— Понимаю, понимаю, — согласно кивает головой Александр Евгеньевич, — я тоже всегда свято соблюдаю конфиденциальность своих клиентов. Ну что там с этим человеком? Что вы про него знаете, кроме того, что он местный житель? Имя, адрес, профессия?
— Увы, Александр Евгеньевич, увы, а может быть и к счастью: ибо в том случае, моим клиентам не пришлось бы обращаться ко мне, а мне, в свою очередь, к вам, и мы бы сидели без работы. Итак, я предполагаю, что этот человек жил здесь где-то до середины осени девяносто третьего года. Как его зовут, мне, к сожалению, не известно. Имя возможно Михаил, а возможно и нет. Еще у меня есть его изображение.
Я показываю Письменному несколько фотографий отца Михаила, те самые, которые давал Жулину и над которыми, помня о пожеланиях нашего клиента архиепископа, «поработал» Альварес, так что нельзя догадаться, что речь идет о духовной особе. По этой же причине, я не сообщаю Письменному его теперешнюю фамилию.
— А почему вы решили обратиться именно ко мне? — спрашивает он, поглядев на фотки. — Чем я-то могу вам помочь? С таким же успехом вы могли обратиться к любому другому нашему жителю, показать ему фотографии и спросить, не знает ли он этого человека, который, может быть, жил здесь почти десять лет назад. Уверен, результат был бы одинаковый.
— Не скажите, Александр Евгеньевич, не скажите. Далеко не всякий проработал в милиции, в уголовном розыске в течение многих лет. К тому же вы не дали сказать мне самого главного. Дело в том, что этот человек, либо его близкие, могли быть замешаны в каком-либо преступлении, за которое могли быть, или даже наверняка были осуждены. Я не исключаю, что по местным меркам — это мог быть скандальный процесс или резонансное преступление. Также возможно, что и после всего этого нужный нам человек продолжал вести не совсем достойный образ жизни. Это мог быть тот же рэкет, либо преступления связанные с экономикой.
— Ну, это уже другое дело, Сергей Николаевич, — восклицает Письменный, — выходных данных, конечно, все равно маловато, но с этим уже хоть как-то можно работать. Сейчас мне, конечно, трудно что-либо сказать, глядя на эти фотографии. Лицо это мне не знакомо. Может и видел раньше где-то, но если вы говорите, что прошло столько времени, то… Сами понимаете. Ну, ничего, у меня сохранились контакты в органах, и я могу навести справки. Оставьте мне эти фотографии. Если ваша информация не ошибочна и речь, в самом деле, идет о преступлении, то думаю, что смогу вам помочь. Вы где остановились?
— Да пока нигде. С самолета и сразу к вам.
— Если ваши работодатели и впрямь люди не скупые, то рекомендую «Карелию», это тут недалеко, как выйдете, так сразу улица вниз. Сервис там чудный. Завтра, примерно, в это время заходите, может что-то и прояснится.
— Отлично, там и брошу якорь.
Я достаю из бумажника двести долларов.
— Если у вас появятся расходы, — объясняю я. — Еще раз уточняю вашу задачу — программа минимум: мне нужно узнать имя этого человека, чем он занимался, за что его судили и почему он уехал из города. В программу максимум, кроме указанной информации относительно этого человека, входит любая другая без ограничений.
Он наклоняет голову в знак того, что задачу осмыслил и деловито забирает бабки.
— До завтра. Надеюсь, у вас будет, чем меня порадовать.
Я встаю и протягиваю ему руку.
Пройдя по коридору почти до самой лестницы, обнаруживаю, что оставил у Письменного свой головной убор. Возвращаться — плохая примета, но ничего не поделаешь.
— Алло, соедините с Равилем Ильясовичем, скажите, что Письменный на проводе. Что?.. Придется побеспокоить, дело важное… — слышу я голос Письменного, когда снова оказываюсь в тамбуре.
Взявшись за ручку дверей, останавливаюсь в нерешительности, раздумывая, а вежливо ли это будет, если я вломлюсь к нему сейчас, помешав разговору.
— Слушай, ты, кукла наштукатуренная, — между тем продолжает Александр Евгеньевич весьма повышенным тоном, — если ты не хочешь, чтобы твой хозяин сегодня же тебя поганым веником с работы не попер, давай соединяй меня с ним!
Наступает тишина, видимо собеседница торопится выполнить просьбу Александра Евгеньевича, который чуть слышно цедит сквозь зубы: «сука». Оказывается, что Письменный вовсе и не такой уж деликатный, как показалось мне вначале.
