звонил, и, если честно, не думала, что это что-то серьезное. Но в клинике сделали биопсию и…
— Подожди, — остановил ее Томас. — Что? Рак? Откуда у тебя рак? Ничего не понимаю!
Он действительно ни черта не соображал, не мог воспринимать любые слова Куми, поэтому просто слушал.
Рак?
Куми попросила его не приезжать, поскольку от этого обоим будет только хуже, сказала, что доверяет врачам и считает, что находится в надежных руках. Вскоре она узнает больше о том, как и когда ее будут лечить. Томас стоял, стиснув зубы, чтобы зажать звук внутри, и кивал как идиот. Затем Куми повторила все заново и заплакала, а он слушал и качал головой до тех пор, пока на телефонной карточке не кончились деньги и связь не оборвалась.
Томас бродил по Стратфорду, словно в густом тумане. В таком состоянии он находился после телефонного разговора, с того самого момента, как услышал страшное слово. Весь вечер он провел, закрывшись у себя в комнате, расхаживая из угла в угол или сидя молча по несколько часов подряд. Спал Томас в кресле, проваливаясь в забытье и тотчас же просыпаясь. Он видел сны, которые сразу же забывал, но у него осталось общее чувство страха и тревоги, подобное следам под окном. Запомнил он только последнее видение. Даниэлла Блэкстоун со странными глазами разного цвета, пустыми и безжизненными, и окровавленной головой, прижатой к окну кухни в его доме в Ивенстоуне, беззвучно шевелит губами, произнося имя Куми. Когда Томас проснулся утром, оно его уже ждало, притаившись в углу подобно когтистому хищнику.
Рак.
Тогда Томас отправился бродить по городу. Через два часа он позвонил на сотовый Деборе Миллер и тупо уставился на дисплей в ожидании ответа.
— Нет, как это ни трагично, ты меня не разбудил, — сказала она. — Мне пришлось съездить в Вальядолид, чтобы помочь с лабораторными анализами. Если бы ты позвонил позже, ну, сам понимаешь, в пристойное время, когда мне уже полагалось бы проснуться, я была бы на раскопках, где сигнал сотовой сети можно поймать только в том случае, если подняться над джунглями на вышку высотой четыреста футов, специально построенную для этой цели из дерева.
Томас, забывший, что Дебора находится в Мексике, заговорил мягко, но настойчиво. Он изложил все просто. Какое-то время Дебора молчала, и ему показалось, что она плачет.
Когда женщина наконец заговорила, то задала вопрос, который Найт от нее ждал:
— Ты отправляешься в Японию?
— Куми попросила меня не приезжать, — сказал Томас. — Не знаю. Кажется, она хочет просто… понимаешь… продолжать жить так, будто ничего не произошло. Но может быть, мне нужно просто взять и приехать. Быть рядом с ней.
— Ради нее или ради себя?
— Наверное, нас обоих. А это имеет какое-то значение?
— Возможно, и нет, — сказала Дебора.
Томас еще никогда не слышал, чтобы она говорила так неуверенно.
— Наверное, Куми нужно вернуться к нормальной жизни.
— Для меня в ней места нет, — пробормотал Найт.
— Томас, сейчас не время жалеть себя, — заявила Дебора, обретая свою обычную уверенность. — По крайней мере, в том, что связано с Куми. Ты должен говорить и делать то, чего она от тебя ждет. Если ты считаешь, что Куми на самом деле нужно, чтобы ты к ней приехал, немедленно заканчивай разговор и спеши на самолет. Но если ты хочешь отправиться к ней, чтобы тебе самому стало легче, желаешь чем-то занять себя, забудь об этом. У соседки моей матери дважды находили неизлечимый рак.
— Это шутка? — спросил Томас.
— В какой-то степени. Но в целом — правда Она продолжала идти вперед, потому что у нее не было времени остановиться. Женщина отказывалась это делать. Я не пытаюсь скормить тебе какой-нибудь новомодный бред о торжестве сознания над материей, Томас, но слышала, что в борьбе с раком очень важна позиция самого больного.
Найт кивнул, вздрогнув от последнего страшного слова.
— Тебя уже несколько лет не было в жизни Куми, — продолжат Дебора. — По крайней мере, в том, что касается повседневных забот, работы, обедов и сна. Если ты сейчас отправишься в Японию, это не будет нормально, а превратится в нечто серьезное.
— Даже так?..
— Я знаю, что сложная проблема действительно есть, но Куми нельзя думать об этом в таком ключе. Она должна сама со всем разобраться. Разве это не та Куми, которую ты знаешь?
Томас какое-то время колебался, потом сказал:
— Значит, ты полагаешь, что мне лучше не ездить.
— Я считаю, что Куми, вероятно, была искренней, когда сказала, что не хочет, чтобы ты был рядом с ней. Только не сейчас. Возможно, как-нибудь позже. Не принимай это на свой счет. Ты тут ни при чем.
Добравшись на автобусе до Стратфорда, Томас присоединился к сборищу шекспироведов, пьющих чай и курящих на ступенях института. Все, что угодно, лишь бы на чем-нибудь сосредоточиться. Он кивнул Тейлору Брэдли, но даже не попытался с ним заговорить. Как только участники конференции стали возвращаться в здание на одиннадцатичасовой семинар, Найт низко опустил голову и прошел внутрь, прежде чем его успели остановить.
Зал был полон, и Томас устроился в последнем ряду. Ему не было никакого дела до того, кто докладчик, и какова тема выступления. Он просто хотел занять свои мысли чем угодно, чтобы ни о чем не думать.
Как оказалось, выступала Джулия Макбрайд. Она сидела за столом в окружении своих учеников, Анджела справа, Чад слева. Секретарь, шотландка с суровым лицом и вызывающе непонятным акцентом, представила их, и молодые аспиранты, как могли, постарались скрыть свою гордость и ужас, когда перечислялись их скромные заслуги, в то время как Джулия, невозмутимо спокойная, потягивала воду из стакана. Тема семинара формулировалась так: «Новый подход к характеристике героев раннего периода Нового времени».
Томас не слушал, о чем шла речь. Время от времени его внимание привлекала какая-нибудь фраза, как правило цитата. Он понимал слова, но никак не мог уловить смысл сообщений. Доклад Чада был наименее профессиональным из трех, хотя и он оказался достаточно добротным. На примере близнецов Дромио из «Комедии ошибок» аспирант рассуждал о том, как в эпоху Возрождения или, как он предпочитал говорить, в ранний период Нового времени личность человека формировалась его одеждой. Все же Томаса не покидало ощущение, что Чад заново изобретает колесо, заменяя глубокие познания воинственным пылом. У Анджелы это явно был дебют. Она говорила о пуговицах. Об их производстве в ту эпоху, о различных стилях, о том, как с их помощью обозначались титул и вассальная зависимость. Они служили связующим звеном между общественным и личным. Томасу хотелось смеяться, но чем дольше говорила Анджела, тем важнее становилась тема. Когда она плавно перешла к обсуждению ключевых моментов, связанных с пуговицами в пьесах, и закончила произнесенными при смерти словами Лира: «Здесь отстегнуть прошу. Благодарю вас», он уже проникся убеждением в ее правоте. Это напомнило ему то, что он всегда любил в научных исследованиях, когда какой-нибудь незаметный пустячок становился осью, вокруг которой, казалось, вращался весь сюжет, преобразовывался во что-то новое и многозначительное. На какое-то мгновение доклад Анджелы сосредоточил внимание Томаса на истории, литературе и значении человеческого тела, а не на его болезнях.
