Вот и первые домики Галиси. На шоссе много сорванных ветром веток, вчера здесь прошел ураган, об этом сообщали по радио. Зато теперь на небе ни облачка, светит солнце, ветра почти нет…
Миновав центр города, Гогунава свернул на узкую и извилистую горную дорогу, вьющуюся у самого обрыва в пропасть. Проехать по ней нужно было примерно полтора километра, но скорость пришлось сбавить до минимума. Дорога после урагана чем только не была усеяна. На полпути увидел старика Лолуашвили — тот медленно шел навстречу. Заметив знакомую машину, заулыбался, помахал рукой. Гогунава чуть свернул в сторону, затормозил, вышел, поцеловался со стариком.
— Малхаз, родной… Как доехал? — В поднятых худых руках, в улыбающихся голубых глазах, в клочке седых волос, торчащем над теменем, был весь Лолуашвили: добряк не от мира сего, великий мастер ювелирного дела.
Гогунаве мучительно захотелось спросить, цел ли перстень, но он удержался, заговорил о другом.
— Отлично, Элиа Соломонович. Вы-то как?
— Небось все две недели не спал? Волнуешься, цел ли перстень?
Слава богу, Лолуашвили догадался начать разговор первым.
— Батоно Элико, даже в шутку не могу ставить под сомнение вашу честность. Я нисколько не волнуюсь.
— Ладно, ладно… — Ювелир достал из-за пазухи темный байковый мешочек. — Проверяй. Давай, давай, нечего. Здесь нас никто не увидит.
Помедлив, Гогунава развязал мешочек. Достал перстень. Взял за ободок, повернул. Да, это он — «Перстень Саломеи». Его «Перстень Саломеи» подлинный. Невероятное, неповторимое творение ювелирного искусства. Платиновый обод с тончайшими узорными витками, виртуозной работы, но главное — бриллиант. Этим камнем он любовался не менее тысячи раз. Оторваться от него невозможно и сейчас. И все же Гогунава оторвался. Быстро завязал мешочек, сунул в карман куртки:
— Спасибо, батоно Элико. Вы когда уезжаете?
— Сегодня. В девять, вечерним батумским.
— Остаться не хотите? Ведь у нас с вами две комнаты и веранда. Разместимся как-нибудь?
— Малхаз, о чем ты. У меня же сын. Еле тебя дождался.
Гогунава посадил старика в машину, не спеша двинулся дальше. Спросил:
— Как Витя? Сдали ему дубликат?
— А как же. Позавчера это было. Остался очень доволен работой.
— Рассчитались сполна?
— Естественно. Я теперь гордый, со мной не шути.
— Витя сейчас здесь?
— Не знаю. Получив гонорар, я о нем забыл. Сдается, Витя собирался куда-то уехать.
— Но ведь он меня должен был дождаться?
— Вы так договаривались?
— В общем-то нет. Но все же…
Доехав до дома и поднявшись вместе с Лолуашвили на второй этаж, Гогунава набрал номер Чкония. Ждал долго, но к телефону никто не подошел. Повесив трубку, посмотрел на Лолуашвили:
— Странно. У него же бабушка и сестра.
— Ничего странного. Отличная погода, они пошли погулять.
«Действительно, — подумал Гогунава, — погода отличная. Что звонить, зря терять время. Не беда, если и уехал, клиенты-то все равно уже наверняка ждут. Надо только как-то избавиться от старика».
Будто угадав его мысли, Лолуашвили взял с пола небольшой чемоданчик:
— Малхаз, давай-ка мы с тобой здесь и простимся. Жил я в твоей квартире прекрасно, спасибо. Вещи у меня собраны, хочу погулять до отхода поезда. Человек я теперь богатый — зайду на базар, по магазинам пройдусь. Не обидишься?
— Батоно Элико, да что вы. Вы же знаете наши отношения. Конечно, идите. Я скоро буду в Батуми, созвонимся. Может, вас подвезти?
— Лучше пройдусь. Зачем лишать себя удовольствия. Счастливо, Малхаз.
— Счастливо, батоно Элико.
После ухода ювелира Гогунава оглядел комнату, хотя она давно была знакома ему до последнего сантиметра. Светлые обои, пышно застеленная двухспальная кровать, высокое трюмо в углу, холодильник, телевизор, телефон. Конечно, обстановка не тбилисского уровня, но чисто, даже уютно. В простоте своя прелесть.