— Алло Рамазан, это Шурик. Что?.. Значить есть причины, если беспокою. За линию уверен? Тогда слушай. Тебе такое погоняло, как Лаптев Дмитрий Федорович нечего не напоминает?.. А ты поднапряги извилины-то, в башке своей поройся, как следует. Помнишь того сученка, из-за которого ты год без доли был, лавэ с процентами отбивал, которые твои ребятишки просрали. Что?.. Слышу, вспомнил… Так вот, жив курилка. Кто-кто? Лапоть этот, вот кто!.. Гадом буду, живой он!.. Я с тобой говорю, а передо мной на столе фотография с его харей. Свежий портретик-то. Угу… Он, конечно, не помолодел за это время, но это он, хоть я его тоже не сразу узнал. Столько лет прошло. Значить, зря вы на Купороса пургу гнали, что он фраера замочил, а капусту прибрал. А все, оказывается, наоборот вышло и те обугленные мослы, что на пожарище нашли, это и был Купорос, а вы его болезного по всей стране разыскивали!.. Короче, слушай, кто-то, я пока еще не знаю кто, опять начал дело это ворошить. Приехал к нам лох один, баксами раскидывается, назвался частным детективом. Так вот он теперь разыскивает Лаптева, вернее даже не столько его самого, сколько всю ту историю. Правда если ему верить, он даже не знает, как этого Лаптева зовут, он показал мне только фотографии… Что? Почему ко мне?.. Пес его знает. А кто-то ему сказал через пятые руки, что я работал в угрозыске в то время, когда все это происходило, ну вот он и решил: кому же тогда знать, если не мне? Я, правда, сапогом прикинулся, мол, не помню такого, я и в самом деле не сразу допер о ком идет речь, но чтобы связь не рвать, обещал ему разузнать все, что возможно. Сказал, что подкатит завтра где-то в это время. Он сейчас должен быть в «Карелии». Мне кажется, что он знает гораздо больше, чем говорит… Плетет мол, что какая-то газета проводит расследование и все такое прочее… Ладно, Рамазан, скажи лучше, будешь делать что-то или нет? Я ведь тебе по дружбе все сообщил… Я понимаю, много с тех пор воды утекло. Забылось многое. Может и не стоит опять пыль поднимать? В конце концов, Купорос, Лапоть этот, и как тебя из-за него братва чуть на перо не поставила, это все ведь в прошлом. Жив остался и слава богу. Да и деньги уже наверняка разбазарены, не собрать…
Письменный на некоторое время замолкает. Пока он молчит, я думаю, что можно сказать мне почти повезло, что я это все сейчас слушаю. А если мне позволят убраться отсюда живым, тогда я скажу даже, что мне повезло в десятикратном размере.
— Ладно, ладно, не кипятись… — опять доносится голос с той стороны двери. — Не хотел тебя обижать. Я тебя знаю: ты не такой человек, кто позволит себя безнаказанно кинуть. Срок давности — не для тебя. Не обижайся. Я просто к тому, что может не стоит большую волну гнать. И Папу ставить в известность тоже не стоит. В конце концов, за попадалово свое ты честно ответил. Бабло это с процентами за девять лет, сколько уж там, я не знаю, теперь твое по понятиям, может его и можно будет из Лаптя вытрясти. Так что на фраера этого приезжего не стоит всю братву поднимать. Сам можешь поговорить. Возьми с собой еще одного или двоих, кому веришь как себе. А мне много от тебя не надо. Надеюсь, что не обидишь старика, подкинете к пенсии пару копеек, а будешь ты что-то делать или нет — это меня не касается.
Александр Евгеньевич снова притухает, но на этот раз совсем не надолго. Жаль, что мне приходится слышать только одного из участников разговора.
— Нет, нет, — вдруг начинает протестовать он, — ты меня суда не мешай. Мое дело: прокукарекал, а там хоть рассвет, хоть закат. Да и Лаптев этот тоже не доходяга последний, троим из твоих людей белые тапки выкроил, да так все спроворил, что и менты, и вы его самого в покойники записали… Ладно, допустим, я соглашусь. Какая будет моя доля? Хорошо, но мне нужны гарантии. А вдруг у него за душой уже нет ничего? Вдруг он теперь нищий? Что тогда? Меня ведь его шкура паршивая не интересует. Это тебе он напакостил, а не мне… Ладно, хорошо… Запоминай: отель «Карелия», Лысков… э-э-э… Сергей Николаевич… Но лучше пока его не трогать. Все равно он ко мне придет, никуда не денется. Он и бабки уже отдал. Ладно. Встретимся вечером и перетрем детали.
После этого следует еще один звонок, очевидно, домой жене, которой Письменный говорит, что задержится на работе и к ужину его можно не ждать. Не дожидаясь, как отреагирует на это его половина потихоньку выхожу в коридор, жду несколько минут, во время которых размышляю, а не вломить ли ему по чайнику, да хорошенько, по первое число, узнать, все что касается этого Лаптева и гуд бай, «Карету мне, карету!» — на попутках до Питера, а там хоть на паровоз, хоть на аэроплан. Вот только этот мужичок тоже сделан не из ваты. Не подумайте, что я боюсь какого-то там Письменного, просто наш разговор может получиться довольно шумным и привлечь внимания тех, кого это никак не касается. Вошедшая в офис «Фемиды» посетительница решает вопрос «бить Письменного или не бить», в пользу последнего.
