Он тоже проглотил остатки чая и подошел к окну, уперев лоб в холодное стекло. Он ждал, что Лемехова подойдет, и она действительно подошла, но тут он разглядел внизу на стоянке Рыжова. Тот допивал бутылку пива, и по его движениям нетрудно было догадаться, что он собирается вернуться.
– Прости, Ксения, – Турецкий с величайшей аккуратностью развел ее руки, обхватившие его сзади, – я должен выйти. Всего на пять минут!
Она не обиделась, не спросила зачем, только покорно кивнула:
– Хорошо. А я пока нового чаю заварю, этот остыл.
Когда Турецкий выскочил из подъезда, Рыжов двигался ему навстречу. Увидев разъяренного «важняка», он круто свернул в сторону, сделав вид, что направляется к мусорному баку выкинуть бутылку, и спортивным шагом устремился к проезжей части. Турецкий решил покурить и подождать, пока он поймает попутку или такси.
Почти сразу подъехало несколько машин, и одна из них подобрала Рыжова, но сатисфакции Турецкий не получил: из другой вылезли два типа, которых он видел при выходе из гостиницы. Тогда он не обратил на них особого внимания, но, взглянув сейчас, всякие сомнения отбросил: топтуны. Выругавшись во весь голос, он раздавил сигарету о свежевымытое крыльцо и вернулся в подъезд. По дороге ему пришлось отшвырнуть с прохода бабульку-консьержку, у которой не было инструкций впускать его вторично. Будь он хоть на полмизинца менее разъярен, она бы остановила его грудью, как фрицев под Москвой, и пришлось бы вести телефонные переговоры с Лемеховой.
– Черт побери, Ксения! – закричал он, так и не придя в себя, хотя специально поднялся на седьмой этаж по лестнице. – Эти ублюдки меня выследили! Гадство, я ж от них оторвался!
– Какие ублюдки? – встревоженно спросила она.
– А хрен их знает! Они засекли твой звонок в номер.
Она налила ему горячего чаю с каким-то невероятным ароматом, Турецкий сто лет не пил ничего подобного, а может, и вообще ни разу в жизни не пробовал, но, едва пригубив, отставил чашку.
– Мне нельзя здесь оставаться, прости!
– Да ладно, не девочка, – она погладила его по колену, – пойдем, я тебя провожу. Или посидишь еще полчасика?
– Нет. И лучше не провожай.
Он вышел, но, не дойдя до лифта, вернулся:
– Нет, Ксения, нельзя спускать подонкам! Ты не против прогуляться пятнадцать минут?
– Пойдем, конечно.
– Гулять тебе придется одной.
– Почему?
– Так надо.
Они зашли в магазин-стекляшку, Турецкий купил баллончики с белой и черной краской, соглядатаи наблюдали за ними из машины. Потом Лемехова подошла к телефону-автомату, а Турецкий направился к гаражу. Ребята занервничали, судя по всему, были не очень опытны, как он и предполагал. Один невзначай пристроился рядом с Лемеховой в соседнем автомате, а другой последовал за ним. Завернув за угол, Турецкий пробежал десяток шагов и спрятался за вытяжным колодцем. Когда незадачливый шпик прошел мимо – в гараж, он бегом помчался к неприятельской машине и, не теряя времени, забрызгал лобовое стекло черной краской. Потом огляделся, убедился, что ему никто не помешает, и уже белой добавил надпись. Чтобы не искушать судьбу, тут же выскочил на дорогу, с риском для жизни остановил попутку и поехал в центр.
Турецкий сошел на бульваре, начинавшемся у здания облпрокуратуры, рядом с тем самым кафе, где Лия разругалась с Лемеховой. Сейчас оно было до отказа забито молодежью студенческого возраста. На лавочках тоже не было места, да и одет он был не по погоде. А возвращаться в гостиницу не хотелось, выходка с краской придала ему сил, так и подмывало сотворить еще что-нибудь в том же духе.
Выкурив сигарету, успев при этом замерзнуть, но ничего не придумав удалого-молодецкого, он решил ограничиться бокалом-другим пива в первой попавшейся ночной забегаловке поприличней, без пьяных в зюзю подростков и без «пацанов»: нервишки разгулялись, может, потянуть кого-нибудь «разводить». Заодно не помешало бы составить стратегический план на завтра. Подумав о стратегическом планировании, он тут же вспомнил про своего недавнего попутчика.
– Визитка. Была визитка… – пробормотал Турецкий, остановившись посреди аллеи и роясь в портмоне.
– Что-то потерял, дядя? – посочувствовала ему сидевшая на скамейке школьница лет тринадцати.
– Хочешь? – вмешалась ее подруга. – Давай, дядя, не тушуйся! Даем без базаров!
– И недорого берем, – подхватила первая, – три сотни, тариф молодежный. Возьмешь двух сразу – оптовая скидка: полштуки.
