Оставалась еще одна, последняя фотография — такая же старая и выцветшая.
Сима придвинула ее к себе. На ней вообще не было людей. А были густые кусты непонятного вида, ствол дерева с вырезанными буквами Н. С. И часть каменного ящика — не то цветник, не то заброшенное надгробие… а вот еще какая-то палка железная с перекладиной торчит из кустов, внизу какое-то грязно-голубое пятно, а на заднем плане не то беседка, не то еще что-то, не разобрать.
— А что это у тебя? — послышался сзади голос.
Сима вздрогнула и уронила фотографию на стол.
— Фу, напугали как! — Она повернулась к неслышно вошедшему Тимофею. — Вы бы хоть постучали…
— Да я вроде стукнул, да ты не ответила… я пришел тебя на ужин звать… — Тимофей шарил любопытными глазами по снимкам. — Ой, а это у тебя откуда?
Его палец указывал на последний снимок.
— А что, это место вам знакомо?
— А как же! — Тимофей повертел фотку в руках и поднес ближе к свету. — Это же Громовское кладбище. И место я точно знаю!
— Да откуда? Сами же говорили — сто лет уже на то кладбище никто не ходит!
— А вот видишь — буквы на березе, «Н» и «С». Так это друг мой Колька вырезал еще в детстве. Николай Семушкин.
— Это за которого отец вас выдрал? — развеселилась Сима.
— Точно, выдрал, — вздохнул Тимофей, — до сих пор помню, а тогда неделю сидеть не мог. Но вообще-то за дело, потому что Колька потом целый год заикался и ночью вскакивал. Вон в углу кусок того склепа виднеется, купца Синерядова. Там мы Кольку и заперли, идиоты малолетние. Ты мне, Симона, вот что скажи — у тебя неприятности?
— С чего вы взяли? — нахмурилась Сима.
Но Тимофей смотрел строго.
— А с того, что вроде бы мы с тем делом, про ювелирный магазин, разобрались, а ты вместо того, чтобы успокоиться, еще больше нервничаешь. Говори быстро, что у тебя еще стряслось?
— И сама не знаю, — Сима опустила голову, — вот что, дядя Тимофей, можете меня завтра подстраховать? Я в ресторане встречаюсь с одним человеком. — Она кивнула на фотографии. — Так нужно, чтобы вы там тоже были и за ним наблюдали. Если что…
— Понял, — решительно сказал Тимофей, — если что, подхожу — и сразу в пятак, без предупреждения.
— Ну, до этого дело не дойдет, но на всякий случай…
Тимофей отправился накрывать на стол, а Сима наскоро перебрала свои туалеты — ресторан «Масло» очень дорогой, туда ходит продвинутая публика, не хочется выглядеть Золушкой на балу, причем в тот момент, когда ее карета уже превратилась в тыкву, мыши разбежались и вместо платья оказалась дерюга.
Сегодня у Люси в ресторане был день белорусской кухни. Сима едва поклевала картофельные оладьи, иначе драники, обильно политые сметаной, картофельные пирожки с мясом, опять-таки политые сметаной, а также блюдо, которое называлось очень смешно — белорусская копытка, — картофельные котлетки в виде копытца, с жареным луком и салом. Сима не очень любила картошку во всех видах, к тому же успела примерить все платья и сильно огорчилась. Самое дорогое, на которое она сильно рассчитывала, было тесно, на другом она обнаружила подозрительное пятно на подоле, а третье, конечно, налезло, но только потому, что было свободного покроя.
Кот Тимоша тоже был не слишком доволен белорусской кухней — мяса мало, разве что сметаны перепадет.
— Значит, дядя Тимофей, у нас встреча назначена в шесть, а вы приходите чуть позже, чтобы выбрать столик поближе. Меня уж не проглядите, а если меня не будет, то Кирилла по той фотографии запомнили?
— А как же, — ответил Тимофей, — не волнуйся, теперь его в лицо узнаю.
— Да, вот еще что… — Сима неуверенно замолчала, — там ресторан дорогой, в простой одежде могут не пустить. — Она очень выразительно поглядела на тельняшку с оторванными рукавами, в которой щеголял Тимофей дома.
— Да ты за кого меня держишь? — насупился Тимофей. — Думаешь, Тимофей Кочетков в приличном ресторане никогда не был? Ясное дело, не в тельнике пойду, костюм надену. Есть у меня костюмчик, на свадьбу его надевал.
У Симы не повернулся язык уточнить, на которую свадьбу.
— Чего встали? — десятник Никита Ерофеев подбоченился и грозно насупил брови.
