Когда письмо закончилось, чтение началось сначала. Такая вот петля, в которой — по иронии судьбы — человек, впоследствии вставший под знамена пацифизма, давал стартовый выстрел ядерной гонке вооружений.
— Какого черта?..
Я еще не успел закончить фразу, когда Сара потащила меня в коридор, по которому уже тянулись чередой зрители страшного фильма.
— Пошли отсюда, — яростно прошептала она мне на ухо.
— Мы же еще ничего не выпили. Откуда такая спешка?
Француженка показала мне экран своего мобильника. Неопознанный абонент оставил на нем сообщение: «Сейчас же уходите из «Манки-тауна». Когда ловушка опустеет, явится незваный гость».
Мистер Эйнштейн, Вашу теорию относительности никто в мире не понимает, а Вы все-таки стали великим человеком.
Чарльз Чаплин
Я боролся со сном в поезде на Нью-Джерси, а письмо, адресованное Рузвельту, все еще крутилось в моей голове. Текст, зачитанный спокойным женским голосом, явился второй частью шоу в «Манки-тауне» — первой была бомба, сброшенная самолетом «Энола Гэй» на Хиросиму.
Этот документальный фильм демонстрировал результаты предложения нобелевского лауреата. Вопрос состоял в том, кто же смонтировал этот перформанс, на который нас пригласил «отец Лизерль», иными словами — сам покойный Эйнштейн.
Не тот ли это человек, что приказал нам срочно покинуть клуб? Вот насчет незваного гостя у меня имелись кое-какие соображения. Читал ли он сообщение на страничке про потерянные вещи или же следил за всеми городскими событиями, имевшими отношение к Эйнштейну?
Прежде чем покинуть клуб, мы спросили у одинокого официанта, кто же устроил представление, но прямого ответа так и не получили.
— Программа согласована попечителями «Манки-тауна».
— И кто же они?
— Без понятия, их так много. По меньшей мере сотня.
Получалось, что мы так и не набрели на след загадочной дамы. Несомненно, именно она звонила мне по телефону, а потом зачитала письмо Эйнштейна. В общем-то, единственным моим предположением было, что это и есть его внучка, дочь Лизерль.
Все остальное представлялось громадным темным облаком.
Быть может, в шоу с бомбой, как окрестила его Сара, тоже содержалась какая-то информация, полезная для наших разысканий. Проблема состояла в том, чтобы ее выявить, а потом уже пойти по следу. На данный момент у меня имелось лишь приглашение на встречу в Принстоне, которая могла бы пролить свет на всю эту путаницу.
Сара спала как сурок, когда я выскользнул из нашего общежития, прихватив с собой те страницы рукописи, где речь шла о прибытии гения в Принстон. Я читал их в переполненном вагоне метро, а потом в не менее перегруженном поезде по дороге в Штат садов[50].
Судя по прочитанному, Эйнштейн скромно сошел на берег в Нью-Йорке в 1933 году, когда ему было уже пятьдесят четыре. Журналисты той эпохи сохранили историю о том, как Эйнштейн подшутил над многочисленной толпой встречавших. В свой третий и окончательный приезд в Америку этот эксцентричный человек прежде всего купил ванильно-шоколадное мороженое. Продавщица, узнав великого ученого, заверещала: «Я напишу об этом в своем дневнике!»
Когда по прибытии в Принстон Эйнштейна спросили, какие материалы нужны ему для работы, он ответил: «Карандаш, стирательная резинка и огромная мусорная корзина, чтобы выбрасывать туда мои ошибки».
Я перестал читать, только когда первые городские постройки Нью-Джерси уже бежали мимо моего окошка, и задумался, чтó мог чувствовать Эйнштейн, проезжая эти цивилизованные места после стольких пинков, полученных им в конвульсирующей Европе.
Из всего мною прочитанного я заключил, что это позолоченное убежище — Эйнштейн просил о годовом жалованье в три тысячи долларов, но, приехав, обнаружил, что ему назначили пятнадцать, — имело для ученого кисло-сладкий привкус. Местные жители вспоминали, что великий гений вместе с компанией детишек на Рождество ходил со своей скрипкой из дома в дом, собирая денежку на подарки. С другой стороны, у людей, посещавших его, вовсе не складывалось такого идиллического впечатления. Так, например, один из его друзей рассказывал: «В нем что-то умерло. Он сидел на стуле, перебирал пальцами свои седые волосы и говорил обо всем как будто в полусне. Больше он ни разу не улыбнулся».
