Барбара Гордон - Польский детектив

Хмура: Я хотел бы вернуться к вашим предыдущим показаниям о разговоре с Иолантой Кордес в вашей мастерской.

Барс: Вот как… Но вам придется напомнить мне, что я там говорил. Ведь это происходило уже две недели назад, а у меня сейчас столько важных дел, что вряд ли я смогу точно припомнить каждое слово.

Хмура: Вы разговаривали в течение часа. Иоланта предъявила свои претензии, а вы, в виде компенсации, предложили купить у нее какое-нибудь произведение в качестве материала для сценария.

Барс: Ах, да, конечно. Помню. Я это говорил. Так оно и было тогда. А вы, пан капитан, в чем-то сомневаетесь? Или вам нужны какие-то дополнительные подробности того разговора?

Хмура: Вот именно. Я хотел бы, чтобы вы более подробно рассказали о вашей беседе.

Барс: Да мне и добавлять-то больше нечего, я все сказал. Эта «беседа», как вы ее называете, была довольно краткой.

Хмура: Если так, она не могла продолжаться час. Двадцать, ну, тридцать минут, никак не больше. Я провел маленький эксперимент: расписал ваш разговор на два голоса, даже принял во внимание паузы, минуты задумчивости и так называемое «тяжелое молчание». А потом мы с нашей сотрудницей прочитали это здесь, в комендатуре. Мы делали все, что было в наших силах, чтобы тянуть время. Так вот: весь разговор не занимает и получаса.

Барс: Не возражаю. Видимо, так и было.

Хмура: Но ведь вы утверждаете, что никаких других тем вы не касались. Так что же вы делали оставшиеся полчаса, прежде, чем появились в саду среди гостей? Видимо, разговаривали. Но о чем? Я хотел бы знать это.

Барс: Не помню. Кажется, какие-то ничего не значащие любезности.

Хмура: Сомневаюсь. Никто не спрашивает во время поединка о здоровье противника. Между вами разгорелся конфликт, слишком острый, чтобы отпускать друг другу светские комплименты. Если вы не хотите говорить, то я сам скажу, о чем вы беседовали — и даже дольше, чем полчаса. Речь шла о Павле Бодзячеке.

Барс: Это дела настолько личные, что мне не хотелось бы их затрагивать. Я считаю, что они не имеют ничего общего со следствием. А откуда вы знаете, пан капитан? Разве нас кто-нибудь подслушивал?

Хмура: Имеют ли эти «личные дела» что-нибудь общего со следствием или нет, позвольте решать мне. А откуда я это знаю… тайна следствия.

Барс: Ну что ж, раз такое дело, мне не остается ничего другого, как только признать, что вы правы. Да. Мы с Иолантой говорили о делах Павла Бодзячека.

Хмура: И что же такого она вам рассказала? Вспомните, вы же сами навели меня на этот след. Вы же якобы согласились встретиться с Иолантой, когда она сказала, что у нее есть для вас новости о Бодзячеке.

Барс: Сдаюсь. И расскажу все, что говорила Иоланта. Но я прошу вас, пусть это останется между нами. Неприлично было бы мне распускать порочащие слухи о человеке, с которым у меня плохие отношения. Иоланта понимала, что ее положение слишком ничтожно, чтобы к ее обвинениям кто-нибудь прислушался. Она искала во мне союзника. И напрасно.

Хмура: Я приму это во внимание. Итак, я вас слушаю.

