— Гостеньки дорогие, наш дом — ваш дом. Чем богаты, тем и рады, — она развела руками. — Осмотритесь, оглядитесь… Чего не таю — не взыщите. У нас тут хоть и тесновато, да не подеремся ведь?
Луиджи понял, рассмеялся добрым, открытым смехом.
— Не подеремся, не подеремся, — поддакнул Иван, и всем стало весело и легко. Верка принялась раскрывать чемоданы, доставать подарки. Все охали, восхищались красивыми шарфиками и косыночками, теплым мохеровым платком, в который она закутала мать.
Да только не дали им и часа посидеть по-семейному. Один за другим начали подходить гости, в доме стало людно и шумно.
Когда все наконец уселись за праздничный стол, в комнате в первую минуту повисла напряженная тишина. Каждый поглядывал на соседа, надеясь, что тот начнет: возьмется наливать, скажет слово, но и сосед молчал, искоса поглядывая на Луиджи да на Верку, сидевшую рядом с мужем. Луиджи чувствовал на себе любопытные взгляды и краснел. То и дело вытаскивал из кармашка белоснежный платочек и осторожно прикладывал к лысине.
— Ну так что ж вы, родненькие, — не выдержала Настя. — Примолкли все, будто и встрече не рады… Итальянка-то наша приехала! Не пропала там, в своей Италии… За это и выпьем. — Она взяла графинчик, налила себе и сунула в руки Ивану. — Ну-ка, давай, Ваня, разливай дорогим гостям.
Все сразу оживились, облегченно вздохнув, начали подкладывать себе закуски, пошли по рукам графинчики, тарелки со студнем.
Каждый старался попотчевать гостей. Павел Мохов, сидевший напротив Верки, подсовывал ей то вилок соленой капусты, то студень, то грибки в сметане, каждый раз спрашивая:
— Вы, Вера Семеновна, наверное, отвыкли от нашей пищи? В Италии грибки не растут? Апельсинами питаетесь?
Вера смущалась, опускала глаза, но тут же подымала и внимательно, изучающе приглядывалась к Павлу. Перед самой войной Павел был по уши влюблен в старшую Богункову. «А он будто и не изменился, — думала Вера. — Красивый. Только суровый какой-то. Мечтал учителем стать, и вот — добился. А вторая мечта не исполнилась… — Вера неожиданно для себя ощутила вдруг легкое сожаление о том, что судьба развела ее с Моховым. — Наверно, жили бы счастливо». Но тут же отмахнулась от своих мыслей.
Приятель Мохова, учитель литературы Олег Николаевич, все время ерзал на стуле, почти ничего не ел, а к вину и вовсе не прикасался. Чувствовалось, что он хочет о чем-то спросить Веру, но стесняется и никак не может вклиниться в беседу. Несколько раз он склонялся к Павлу и начинал ему что-то быстро-быстро шептать на ухо. Мохов всякий раз смеялся и отмахивался от приятеля.
Наконец Олег Николаевич выбрал момент, когда Вера, уже раскрасневшаяся от выпитого, встретилась с ним взглядом, и спросил:
— Вера Семеновна, красота у вас там, в Неаполе, наверное, несказанная? Везувий, дворцы, залив Санта- Лючия…
— Неаполитанские песенки! — крикнул Мохов.
— Да погоди ты, — рассердился Олег Николаевич. — Дай с человеком поговорить!
— Красиво у нас, тепло! — сказала Вера. — Это верно. Бывает, осень стоит — ни одного дождика…
— А музеи, музеи в городе есть? Я читал — у вас столько интересного. Гробница Вергилия… Вы были там? Расскажите.
Вера растерянно смотрела на Олега Николаевича и машинально кивала головой.
Учитель, не замечая ее замешательства, настаивал:
— Расскажите про гробницу, Вера Семеновна!
— Ой, что вы, не до гробниц мне. Дети ведь у нас! Покормить, обстирать надо.
— Ну а по воскресеньям? Ходите на море? Вот Помпея… Эх! Я так хотел бы побывать там! Это грандиозно, да? Город, дошедший до нас через тысячелетия! — Олег Николаевич воодушевился, говорил громко.
Луиджи смотрел то на учителя, то на жену. Он не все понимал в скороговорке Олега Николаевича, ждал, когда Вера переведет ему, о чем это с таким пылом говорит этот молодой человек в тяжелых роговых очках, но жена почему-то смущалась все больше и больше и молчала…
— Да что вы, Олег Николаевич, мучаете сестренку? — не выдержала Настя. — Мало вам учеников в школе?
