— Кто и когда видел ее в последний раз?
— Халин! — воскликнул Наумов в каком-то отчаянии и даже заломил руки. — Она же с ним жила, вот он ее и видел.
— Что он вам рассказал? Или вы с ним не разговариваете?
— Он тоже был расстроен тем, что Вера пропала, поэтому, отбросив все условности — а он прекрасно знал, что я люблю Веру, — рассказал мне, что она в последнее время вела себя как-то странно. Словно вся светилась изнутри. То есть она держалась так, как если бы в ее жизни случилось нечто необыкновенно приятное. Накануне она сходила в парикмахерскую, сделала прическу, надела свое самое лучшее платье, сказала, что ей нужно куда-то уехать, вернется поздно вечером, и ушла.
— И Халин отпустил ее?
— Я понимаю ваш вопрос. Нет, он не был тираном в прямом смысле слова. Конечно, он ревновал ее, но так, чтобы никуда ее не отпускать и устраивать ей сцены ревности — нет. Просто когда он пил, то становился агрессивным и придирался ко всяким мелочам. Ты, говорит, тарелку не на место поставила… Вот так. И это при том, что в доме у них постоянно был беспорядок, он сам все разбрасывал, оставлял после себя, когда Вера была на работе, гору грязной посуды, не помогал ей, не пылесосил…
— Он нигде не работает?
— Тогда не работал, а как сейчас — понятия не имею.
— И что? Что он говорит — куда могла пойти Вера с новой прической и в своей самой нарядной одежде?
— Он предполагает, что она отправилась на собеседование, что ей надоело мыть полы в своей конторе и она решила устроиться на более приличную работу.
— Например?
— Воспитательницей в детский сад. Или устроиться няней в семью. Она же педагог по образованию.
— А что, если она встретила какого-то человека, мужчину, и отправилась на свидание? Такое вам в голову не приходило?
— Это исключено! Вера не такая.
— Ясно. И что было дальше?
— Да ничего! У меня сложилось такое впечатление, будто бы Веру никто не искал и тем более сейчас не ищет.
— Что вы сами предполагаете?
— Возможно, Халин убил ее, — тихо сказал Наумов. — Ударил так, что она скончалась. Убил и закопал где-нибудь. А потом делал вид, что ищет ее! Вот такие у меня мысли. Елизавета Сергеевна, я много о вас слышал. Знаю, что у вас практически нет нераскрытых дел.
— Но я вообще-то адвокат.
— Я знаю, что вы, помимо вашей адвокатской деятельности, проводите и собственные расследования. Прошу вас, помогите мне найти Веру или хотя бы выяснить, что с ней стало! Вот уже полгода я не могу спокойно спать! Я постоянно думаю о Вере. Страшные картины ее смерти преследуют меня…
— Почему же вы не обратились ко мне раньше? На что-то надеялись?
— Да, если честно. Я думал, что Вера могла элементарно спрятаться от Халина. Я ездил к ее матери, в деревню Новоселово, это под Рязанью. Я не стал пугать старушку, не сказал ей, что Вера пропала. Просто заехал к ней и спросил, не знает ли она, где можно разыскать мою одноклассницу, Веру Нечаеву. И мать охотно дала мне ее саратовский адрес. То есть тот самый, где она жила в последнее время с Халиным.
— Больше вы никуда не обращались? К частному детективу, например?
— Нет, ни к кому.
— Тогда ответьте мне на такой вопрос, господин Наумов…
— Меня зовут Валерий.
— Хорошо, Валерий. Скажите, если бы Вера оказалась в сложной ситуации, к кому бы она обратилась за помощью?
— Не знаю…
— А почему не к вам?
— Да потому, что она знала, что я влюблен в нее, жду, когда она уйдет от Халина, но не хотела меня обнадеживать. Она никогда не любила меня, даже не замечала.
— Но ведь Халин избивал ее! Неужели ей не хотелось как-то изменить свою жизнь?
— Она однажды сказала мне, что если и бросит Халина, то будет жить одна. И только одна. Что она разочаровалась в мужчинах и все такое…
— Вы не спрашивали, почему она не бросит Халина?
— Как же! Конечно, спрашивал. Она отвечала так: если я его брошу, он окончательно сопьется и умрет.
— Знакомая картина, — вздохнула Лиза и захлопнула блокнот, тем самым давая понять: все, что ее интересовало, она уже выяснила. — Так говорят многие женщины. Жертвы домашнего насилия. Бедняжки-бедолажки. Я не понимаю их и никогда не пойму. Но это — их жизнь. Вот и Вера ваша такая же. Пожалуйста, Валерий, напишите здесь ваши координаты, данные Халина и вообще все-все, что знаете. Телефоны, адреса.
— Вы не беспокойтесь, у меня есть деньги, я заплачу вам за работу.
Лиза улыбнулась:
— Да я как-то и не беспокоюсь. Только хочу предупредить сразу: никаких гарантий я дать вам не могу. Сделаю все, что в моих силах, не более. Но что-то подсказывает мне, что она жива.
Наумов встал. Плечи его опустились, взгляд погас. Обреченной походкой он направился к выходу.
— Выше голову, Валерий! Может, еще не все потеряно! — попыталась приободрить его Лиза. Когда за ним закрылась дверь, она сказала Глаше: — Казалось бы, такое простое дело! Пропала женщина. Но мне почему-то кажется, что здесь что-то не так… Завтра ты отправишься к этому Халину. Попробуешь разговорить его, хорошо? А то у меня в девять одно судебное заседание, в три — другое. Не представляю, как я все это осилю. Да и дела-то все такие сложные! Убийства.
Глаша кивнула.
Лиза протянула ей листок, где были записаны все адреса и телефоны по новому делу.
— Пирожные отнеси Адаму. Все, рабочий день закончился. Знаешь, Глаша, с тех пор как ты вышла замуж, все как-то изменилось. Ты все время рвешься домой. Как было хорошо, когда ты принадлежала только мне! Вспомни, как много мы всего успевали!
— Ты хочешь, чтобы я разошлась с Адамом?
— Нет, конечно! Передавай ему привет.
— Заходи, заходи, Тамара. Я сейчас кофе сварю.
Соседка прошмыгнула в квартиру Нины Петровских и, оказавшись в кухне, села на свое любимое место — возле окна.
— Что, опять поссорились с мужем?
— Да. Надоело уже! Каждый раз одно и то же, даже и говорить с ним не хочется. Он сейчас вышел из дома, отправился в магазин, за хлебом и сахаром. А я к тебе — покурить, поболтать о нашем, о женском.
Нина Петровских, хозяйка, бледная худенькая женщина, была одета в домашние серые штаны и тонкий свитер. Светлые волосы стянуты в тугой узел на затылке. Кончик носа розовый, да и глаза как будто бы заплаканные. Она подлила воды в кофеварку, вычистила из нее остатки утреннего кофе, заправила ее новым, свежим. Включила. И обеим женщинам показалось, что с того момента, как загорелась красная кнопка, и у них самих начался отсчет нового времени в их жизни. И что жизнь, в сущности, продолжается.
Тамара Розова, черноглазая брюнетка, коренастая, в ярком нейлоновом халатике, смотрела, как кофе густой пенистой струей льется в подставленные чашечки.
— Знаешь, мне иногда кажется, что все наши беды — от мужиков. Но когда я прихожу к тебе, то понимаю, что это не так. Что еще случилось? Я же вижу, у тебя глаза на мокром месте. Что, Алиска снова дома не ночевала?
— Нет, не ночевала. Я могу только догадываться, где она. Но что мне толку ходить в ту квартиру? Я все равно не могу ее запереть дома. Ты бы видела ее, Тома! От нее остались кожа да кости. Как Саша от нас ушел, так вся наша семья — как поезд под откос пошла. Алиса так тяжело это переживала, так тяжело… Я даже думаю, лучше бы она замуж вышла, чем все так получилось. За последние полгода она вынесла из дому все, что можно было продать: телевизор, ноутбук, компьютер, видео, музыкальный центр, даже морозилку маленькую, ты знаешь.
— Она тебе все равно не была нужна. Просила же тебя, продай мне, а ты… Вот, пожалуйста! Теперь ее вообще у вас нет.
Тамара сказала это, но потом вдруг поняла, что сморозила глупость, и замолчала, тупо уставившись в свою чашку.
— Извини, — чуть позже выдавила она из себя.
— Да ладно. Тома, разве я могла тогда предположить, что моя единственная дочь станет наркоманкой, будет таять у меня на глазах! И мне не жалко всего этого, я спокойно могу обойтись и без телевизора, тем более что я и дома-то почти не бываю. Я постоянно на работе.
— А вот, кстати… Кофеварка! И как это она ее еще не унесла?
— Не знаю. Но каждый раз, возвращаясь домой с работы, я думаю: продала она ее или нет? В любом случае ничего уже не изменишь. Мне кажется, что она долго так не протянет. Она же почти ничего не ест! Ты бы видела, во что превратились ее руки… Да и ноги тоже. Она иногда колется прямо через штанину! У нее на ногах ранки, язвы..
— В милицию ты не обращалась?
— Нет. Боюсь, что тогда за ней станут наблюдать и найдут у нее при себе несколько доз. Или сами подкинут, чтобы повесить на нее какое-нибудь дело, и упекут ее за решетку.
— Зато тебе легче станет. А там-то наркотиков нет, глядишь, и отвыкнет она от этой гадости. И вернется к тебе здоровым человеком.
— Да нет, Тома, там она вообще умрет. У нее же организм ослабленный.
— Что же делать?
— Знаешь, иногда мне даже хочется, чтобы она умерла! Но, если это случится, я сразу же отправлюсь следом за ней. Я не вижу себя без нее. Мы с ней когда-то были единым организмом. У меня ведь была хорошая дочь! Она прилично училась, была адекватным, как теперь принято говорить, ребенком. Все понимала. И знала, что наркотики — это прямая дорога в ад. Как отец от нас ушел, так в ней что-то и надломилось. Связалась не с теми друзьями-подружками, стала часто пропадать по ночам. Учебу забросила, даже мыться стала редко, только когда волосы уже в паклю превращаются. Мне страшно смотреть на нее, Тома!