Гогунава подошел к окну, стал смотреть во дворик, дождался, когда старик выйдет за ворота. Клиенты должны уже приехать и ждать его в привокзальном сквере. Надо подготовиться. Осторожно закрыл створку окна, достал пистолет. Взвесил на ладони, опустил на стол. Дорогая штучка, сработанная лучшей оружейной фирмой Бельгии. Вытащил платок, протер светлую рубчатую поверхность, вынул и вставил обойму, проверил предохранитель. Снова бережно вложил пистолет во внутренний карман куртки, тронул сверху: хорошо ли лег. Достал из другого кармана мешочек. Осторожно вынул то, что последний год было содержанием всей его жизни. «Перстень Саломеи»… Снова взял его за ободок, разглядывая камень. Улыбнулся. Наивная огранка, но тогда не умели шлифовать по-другому. Зато какой камень! В этом камне целый сверкающий мир. Вздохнул, любуясь. Наверное, эти секунды и есть счастье. Потому что это настоящее. И в то же время от этих секунд счастья, от самого перстня пора избавляться. Да, как ни грустно, пора. Ему предлагают приемлемую цену. Именно приемлемую, потому что настоящей он все равно не получит. К тому же все будет тихо, никто ничего не узнает, ведь клиенты в этом тоже заинтересованы. Все-таки приятно — заработать сто тысяч. Еще раз вздохнув, спрятал перстень, осторожно всунул мешочек в потайной, специально для этого вшитый в куртку, карман.
Лолуашвили давно ушел. Можно идти. Запер дверь на ключ, по витой лестнице спустился во двор. Кивнул хозяйке, что-то делающей у кустов роз. Та улыбнулась:
— С приездом, батоно Малхаз.
— Спасибо.
Выйдя за ограду, на секунду остановился у машины. Нет, он пройдется пешком. Так удобнее. Не спеша спустился по дороге вниз, пошел по улицам к вокзалу мимо двухэтажных белых особняков.
У входа в привокзальный скверик Гогунава остановился за кустом акации. Те скамейки, которые сейчас видны, пусты. В этой части скверика вообще никого нет, только воробьи копошатся на дорожке. Перешел, скрываясь за высокой оградой из кустарника, к другому входу. Увидел: сидят и ждут. Сергей Петрович, как всегда, в безукоризненном костюме и галстуке. Напарник далеко не форсистый, хотя в хорошей кожаной куртке. На вид — типичный уголовник. Это неприятно, но ничего, видел и не таких.
Убедившись, что на площади на него никто не обращает внимания, Гогунава вошел в сквер. Увидел, что ожидающие его шевельнулись. Сергей Петрович поправил дымчатые очки.
Приблизившись, Гогунава улыбнулся:
— Здравствуйте, батоно Серго.
— Здравствуйте, батоно Малхаз.
— Тенгиз меня зовут… — Напарник Сергея Петровича воровато оглянулся. Глазки у него прищуренные, зрачки прыгающие. Шестерка, другого не скажешь.
Гогунава сел рядом с Сергеем Петровичем. Подумал «Запах французского одеколона… От этого человека всегда так и веет здоровьем и свежестью».
Сергей Петрович опять поправил очки суставом большого пальца:
— Будем говорить?
— Да, можно. Копия уже у вас?
— Да.
— Значит, о вещи представление имеете. А условия вы знаете.
— Представление имеем, цену знаем, но ведь мы прямо с поезда, да и тут не совсем удобное место. Вещь при вас?
— Нет. Надо ведь условия обмена оговорить.
Сергей Петрович одобрительно кивнул:
— Разумеется, батоно Малхаз. Для нас это тоже важно. Может, мы сначала устроимся, а потом уж где-нибудь посидим, поговорим? Тут есть ресторан, гостиница?
— Если это можно назвать гостиницей — по этой улице, слева. Ресторан прямо тут, привокзальный. — Сказав это, Гогунава подумал, что вокзальный ресторан — отличное место для разговора. Говорить о серьезных делах в шумном зале намного лучше, чем здесь, в этом скверике, где за спиной по ту сторону кустарника ходят люди. Тем более, разговор будет не простой. Он должен настоять на своих условиях обмена перстня на деньги.
— Тогда давайте часов в восемь в ресторане? Как, батоно Малхаз?
— Принимается, батоно Серго. Устраивайтесь. В восемь я подъеду.
— На всякий случай — какая у вас машина? Тенгиз вас встретит.
— Зеленая восьмерка.
— Все ясно. Мы придем пораньше, постараемся занять столик у окна.
— Договорились.
В восемь Гогунава подъехал к ресторану «Вокзальный». Выключил мотор, огляделся. Двери ресторана, как он и предполагал, были закрыты, стояла очередь. Впрочем, через минуту оттуда вышел Тенгиз. Подошел к машине:
— Прошу, батоно Малхаз. Столик уже накрыт.
Гогунава вместе с Тенгизом прошел в ресторан. Место было выбрано удачно — столик стоял в нише и за колонной. Усевшись, Гогунава жестом руки отказался от выпивки — он был за рулем. Тенгиз налил себе и «шефу».
Ужинали не торопясь. Официанты и повара тоже не торопились. Гогунава не пил, но в разговорах о том, о сем время проходило быстро. Тенгиз заметно захмелел. Сергей же Петрович коньяк, скорее, смаковал, чем пил. От него по-прежнему так и веяло здоровьем и свежестью.