Университетский городок Принстона имел вид даже более уютный и буколический, чем я себе воображал. В этот ранний час газон был усеян группками очень нарядных студентов, которые вместе завтракали, — все это походило на старинный английский университет.
Во втором электронном письме мне сообщили, что меня ожидают в Институте перспективных исследований, затейливом кирпичном здании, расположенном в небольшом отдалении от университета.
Часы на колокольне с зеленым куполом показывали, что я явился на несколько минут раньше, однако в дверях меня уже поджидала женщина лет пятидесяти в форменной одежде.
Она с неожиданной силой пожала мою руку и представилась:
— Мерет Фолькенверг, к вашим услугам. Директор нашего центра не смог явиться лично, но я получила четкие инструкции. Надеюсь, ваш визит окажется плодотворным. Не возражаете, если мы начнем с так называемой Большой аудитории?
«Недобрый знак, — подумалось мне. — Если меня приняли за простого туриста от науки, то я уйду отсюда с пустыми руками».
Я решил немедленно объяснить ситуацию:
— Откровенно говоря, меня интересует только рабочий кабинет Эйнштейна. Еще точнее, я хотел бы изучить новые документы, о которых сообщил в Европу господин директор.
Мерет распахнула дверь сбоку от главного входа и только потом ответила:
— Конечно! Так странно, что мы это обнаружили! Бывают предметы, которые словно бы сами находят для себя тайники, пока не решат, что пришел час сделаться заметными. Скорее всего, находка еще здесь…
Заметив на моем лице восторженное нетерпение — я подсчитывал шансы тотчас же встретиться с «последним ответом», — женщина нахмурилась и прибавила:
— Прежде всего я должна кое-что рассказать вам о нашем институте. Вы будете удивлены.
Печальна эпоха, подобная нашей, когда атом расщепить проще, нежели разделаться с предрассудком.
Альберт Эйнштейн
Мы остановились возле двери с матовым стеклом — за ней находился кабинет гения. Меня поразило, что утром в понедельник в этом крыле здания было тихо и безлюдно.
— Институт был основан братьями Бамбергерами сразу после биржевого краха двадцать девятого года, — рассказывала Мерет. — Поначалу они думали устроить здесь училище для стоматологов, однако один знакомый убедил их создать центр теоретических исследований. В его задачи входило собирать под одной крышей эмигрантов-евреев — каковым был и Эйнштейн, — отвергнутых антисемитским Принстонским университетом.
Эта энергичная манера изложения убедила меня в том, что и сама Мерет — еврейка. Она гордилась своей работой в институте.
Прежде чем открыть дверь, женщина поглядела мне в глаза и спросила:
— Известно вам, кто возглавлял институт в последние годы жизни Альберта?
Я смущенно пожал плечами. Мне стало ясно, что мой уровень знаний о принстонском этапе оставляет желать лучшего.
— Роберт Оппенгеймер. Отец атомной бомбы, ни больше ни меньше. Можете себе вообразить, что за разговоры вели в этом кабинете мистер Эйнштейн и наш директор… Первый создал теорию, позволяющую изобрести бомбу. Второй воплотил ее в жизнь.
Мерет вставила в скважину маленький ключик, провернула его, открыла дверь и включила свет. Я почувствовал себя неофитом, вступающим в главное святилище своей религии. Тишина этого большого зала с мебелью, хранящей на себе следы прежнего владельца, была исполнена вопросов. Я понял, что если Эйнштейн к концу жизни пришел к своему «последнему ответу», то это произошло именно здесь.
Позади массивного письменного стола помещалась целая библиотека научных книг и небольшая письменная доска на ножках. Надписи на ее поверхности стерли, казалось, совсем недавно, словно бы Альберт все еще был жив и уничтожил свои ошибочные исчисления перед выходом на прогулку.
Заметив мой интерес к доске, Мерет сказала:
— Как и все в нашей жизни, самое интересное находится не на видимой стороне, а на обратной.
Она тут же перевернула доску. За секунду до того, как ее вторая сторона предстала перед моими глазами, у меня уже возникло предчувствие — что я сейчас увижу.
Е = ас²Хотя само написание этих значков полностью соответствовало формуле, которую показывал на своем экране Йенсен, что придавало больше достоверности его гипотезе, меня охватило разочарование. Надо же было проделать такой путь ради того, чтобы увидеть уже известное! Эта формула преследовала меня с самого начала моих приключений.
