Тр-ррах!!! Стул, на котором сидел допрашиваемый, отлетел в сторону; Иван с тигриным рыком рванулся к Аде и, прежде чем Бугаец с Антоном успели повиснуть у него на руках, сгреб женщину за воротник скованными наручниками дланями – ее идеально завитая голова почти исчезла между его кулаков.
– Молчи, ты!!!.. – прошипел он ей прямо в лицо. – Уб-бью т-тебя, п-паскуд-да!
– Пусти! – заорал Антон.
– Охрана!!! – завопил Бугаец.
Я тоже вскочила с места и кинулась к Ивану. Но он уже выпустил Аду – она качнулась на каблуках, удерживая равновесие, и как ни в чем не бывало стала поправлять прическу. Иван же встал у стола, опустив руки. По лицу мужчины струями стекал пот.
– Успокойтесь, Иван. Сядьте. – Ада подошла к нему, нисколько не опасаясь, что Иван повторит свою выходку и снова попытается сделать с нею что-нибудь нехорошее. – Я прекрасно понимаю, вы – отец… Но допустить, чтобы вместо пособника убийцы в тюрьму сел невинный человек, я не могу! Не мне судить, насколько велика ваша вина в том, что ваш сын оказался преступником. Ведь это именно он помогал Алле выкрасть из морга тело! Именно он убивал несчастного адвоката!
– Пашка?! – прошептала я. Теперь уже мои ноги подкосились, и если бы Антон вовремя не подставил стул, я шлепнулась бы прямо на пол. – Пашка?!
– Да, – кивнула Ада. – Уж не знаю, как они с мачехой смогли договориться. Я лично думаю, что Пашка был немного влюблен в Аллу, оттого и пошел за ней, как теленок. Я даже думаю, что Алла вполне сознательно поощряла эту влюбленность – и поэтому смогла добиться того, что Пашка стал ее послушным рабом… Я думаю, она действовала так или почти так, как рассказывал Иван, – женские приемы все одинаковы. А впрочем, ведь и жажда большого богатства тоже способна затуманить юные мозги.
– Это еще надо доказать, – подал голос Бугаец. Он уже опять сидел за столом и надувался ревнивой злобой на Аду.
Но вот она чуть повернула голову – и Адины глаза вылили на Бугайца такую порцию презрения, что он поперхнулся своими словами и буквально прилип к дерматиновой обивке своего кресла.
– Тут даже и доказывать ничего не надо, – бросила она ему, отворачиваясь. – Надо просто вспомнить, как, по показаниям Нади, выглядели люди, похитившие из морга труп!
– Я помню, – робко встрял Антон. – Мужчина и женщина. В спортивных костюмах и шапках. Возраст… – приятель задумался, – насчет возраста Надя удивилась: у такой, дескать, старухи – такие молодые дети, они ведь детьми представились… «Сыну» на вид около тридцати, а «дочь» так и еще моложе… Странно! – Антошкины очки блеснули удивлением. – Такие приметы никому не подходят.
– Вы забыли упомянуть, друг мой, что Надежда подметила странный голос, каким разговаривала женщина, выдававшая себя за дочь: «писклявый, как у девочки», а потом, наоборот, гулкий, как труба. Эта примета выдает подростка, у которого ломается голос. Ну а кроме того, «сестра» отличалась чрезмерной полнотой… По этим признакам можно легко узнать Пашку.
– Значит, роль «сестры» играл Пашка, а «брата» – Алла? – спросила я не очень уверенно. – Но ведь Надежда говорила, что у «брата» были бицепсы! А Алка… была… стройной, гибкой, я бы сказала – тонкой…
Ада дернула плечом:
– Вот тоже проблема, господи боже мой! Накрути себе на плечи, скрытые под спортивным костюмом, пару полотенец – тоже будешь выглядеть накачанным дядькой!
– Что же, подозреваемый совсем ничего не знал обо всех этих… художествах?! И даже не слышал, как жена и сын выходили и возвращались по ночам? Как разговаривали с этим адвокатом? Этого не может быть! – рявкнул следователь Бугаец.
– Может! – цыкнула на него Ада. – У Ивана богатырский сон! Сама Алла об этом упоминала.
– Ну хорошо, ну допустим… – это уже заговорила я. – А зачем же они заставили Надежду обрядить покойную в такой странный наряд? Если потом все равно труп пришлось бы раздевать? Только время потеряли.
– Никакой одежды для покойной Руфины у Аллы и Пашки на самом деле с собой не было. Они попросту упустили этот момент, забыли, что покойную полагается приодеть перед похоронами. Поэтому, когда санитарка Чернобай начала шуметь, протестуя против того, чтобы тело старушки положили в гроб необряженным, – им пришлось изворачиваться, дабы не навлекать на себя лишних подозрений. Алка довольно быстро вышла из положения и вынесла из машины пакет со своей одеждой – теми самыми туфлями, юбкой и свитером, которые она сняла, переодеваясь в спортивный костюм в лесу неподалеку.