Барс: Я постараюсь повторить все, что говорила Иоланта о Бодзячеке, как можно точнее. Она сказала так: «Бодзячек под тебя копает, и ты это знаешь. Я случайно узнала об одной его афере. Вспомни начало писательской карьеры Бодзячека. Никому не известный молодой литератор, перебивающийся рецензиями на детские книжки и случайными газетными статейками, вдруг поражает всех великолепным романом „Подземная река“. Помнишь, это же было событие! Новый, острый взгляд на период оккупации, на подполье и партизанское движение. А стиль, а язык! Это было не похоже на все, что до сих пор писали. Когда он получил литературную премию за эту книгу, кто-то даже сказал: „Вот родился новый польский писатель, надежда и будущее нашей литературы“. А еще кто-то сравнивал этот удивительный стиль, казалось бы, сухой и сдержанный, на самом деле прямо-таки кипящий эмоциями и страстными спорами, — именно с глубокой рекой, скованной льдом. Да чего только тогда не писали о Бодзячеке и его „Подземной реке“! Я подняла все эти статьи, все прочитала, целыми днями сидела в библиотеке Союза журналистов. „Подземную реку“ переиздавали много раз, ее перевели на десятки языков, сделали радиоспектакль и, наконец, сняли по ней фильм. Именно тогда Бодзячек и стал работать в кино, разве не так? Вот ты киваешь головой, значит, хорошо помнишь… Ну, а что дальше? Что еще написал Павел Бодзячек? Через несколько лет, когда все доходы от „Подземной реки“ исчерпались, он написал „Здравствуй, солнечный день“. О колхозе и о несчастной любви доярки Марыси к классовому врагу — сыну бывшего помещика. Это было ужасно и не имело ничего общего с первой книгой Бодзячека. Не понятно было — то ли плакать, то ли смеяться. Великие критики сгорели со стыда, когда их фаворит так подвел их. Чей-то одинокий голос похвалил его за тему, да и тот, застеснявшись, умолк. Книгу просто обошли молчанием, потому что молчание — это была лучшая услуга, которую можно было оказать автору. Что же еще написал и опубликовал наш Бодзячек? Книгу путевых заметок о поездке по странам Европы, сборник слабеньких рассказов. И все. Все! Говорят, он готовит книгу своих фельетонов. Во всяком случае, автор „Подземной реки“ не стал настоящим писателем. А почему? А потому, что это не он написал „Подземную реку“. Что, не ожидал? Доказательства? У меня есть доказательства. В одной библиотеке — не скажу, в какой, потому что ты или кто-нибудь из твоих прихлебателей обязательно все мне испортите — в архиве одного знаменитого, ныне покойного писателя я искала какие-нибудь интересные, малоизвестные подробности его биографии для юбилейной статьи и случайно наткнулась на черновик, написанный от руки. Это была рукопись романа „Река подземная“, который написал некий Стефан Воймир, что следовало из письма, приложенного к рукописи. Письмо было датировано январем 1944 года, а роман был написан в период оккупации. Воймир просил знаменитого писателя оценить его дебют. И сохранить у себя рукопись, потому что молодой человек по некоторым причинам вынужден был покинуть город. Можно предположить, что Воймиру предстояло участие в какой-то опасной акции, и он не мог и не хотел забирать с собой таких вещей, как рукопись романа. В этой диверсионной акции он и погиб, кажется, это был налет на немецкий эшелон. Я сравнила „Реку подземную“ и „Подземную реку“. Слово в слово. Ты понятия не имеешь, сколько труда и времени мне стоило найти кого-нибудь из родственников Воймира. Некоторые автобиографические подробности книги дали мне нить. В маленьком городке на побережье я нашла жену и дочь Воймира. Жена его рассказала мне: „Во время оккупации мы были очень молоды и одиноки. Всю семью Стефана убили гитлеровцы. Он не хотел подвергать меня опасности, поэтому никогда не посвящал в свои дела. Я догадывалась, что он был связан с подпольем, знала, что он пишет. Но мы никогда не говорили на эту тему. Стихи он мне иногда читал. Прекрасные стихи. Жаль, что все они сгорели во время восстания. Он словно стыдился того, что писал. Он, видимо, не был уверен, что это чего-то стоит. А я была занята работой и ребенком. Я и не знала до сегодняшнего дня, что он послал свой роман этому писателю. Может, этот пан и искал меня после войны, но у меня в тех кругах знакомых нет, откуда ему было знать, куда я делась. После восстания я была на принудительных работах в Германии, потом вернулась и поселилась здесь, в тех местах, где родился Стефан. Только один раз, через несколько лет после войны, меня навестил приятель Стефана, его товарищ по школе и потом по подпольной работе, Павел Бодзячек. С ним Стефан во время войны часто виделся, этот Павел даже жил у нас какое-то время. Он спросил у меня, не осталось ли после Стефана каких-нибудь рукописей, заметок, дневников. Говорил, что он с радостью попытался бы опубликовать все это. И тогда я его спросила, не оставлял ли ему Стефан чего-нибудь на хранение, потому что Стефан как-то сказал мне: „Если со мной что-нибудь случится, обратись к Павлу. Я отдал ему кое-что, что может пригодиться тебе после войны“. Но Бодзячек ответил мне, что у него нет ничего от Стефана, что у него вообще все сгорело во время восстания, так же, как и у меня. И все, уехал, и больше не показывался. Вы спрашиваете, читала ли я эту „Подземную реку“. Нет. Милая пани, вы же видите, у меня швейная мастерская. Сразу после войны мне пришлось работать день и ночь, чтобы прокормить Хеленку. Да разве у меня было время читать книжки!“

Вот что рассказала мне пани Воймир. Значит, один экземпляр своего романа Воймир послал писателю, мнением которого он дорожил, а второй оставил Бодзячеку, на всякий случай. Не знаю, известно ли было Бодзячеку о втором экземпляре, думаю, что нет, потому что он постарался бы изъять его из архива. А почему наш знаменитый писатель не вмешался в это дело? Да потому, что когда вышла „Подземная река“ под именем Павла Бодзячека, писателя уже не было в живых, а родственники передали весь его огромный архив на хранение в библиотеку. Обработка такого архива длится долгие годы. Так что, если бы не я, через сто лет исследователи польской литературы ломали бы себе голову — может быть, Воймир и Бодзячек это одно и то же лицо. А если нет, то кто же на самом деле написал „Подземную реку“? Ну, что скажешь?» Вот и все, пан капитан. Я повторил как можно точнее слова Иоланты.