— Ты, Николаич, и правда пристал, как банный лист, — сказала Надежда Федоровна. — Музеи, Помпеи! Я вон рядом с Питером жисть прожила, а спроси меня, часто там бывала? В метро не ездила ни разу. Смешно сказать — а боюсь. Все как человек по земле ходишь, а тут — нате, полезай как крот под землю. А музеи? — она махнула рукой. — Какие там музеи! То садишь картошку, то копаешь. А от дочки разве дождешься приглашения? — она кивнула на Анастасию. — За всю жизнь не дождалась. Вот была бы Ниночка жива, она б пригласила. — Надежда Федоровна махнула рукой и пригорюнилась.
Олег Николаевич смутился:
— Да я, собственно, так, из любопытства. Думал, приятно будет поговорить. — Он как-то сразу сник и склонился над тарелкой.
Вера глубоко вздохнула, словно собралась с духом, и тихо сказала:
— Вы не обижайтесь, Олег Николаевич. Я ведь не потому молчу, что обидеть хотела… Я в этой Помпее и не была ни разу. Луиджи мне рассказывал, когда он учился в школе — их на экскурсию возили. И Марио наш был. Тоже с учителем. А мне не довелось… — Она улыбнулась доброй, открытой улыбкой и тихо заговорила с мужем. Видно, пересказывала ему, о чем расспрашивал учитель. Луиджи кивал головой и почему-то виновато улыбался Олегу Николаевичу. Потом ласково обнял жену и поцеловал в щеку.
Олег Николаевич до конца вечера сидел мрачный, никаких вопросов больше не задавал, а все время подливал и подливал себе водки из графинчика с петухами.
Надежда Федоровна прислушивалась к расспросам учителя литературы с неудовольствием. Она чувствовала, что дочери неприятны его вопросы. А ей хотелось, чтобы Верке, ее Верке, было хорошо и ласково в отчем доме. Она, словно часовой на посту, за всем наблюдала, все видела. Заметив, что дочь несколько раз махнула рукой, отгоняя табачный дым, густо висевший над столом, старуха строго позвала внука:
— Мишка! Фортку открой. Никакого продуху нет. — Проследив, как мальчик исполнил приказание, она улыбнулась Верке — Ишь, накурили, ироды. Задохнутся люди… — И тут же спросила у Анастасии — Ребенок небось некормленный?
— Не хочет! — беззаботно махнула та рукой.
— Не хочет! — повторила старуха. — Сами разбаловали: жареного не ем, пареного не хочу, на тушеное глаза не глядят! У-у, привереда!
Все засмеялись, а Мишка стоял рядом с бабушкой, приклонив к ее плечу голову, и улыбался, довольный тем, что на него обратили внимание.
Надежда Федоровна следила, чтобы у Веры и у ее мужа была еда в тарелках, приносила с кухни холодненького морсу, который Луиджи поглощал стаканами. Каждый раз, проходя мимо дочери, она старалась украдкой то погладить ее по плечу, то поправить волосы, то просто прикоснуться ненароком.
Марио примостился у окна на диване в окружении молодежи. Рядом, притиснув его плечом, сидела соседская Ритка и тихонько пела, подыгрывая себе на гитаре. Пшеничные ее волосы рассыпались по плечам, и она время от времени подергивала головой, чтобы красивее лежали. Она пела, неотрывно глядя на Марио, словно хотела его загипнотизировать:
Широкой лентой связаны, Хранились вы года
Но приговор мой сказан Прощайте навсегда
— Ритка, лешачка! Отлипни от мальца! — сказала Надежда Федоровна и добавила громким шепотом: — Уставилась, бесстыжая! Грудями не играй!
— Да пусть повеселятся! — засмеялась Вера, тронув мать за руку. — Молодые ведь!
— Я те настрекаю сейчас! — обернувшись к внуку Мишке, пригубившему стакан с пивом, вдруг крикнула старуха. Казалось, вся жизнь в доме, весь распорядок этого радостного семейного праздника незримо согласуется с ее волей.
А Ритка все глядела на молоденького, то и дело смущающегося итальянца своими большущими, будто застывшими глазами и, перебирая струны, тихонько пела один романс душещипательнее другого:
Мне сегодня так больно, Слезы взор мой туманят, Эти слезы невольно Я роняю в тиши..
Пришли сильно запоздавшие Аверьянычи. Сестра Надежды Федоровны с сыном Николаем и его женой Лидой. Собственно, фамилия у них была Рожкины, но все звали их Аверьянычами, по имени рано умершего мужа Анны — Аверьяна Рожкина.
Анна Федоровна еще от дверей разглядела Верку и кинулась к ней, зарыдав и запричитав в голос. Они обнялись, и Верка стала гладить тетку по спине, уговаривать:
