— Около месяца.
Смолин откровенно рассмеялся:
— Он, что же, сидя в тюрьме, убил Агулина?
— Нет, отчего же. Бегал из-под стражи. Первого июня исчез. Пятого — вернули.
Смолин задумался. Потом неожиданно повеселел и сказал Гайде:
— А вы знаете, Михаил Иванович, это очень интересно. Давайте сюда вашего Сиврикова!
Часовой ввел в кабинет высокого широкоплечего парня лет двадцати восьми. Узкий, скошенный назад лоб, должно полагать, свидетельствовал о том, что Сивриков не отличается большим умом.
— Расскажите гражданину следователю, Сивриков, — обратился к нему Гайда, — как вы убили мастера Агулина.
— Убил и все, — пробурчал Сивриков. — Ножиком.
— За что осуждены? — вмешался Смолин.
— Драка с убийством.
— Срок наказания?
— Двадцать пять лет. По статье.
Смолин пристально посмотрел на осужденного:
— Сбежал из-под стражи и — за нож?
— Бывает.
Смолин повернулся к Гайде:
— Пожалуй, его больше и судить нечего, Михаил Иванович? А? И так — двадцать пять лет.
— Понятное дело, куда больше, — ухмыльнулся Сивриков.
Капитан заглянул в дело:
— Вы не скажете, Аркадий Петрович, передачи вам в тюрьму приносили? Приносили. Кто?
— Мальчишка один. Знакомый. Нечего его сюда впутывать.
— Значит, вы убили Агулина? — без всякого перехода спросил Смолин. — А как он был одет в ту ночь?
— Обычно, — спокойно отозвался Сивриков. — В пиджаке, понимаешь, в брюках.
— А на ногах? Ботинки, сапоги?
— Я на ноги не глядел.
— Как вы проникли в квартиру Агулина? Вы знали его раньше? Видели когда-нибудь?
— Зачем мне его знать? Должен открыть клиенту. Я постучал, он открыл.
— Когда вы стучали?
— Ночью.
— Понимаю. В какое время?
— Ночью. А время не знаю.
— Приблизительно?
— Может, в двенадцать, может, в час.
— Почему поздно?
— Занят был.
— Чем?
— Занят — и все.
— Хорошо. Расскажите, как расположены комнаты в доме Агулина?
Сивриков сделал неопределенный жест рукой:
— Вот так одна, понимаешь. Вот так — другая. Вот так, еще одна.
Смолин помолчал, приглядываясь к Сиврикову, и сказал негромко, занятый, очевидно, какими-то мыслями:
— В доме Агулина — только две комнаты. Та, в которой работал, и спаленка. Третьей нет.
— Может, и нет, — не стал упираться Сивриков.
— До ареста работали?
— Нет. Нервы у меня.
— Друзья у вас есть?
— Имеются.
— Назовите.
Сивриков потер лоб тыльной стороной ладони, ответил с подчеркнутой обстоятельностью:
— Иванов, Петров, Сидоров и другие.
Смолин постучал пальцами по столу, сказал Гайде:
— Велите отправить осужденного в тюрьму, Михаил Иванович. Мне он пока не нужен.
Оставшись одни, следователи несколько секунд молчали.
— Сивриков тут не при чем, — наконец промолвил Смолин. — Это ясно, как божий день. Берет на себя чужую вину. Полагает, что его не убудет от этого. Видимо, хорошо знает убийцу и выполняет его просьбу.
Гайда согласно кивнул головой. На малоподвижном некрасивом лице, этого человека странно живыми и притягательными были глаза. Смолину казалось, что они постоянно меняют краски, как поверхность голубого горного озера в короткие минуты рассвета.
— Понятно, просьбу, — отозвался Гайда. — Да ведь не всякий возьмется выполнять такую просьбу… да, не всякий. Значит, дружок просил. А когда просил, как полагаете?
Гайда подчеркнул слово «когда», и Смолин понял своего старшего товарища.
— С первого по пятое июня, когда Сивриков был на воле? — вслух размышлял капитан. — Едва ли. Он думал о том, как замести следы и верил, что сделает это. Иначе, зачем бежать? Полагаю, убийца и не стал бы просить Сиврикова в то время — у этих людей есть свой кодекс. Они, вероятно, не встречались в эти пять дней. — Ведь мы могли выйти на след того или другого и взять обоих.
— Да… вы правы… конечно… — подтвердил Гайда. — Почему Сивриков только вчера заявил об убийстве? Зачем тянул? Нет, не тянул… Он ничего не знал о нем. Что ж в итоге?
— Его попросили взять на себя вину два-три дня назад? Так, надо думать?
— Вот именно. Надо найти тех, кто носил ему передачи.