Работники у него были все как один вепсы, по старому — чудь белоглазая, люди тихие, послушные, богобоязненные и трудолюбивые, так что до этого дня с ними не было никаких неприятностей, и работа подвигалась на удивление споро. Но теперь они, вместо того чтобы работать, стояли вокруг какого-то камня и что-то озабоченно лопотали по-своему.
Никита работал на рытье большого канала, который должен был обойти вокруг всего города Санкт-Питербурха, дабы осушить его болотистые земли и отводить воду реки во время частых наводнений. Платили на этой работе хорошо, а если успеют выкопать канал к сроку, подрядчик обещал выставить большое угощение, так что Никита подгонял своих вепсов.
— Чего встали? — повторил он, спрыгнув в яму. — Работать надоть, а то сами знаете, что будет, ежели в срок не поспеете! Давно батогов не пробовали?
— Никак не серчай, господин Никита! — затянул, сняв шапку, старый степенный вепс, хорошо говоривший по-русски. — Мы могилу откопали, тут мертвый человек лежит, никак нельзя дальше копать, никак нельзя, а то мертвый человек осерчает!
— Мертвый человек? — Никита выпучил глаза. — Да плевать я хотел на этого мертвяка! Если к вечеру вон до той отметки не дойдете, будете все биты!
— Никак нельзя на мертвого человека плевать! — нудил старик. — Мертвый человек — сильно большой, великую силу имеет. Если осерчает, большая беда будет!
Никита оглядел вепсов. Они стояли вокруг него, уставившись в землю, вроде бы послушные и незлобивые, но один черт знает, что у них на уме. Стукнут по голове лопатой да и зароют здесь же, в этой яме. На словах-то они христиане, а давно ли своим богам молились? Свояк Никиты Ермолай ходил с коробом по вепсским деревням, говорил, они у себя в лесу щучьей голове молятся…
Никита шагнул вперед, чтобы посмотреть, из-за чего разгорелся весь сыр-бор. Вепсы расступились, и десятник увидел на дне ямы замшелую каменную плиту, на которой едва виднелись какие-то знаки — то ли буквы, то ли просто рисунки, высеченные на камне в давние времена и почти неразличимые.
— Где ж тут мертвый человек? Я тут только камень вижу…
— Это не простой камень, господин Никита, — рассудительно ответил ему старик. — Не простой, а могильный. На камне этом старыми знаками надпись сделана, значит, под этим камнем мертвый человек похоронен. Не простой человек, сильно большой…
— И что же теперь делать? — недовольно проговорил Никита, сдвинув шапку на лоб и почесав в затылке. — Что же, теперь вся работа встанет из-за этого вашего мертвяка? Что же теперь — канал в другую сторону копать прикажете? Так и доложим государю императору — мол, тут у нас чудь белоглазая какой-то старый камень откопала, так теперь никак нельзя канал вокруг Питербурха копать, надоть в другую сторону!..
— Не серчай, господин Никита! — повторил вепс. — Зачем в другую сторону? Я Ваську, племянника своего, послал за нойдом… Васька парень шустрый, скоро вернется…
— За кем?! — вытаращил Никита глаза.
— Нойд — знахарь, по-вашему. Он все знает. Мы люди темные, старые буквы не понимаем, нойд придет, старые буквы прочитает, скажет, что за человек тут похоронен и что с ним делать надо. Как нойд скажет — так и сделаем…
— Нойд! — повторил Никита, в сердцах швырнул шапку на землю и топнул по ней сапогом. — Нойд какой-то у них все решает! А я, значит, ничего не решаю! И подрядчик, господин Дормидонтов, купец первой гильдии, тоже ничего не решает!
Никита плюнул себе под ноги, опасливо покосился на вепсов и отошел в сторону.
Скоро появился племянник старого вепса Васька. Следом за ним шел неприметный старичок с белыми прозрачными глазами, в лаптях и холщовой домотканой рубахе, с котомкой за спиной. С виду простой бродяга или нищий, побирающийся Христа ради по церковным папертям. Правда, для нищего бродяги непривычно чистый и аккуратный. Подойдя к яме, старик спрыгнул в нее не по возрасту ловко. Вепсы при виде этого старичка оживились, принялись низко ему кланяться, что-то почтительно забормотали.
Никита стоял в сторонке и удивлялся. Вот ведь до чего дикие люди, настоящие язычники!
По Никитиному разумению, человек достоин уважения в такой степени, насколько серьезно он выглядит. Недаром говорят, что встречают по одежке. Скажем, чистого господина в сюртуке и начищенных сапогах надлежит уважать куда больше, чем сиволапого мужика в армяке и лаптях, а офицера в расшитом золотом мундире, с саблей на боку, следует уважать еще больше. Не говоря уже о каком-нибудь важном генерале или об архиерее в сверкающем облачении. Но эти дикари кланяются какому-то нищему старичку, словно он генерал или архиерей!
