вы тут позабыли? — шипит она.
Высокий ломоносовский слог в действии: вот надо же ей сказать «позабыли» вместо стандартного «Марина, чего притащилась»?
У меня нет никакого желания любезничать с этой леди, когда из-за долгого ожидания зуб на зуб не попадает:
— Давайте зайдём, я замёрзла как десять собак! — отодвигаю её плечом (нужный эффект достигается не за счёт моей мускульной силы, а потому, что Литература брезгливо отшатывается), заскакиваю внутрь (ненамного, но всё же теплее) и скептически изучаю пол. — Ничего, что я в обуви? Тут очень грязно.
Людмила закатывает аккуратно накрашенные глаза и предлагает сообщить, что мне понадобилось на даче у её любимого физика. Она, очевидно, не собирается отвечать на мои вопрос и вообще хочет выкинуть меня побыстрее.
Поэтому я решаю начать с провокации:
— Скажите, вы в курсе, что меня посадили в тюрьму из-за физика?
Людмила отводит глаза, и я понимаю — знала! Вот ведь змеища! Она была в курсе, но не только продолжала спать с физиком, но и не гнушалась регулярно тыкать носом в мою судимость. Которая появилась из-за физиковского карьеризма.
По-видимому, эти мысли отражаются у меня на лице, потому, что Людмила определённо вздрагивает. Она что, боится? Меня?
Наверно, она решила, что это я подстрелила козлину Данилова, дабы свершить свою месть, а сейчас решила отправить в больницу его любовницу. Воссоединить их в реанимации и восстановить справедливость.
— Успокойтесь, не нервничайте. Да я сама узнала об этом не так давно, от ментов. Я всё ещё надеюсь расцарапать гаду морду, но только после того, как он выпишется.
— Тогда зачем вы пришли? — с надрывом вопрошает Людмила.
Обдумав сложившуюся ситуацию, я снова решаю рассказать правду. Надеюсь, что выйдет не так, как с Василисой, и на меня не начнут орать.
— Я пытаюсь найти убийцу того ребёнка, Гальки и сторожа, а также того субъекта, кто подстрелил физика и ткнул меня ножом. Поэтому расскажите, пожалуйста, всё, что знаете.
— С какой это стати? — неожиданно окрысивается Людмила.
Может, сказать ей, что у меня есть знакомый мент, который непременно заинтересуется, почему она не желает помогать следствию? Могу представить, что он ей скажет… и что он потом скажет мне, припомнив и трюк с переодеванием в бомжиху, и визиты к Костылёву под видом учительницы, и прочее, прочее…
Ещё вариант — надавить на жалость. Основной плюс этого метода заключается в том, что потом всегда можно приступить к угрозам, тогда как обратный путь затруднителен. Вот только опять вспоминать про зеленоглазого следака с его «где же Гамлет?» не буду, и не просите.
Я принимаю решение ныть, прислоняюсь спиной к двери и начинаю занудно рассказывать Людмиле про то, как тяжело жить с алкашом, который мало того что бьёт меня по поводу и без, да ещё и сочетает это с нытьём на тему, что начал пить из-за меня. В качестве доказательства демонстрирую шрам от вилки, но это её не пробирает. Вообще, этот шрам, кажется, действует исключительно на ментов.
Поэтому я возвращаюсь к началу и начинаю просвещать Людмилу о горькой жизни в тюрьме. Тут я планирую чуток приукрасить, благо, сравнить ей не с чем.
Но тут Людмила приходит в себя и пояснят своё «с какой стати». Оказывается, что она имела в виду не «с какой стати я буду вам что-то рассказывать», а с какой это стати я ищу преступников сама вместо того, чтобы доверить дело профессионалам.
Объясняю, что Галька была моей подругой, а гадкие менты не особо чешутся искать её убийцу и, похоже, вообще планируют закрыть дело за недоказанностью (Хучик, прости!). Литература понимающе кивает, и я снова прошу рассказать про скелет.
Мы возвращаемся в комнату с включеным светом и усаживаемся на ободранный диванчик с торчащими пружинами (а что, он вполне сочетается с разномастными обоями, кривым письменным столом, гнутой лампой на оном и тусклой «лампочкой Ильича», торчащей из белёного потолка безо всякого абажура), после чего Людмила толкает речь. Точнее, пытается:
— Валь говорил, что вы… вы..
На втором «вы» она запинается и поднимает наверх огромные, подчеркнутые косметикой нежно-наивные глаза.
— На «ты» тоже можно, — говорю я. — Я на такое не обижаюсь.
И, кстати, что это за «Валь»? Неужели товарищ Данилов? Какая-то женская кличка. Хотя не думаю, что кто-то, кроме меня, будет звать его «мерзкий физик».
— Валь всегда говорил, что ты полнейшая бездарность, — с некоторым облегчением продолжает Людмила. — И что твоё место всегда было у… у помойного ведра. С тряпкой. И нужно быть откровенным глупцом, чтобы… чтобы тебя повысить.
Лестно, ничего не скажешь. И образы какие художественные. Метафоры она, наверно, от себя добавляет. Едва ли суровый физик будет всерьёз говорить фразами из романов. Ну, я это про «полнейшую бездарность» и «место у ведра».
— …и мы были в таком шоке, когда узнали, что ты попала в больницу. А Валь ударился в жалость, звонил каждый день, узнавал, как ты там; а потом рассказал, что, может, если бы ты не стала уборщицей, на тебя бы никто не напал. А ведь могла и не стать, если бы он не украл тот скелет и не спрятал череп в твоих вещах…
Её речь прерывается всхлипом. И ведь не меня ей жалко, заразе, а своего драгоценного физика! И тот тоже хорош, гадёныш, через сколько там лет его совесть замучила?
По-видимому, желание расцарапать ему физиономию и выдергать волосы вплоть до бровей таки отражается на моём миролюбивом лице, потому, что Литература нервно вздрагивает и предлагает:
— Давай я схожу на кухню и сделаю чай.
А что, я почти согрелась, но от чего-нибудь горячего (но не горячительного!) не откажусь.
— Я только за.
Я поднимаюсь с дивана, и тут дорогая Литература начинает вести себя странно. Точнее, ещё более странно, потому что она и раньше не была образцом логики:
— Да ладно, сидите, — щебечет она. — Там холоднее, а вы замёрзли…
И это вроде бы верно, здесь греет воздух электрический обогреватель (я даже куртку сняла), а там ничего подобного, но с какой это стати такая забота?
Решаю не возражать. Дожидаюсь, пока Людмила выскользнет на маленькую кухоньку и щелкнет электрическим чайником (его шум разносится на всю дачу), и, скинув обувь, подкрадываюсь к кухне, чтобы приникнуть глазом к щелочке (как и во многих дачных домах, «сварганенных» из наворованного на стройках или некондиционного материала, дверь неплотно прилегает к косяку).
Обзор, мягко говоря, так себе — по сути, мне видно лишь ножку от табуретки и край стола — но слышимость на уровне. Вот нервные шаги,