– Так это были Алкины туфли и вообще – все вещи?! – ахнула я.
– Да. На эту мысль меня натолкнули скрученные в клубок колготки, о которых тоже поведала Надежда. Положим, в узелке «на смерть» еще могут лежать не очень новые туфли, юбка и свитер; но уж колготки-то или чулки для этих целей любая бабушка положит новые.
– Значит, пособником убийцы был Пашка… – задумчиво протянул Антон. – Но тогда его… Тогда надо его…
– Арестовать? – подхватил Бугаец, немного подумав. – Да, конечно. Только это будет очень трудно сделать. Помните следы поспешных сборов в доме? Девяносто шансов из ста, что Пашка ударился в бега. Куда вы спрятали сына, подследственный? – спросил он у понуро сидевшего мужчины.
Тот поднял голову и впервые за все время ухмыльнулся:
– А вот уж этого… вот вам!!!
И он показал всем нам крайне неприличный жест.
* * *
…Пашку арестовали две недели спустя в соседнем городе. Он ходил по дворам, спрашивал, не сдает ли кто комнаты – и одна из бдительных старушек, напуганная вороватыми Пашкиными повадками, запустила подростка в квартиру и, заперев его там, кинулась за участковым.
Труп Руфины Нехорошевой, вернее, то, что от него осталось, нашли в бадье с негашеной известью возле строившегося клуба – это место указал подросток. Известь почти полностью разъела тело, и извлеченные останки даже не удалось со стопроцентной точностью идентифицировать.
Именно это обстоятельство, а также то, что ко времени суда в живых не осталось никого, кто бы мог убедительно, на основании имевшихся улик доказать, что Пашка был помощником убийцы, вынудило суд оправдать его полностью.
А Ивана осудили на восемь лет. Он-то признался – в убийстве своей жены.
– Я казнил ее, – сказал он в своем последнем слове. – Когда я узнал, что она убила мою мать и сделала убийцу из моего сына, я судил ее и казнил. Ее собака бросилась на меня – и я зарубил ее.
Так разрешилась загадка с гибелью Аллы – с самого начала никто из нас не верил, что это было самоубийство. Сам Иван, как оказалось, испытал от своих слов настоящее облегчение.
Но оставалась еще одна, последняя тайна.
* * *
– Зачем вы это делали? – спросила Ада у невысокой сгорбленной женщины с очень полными, словно бы раздутыми ногами, когда та, неловко шаркая, вышла из зала суда, где Ивану объявили приговор.
Валентина, удерживая под подбородком концы черного платка, смотрела на нас безо всякого выражения. Было холодно; ветер сыпал на нас остатки листвы с уже почти что голых деревьев. Закутанная в черное фигура Валентины на фоне траурной погоды смотрелась символично.
– Зачем? – повторила Ада. – Ведь была же какая-то цель, иначе вы не стали бы целый год методично запугивать молодую женщину! Ходить под окном в белой одежде, как привидение, требовать, чтобы она умерла… Писать на стене дома кровавые надписи – кстати, где вы брали кровь? Курицу резали? А виселицы, на которые натыкалась Алла, – это тоже ведь ваших рук дело! Проделать все это незаметно можно лишь тогда, когда живешь совсем рядом… Так зачем?
Ничего не ответив ей, Валентина отвернулась и, шаркая опухшими ногами, пошла вперед – мы видели только ее широкую спину.
– Вы мстили ей! – негромко сказала Ада в эту спину. Валя вздрогнула, остановилась, но так и не обернулась. – Мстили ей за своего погибшего ребенка… Двенадцать лет тому назад у вас не стало дочери – она погибла под колесами грузовика, но не шофера этой машины вы стали винить в Оленькиной смерти. Вы считали, что во всем виноват врач, по недосмотру поставивший девочке неправильный диагноз: если бы не он, то дочь уже была бы здорова, думали вы, и ей не пришлось бы в тот день ехать в город на лечение, и ничего бы не случилось. Виновными в гибели Оленьки вы посчитали медиков, допустивших врачебную ошибку. И когда вы узнали, что по вине Алки, которая когда-то работала в поликлинике, тоже погиб ребенок, подросток, вы решили отомстить. И стали пугать ее, пытаясь подтолкнуть Аллу к самоубийству.
В конце этой речи Валентина медленно обернулась к нам – на бледном лице горели красные пятна.
– Да, – сказала она и вдруг счастливо улыбнулась. – Она тоже умерла. Умерла! Жизнь – за жизнь… Это справедливость, согласитесь?
* * *
– Так, значит, ты говоришь – тощая корова не то же самое, что пухленькая кошечка? – хищно спросила я, разглядывая витрину кафетерия – сюда после долгих уговоров почти волоком втянул меня Антон.