На следующий день Смолин поехал в тюрьму, чтобы выяснить фамилии людей, приходивших к Сиврикову. Выходило, что передачи осужденному приносил всего один человек. Сохранилась его записка на листе из ученической тетради. Записка не представляла особого интереса, и Смолин, быстро пробежав ее взглядом, остановился на подписи.
В конце страницы неустойчивым аккуратным почерком было выведено:
«С. Мятлик».
Смолин насторожился. Он уже где-то слышал эту фамилию.
Теперь, пожалуй, можно было возвращаться к себе.
Машина, не сильно покачиваясь на рессорах, мчалась к центру города, и капитан на мгновенье закрыл глаза, отдыхая. И совсем внезапно, как это часто бывает у людей, обязанных многое помнить и знать, капитан почти зримо представил себе тощую папку — дело № 247, прекращенное производством в суде. Там, в этой папке, было заявление Агулина, обвинявшего в краже часов «Звезда» С. Мятлика, — улица Новая, дом 43.
Приехав в управление, Смолин позвонил в суд. Память не изменила капитану: С. Мятлик жил в доме № 43.
Смолин не стал терять времени. Найдя Анчугова и Бахметьева, капитан отправился с ними на улицу Новую.
Неподалеку от дома № 43 сыщики вышли из машины. Отправив Павла за ордером на обыск, Смолин медленно пошел к нужному дому. Анчугов свернул в боковую уличку, чтобы выйти к нему с противоположной стороны. Бахметьев заправил длинные мягкие волосы под фетровую шляпу, широко улыбнулся, и его подвижное скуластое лицо стало маленько глуповатым от счастья: молодой и здоровый человек, вероятно, пришел на свидание.
Купив у девочки на углу ветку отцветающей сирени, Бахметьев воткнул ее себе в петлицу пиджака и, поминутно взглядывая на часы, стал вышагивать от угла до угла.
Через полчаса, уже обеспокоенный тем, что его, очевидно, обманули, молодой человек стал присматриваться к проходящим автомашинам.
Заметив выехавшую из-за угла «Победу», он решительно поднял руку.
Шофер на секунду задержался, покачал головой и отправился дальше.
Бахметьев положил в карман ордер на обыск, переданный ему Павлом, и направился к дому № 43.
Калитка была открыта, и капитан прошел во двор. Почти сейчас же рядом с Бахметьевым оказался Смолин, и они вдвоем направились в маленький домик.
В неприбранном запыленном помещении находился мальчуган лет десяти. Он неумело шаркал рубанком по доске, и пот градом катился с его лба.
Увидев незнакомых, мальчишка оставил свое дело, потер руки, выпачканные в смоле, и вопросительно посмотрел на вошедших.
— Здравствуй, — сказал Смолин. — Ты — Мятлик?
— А то нет?
— Один?
— Ну, да.
— Зовут-то тебя как?
— Степа.
— А где взрослые?
— У нас нет взрослых. Брат один.
— А он где?
— Не знаю.
— Ну, ладно. Мы его подождем. Можно?
— Ждите.
Мальчишка несколько раз провел рубанком по доске, потом поднял голову и молча взглянул на взрослых.
— Ты что-то спросить хочешь, Степа?
— Вы зачем пришли? В гости или как?
— По делу. Чемодан купить надо. Соседи говорят: у вас есть. Лишний.
— Это какой же? — поскреб мальчишка в затылке. — Кожаный, что ли?
— Он самый.
— Хватились! — ухмыльнулся Степа. — Его Семен давно отдал.
— Кому?
— А у кого брал.
— Опоздали, выходит, — огорчился Бахметьев. — А нам чемодан этот в самый раз подошел бы. Кожаный, большой, прочный.
— Что и говорить, — солидно подтвердил мальчик.
— А брат не поминал, чей чемодан?
— Говорил, Венки Кривого. Он тут близко от нас живет. Сапожник.
Взрослые помолчали.
— Знаешь, что? — сказал Смолин Бахметьеву. — Ты тут посиди, Егор Авдеич, а я к этому сапожнику схожу. Может, продаст?
Острогав доску, Степа сел рядом с Бахметьевым и сказал, покачивая ногой:
— А я недавно в тюрьме был!
Мальчугану, кажется, наскучило одиночество и теперь он был рад поговорить.
— Что ж ты там делал?
— Передачу таскал. Сиврикову. Его зазря посадили.
— Может и зазря, — отозвался капитан. — А почему ты передачу носил, а не брат? Ведь Сивриков, его товарищ, а не твой.
— Семен сказал — голова болит. А у меня голова никогда не болит. Я и пошел. И в тюрьме интересно побывать.
Степа неожиданно вздохнул и сказал без всякого перехода:
— Денег, понимаешь, у нас мало. А мне вот так нужно…
Он провел себе пальцем по горлу.
— Зачем же тебе деньги?
— А как же? — с искренним удивлением промолвил Степа. — Самолет я делаю. Матерьял нужен.