– А членам профсоюза? – поинтересовался Турецкий, но они его не поняли.
Несколько секунд он раздумывал: сдать их наряду ППС или не стоит – и решил: не стоит. В сложившейся обстановке всякая сомнительная ситуация может быть вывернута наизнанку и обращена против него. Кроме того, еще неизвестно, пойдет ли задержание малолетних путан на пользу их нравственности.
Дмитрий Голик был дома.
– Я Александр Борисович, мы вместе летели из Москвы, – представился Турецкий.
– Да, помню, – удивленно ответил политтехнолог.
– А наш разговор помните?
– Да. В общих чертах.
– Мы могли бы его продолжить?
– Вы серьезно?! В принципе… Скажем, послезавтра в полвторого…
– Не пойдет. Вы спрашивали о моей профессии, и я вам не ответил, помните?
– Ну и?
– Я старший следователь Управления по особо важным делам Генеральной прокуратуры.
– Круто.
– Мы можем встретиться немедленно?
– Вы точно не шутите?
– Точно, точно не шучу.
– А где вы?
– «Пирамиду» знаете?
– Ждите, сейчас выйду.
Дмитрий оказался на месте раньше Турецкого, вероятно, он жил в соседнем дворе.
– Мы можем куда-нибудь пойти, а то я промерз до костей, – пожаловался «важняк».
– У меня разгром, – с сомнением протянул Дмитрий и замолчал на минуту, отвернувшись от порыва ледяного ветра, залетевшего, наверное, с Северного полюса, – в «Пирамиду» – дороговато, всей вашей зарплаты с командировочными не хватит. Вы пиво пьете?
«Клизмы ставлю!» – чуть не крикнул Турецкий.
– Ну разве что бокальчик.
– Тогда пойдемте в боулинг.
Боулинг был внушительный, дорожек на тридцать. Стоило удовольствие недорого, и места свободные имелись, но Дмитрий катать шары отказался с таким видом, будто «важняк» предложил ему испить крови невинных младенцев или продать иностранным шпионам карту укреплений советской стороны. Они расположились за столиком на балконе, Турецкий заказал себе три кружки баварского темного, а Голик – «Байкал» без сахара местного разлива.
– В самолете вы меня здорово одурачили, – признался Дмитрий. – Я думал, вы разговор завели, чтобы убить время. Вспомнили молодость: перестройка, митинги, Съезд народных депутатов, шестая статья и тому подобное.
– Знаете, Дмитрий, основной принцип уголовного расследования?
– Нет, расскажите.
– Культурно выражаясь: не обманешь – не проживешь.
– И вы в открытую, не стесняясь, об этом заявляете?!
– Шутка. Разве я соврал вам хоть в чем-то?
– Формально нет.
– Вот именно! В этом состоит высший пилотаж: подозреваемый или ненадежный свидетель должен сам обмануться и выдать себя. А мастерство следователя оттачивается на окружающих, к примеру на случайных попутчиках.
– Понятно.
– Да что ж вы все принимаете за чистую монету! – возмутился Турецкий. – Черт вас побери, Дмитрий! Вы меня расстраиваете. Я к вам обратился, потому что из предыдущего нашего разговора вынес представление о вас как о человеке умном и проницательном. Вы необходимы мне в качестве эксперта.
– По политтехнологиям?
– По политраскладам.
– Тогда вам, наверное, лучше обратится к аналитикам, в МВД, я уж не говорю про ФСБ, есть соответствующие отделы. Там сидят люди не чета мне, к тому же они обладают более полной информацией.
– Дело в том, Дмитрий, что эти люди сидят в Москве.
– А мы с вами – в боулинге. В обладминистрации и в аппарате представителя президента тоже есть весьма квалифицированные специалисты.
Ранняя, не по годам, мудрость сопровождается ранним занудством, сформулировал Турецкий максиму.
– Вы телевизор сегодня смотрели, Дмитрий?
– Это вы, что ли, Соловьева взбесили?! Поздравляю, Александр Борисович! Беру все свои слова назад. Спрашивайте.
– Вы не любите Соловьева?
– За что мне его любить? Не в том дело, я недооценил масштаб вашей личности и ваших свершений. Приношу свои извинения.
– Приняты. Я могу рассчитывать, что наш разговор останется строго конфиденциальным?
– Да. Если никто не догадается, что мы встречались.
– Не должны. Собственно, я не собираюсь открывать вам никаких служебных тайн, но я думаю, что мои соображения по делу кое для кого представляют очень большой интерес. Самое обидное, я не могу понять – для кого.
– Да-да, я вас слушаю, – с важным видом закивал Голик.
– Шестого мая, в день гибели Вершинина, могли погибнуть и Соловьев, и Шангин, и Бутыгин.
