Когда в 21 час 15 минут посетители оставили кабинет судьи Суффри, он испытывал личное удовлетворение. Ему казалось, что расставлены все пешки и можно начинать игру. Жерар Суффри не был особенно тщеславен, но он верил, что подобное дело благотворно скажется на его карьере. В эту минуту он был далек от мысли, что это дело, напротив, станет препятствием на пути его продвижения по службе и на неопределенное время лишит его всякой надежды на то, чтобы покинуть свой небольшой кабинет на третьем этаже Дворца правосудия в старинном городе Тарасконе.
Чехлы покрывали большинство кресел, а большой персидский ковер в салоне был свернут в рулон, связанный двумя веревками. Лоран Киршнер ненавидел эту мрачную картину оставленной на лето квартиры. Но это повторялось ежегодно, когда его жена и двое детей уезжали на побережье в июле, а восьмикомнатная квартира, все окна которой выходили на авеню Фох, чистилась снизу доверху. Поэтому Лоран старался проводить в квартире как можно меньше времени. Рано утром он отправлялся в свой офис на авеню де Мессин, обедал в ресторане, вечера проводил в кинотеатре или в обществе своих друзей, возвращаясь домой только спать и как можно позднее. Однако сегодня он вернулся домой рано. Он прочитал в газете известие об убийстве, и ему хотелось посмотреть в восемь часов телевизионные новости. Лоран Киршнер был высоким и сильным мужчиной пятидесяти пяти лет. У него был широкий лоб, волосы с проседью, тонкие и редкие, волевой подбородок, немного выступающая вперед челюсть, властный и уверенный голос, тон которого не допускал возражений.
Он включил телевизор и сел в кресло. По первому каналу заканчивался показ комедии, и Лоран с нетерпением барабанил пальцами по ручке кресла. Когда на экране неожиданно появилась фотография Кандис Страсберг, его рука застыла в воздухе. Затаив дыхание, он слушал сообщение диктора и просьбу, обращенную ко всем, но главным образом к автомобилистам, дорожным рабочим, водителям транспортных средств, туристам и коммивояжерам, вступавшим в контакт с жертвой, немедленно заявить об этом в полицию или жандармерию.
Когда диктор перешел к другому сюжету, он тотчас же выключил телевизор и некоторое время неподвижно стоял перед потухшим экраном. Пальцы его левой руки лихорадочно перебирали в кармане брюк все, что там лежало, словно в поисках какого-то предмета, которого там не было. Три недели назад Киршнер бросил курить, но сейчас он решительно подошел к ящику секретера в стиле Людовика XV, выдвинул его и достал старую пачку «стьювзента». Он сунул сигарету в рот и подошел к столу, на котором лежала зажигалка. Прикурив сигарету, он сделал несколько глубоких затяжек, после чего подошел к телефону. «В конечном счете у меня есть извинение», — подумал он. Он не спешил набирать номер, тщательно взвешивая свое решение. Наконец резким движением он снял трубку и набрал номер своего адвоката.
Позднее, когда некто решил провести небольшое расследование, чтобы написать книгу об этом происшествии, капитан-лейтенант Жорж Мульер, администратор судна «Франция», рассказал ему гораздо подробнее о Кандис Страсберг, чем во время телефонного разговора с полицией 18 августа.
— На борту судна находилось две тысячи пассажиров. Моей основной обязанностью является организация развлечений и облегчение контактов между пассажирами как первого класса, так и туристского.
Встречаясь с человеком впервые в баре, салоне или коридоре, обычно я безошибочно могу сказать, к какому социальному классу он относится, однако с мадемуазель Страсберг дело обстояло иначе. Я заметил ее в первый же вечер: ее невозможно было не заметить. На борту парохода люди обычно принаряжаются к ужину, она же была одета очень просто, на манер некоторых современных молодых людей, пренебрегающих условностями. Ее лоб был обтянут черной лентой, на индейский манер. На ее лице почти не было следов косметики, и не знаю почему, но я скорее бы принял ее за дочь миллиардера, чем за студентку без гроп а за душой. Мне казалось странным, что она путешествует одна. Я хочу сказать, что она была слишком красивой, чтобы путешествовать одной, так как ей бы ничего не стоило иметь богатого содержателя. После ужина я пригласил ее в бар. Она была не только красивой, но и очень милой, обворожительной.
Она прекрасно говорила по-французски. Она объясняла это тем, что ее мать была француженкой. Ее родители были давно разведены, и она жила в Сан-Франциско у тетки, сестры своего отца.
Это была умная и образованная девушка. Наверное, это выглядит глупо, что я перечисляю только ее достоинства, надо перейти и к недостаткам, а их у нее тоже предостаточно. Самовлюбленная, циничная, распутная. Я в некотором роде не спускал с нее глаз. Нет, она вела себя пристойно, хотя очень легко вступала в контакты с людьми самого разного возраста. Обычно на маршруте Нью-Йорк — Гавр бывает очень мало молодежи. Насколько мне известно, она ни с кем не спала и не напивалась. Всегда была в хорошем настроении, всегда с улыбкой на лице. По-моему, она относилась к тем людям, которым всегда везет, которым все достается очень легко: достаточно открыть дверь и войти.
На протяжении всей своей юности она мечтала о Франции, может быть, это было связано с ее матерью, вышедшей в конце войны замуж за американского офицера и навсегда сохранившей ностальгию по своей чудесной родине. Кандис несколько лет копила деньги на это путешествие.
Накануне нашего прибытия в Гавр я беседовал с одним пассажиром первого класса, одним художником из Нью-Йорка, путешествующим со своей женой. Не знаю почему, но неожиданно разговор зашел о Кандис Страсберг. По мнению этого художника, Кандис была искательницей приключений, корыстной, фригидной и вдобавок ко всему склонной к фантазерству. Больше всего меня поразило слово «фригидная». Откуда он мог знать? Но он говорил так уверенно, что это не походило на вымысел. При первом же удобном случае я спросил Кандис, знает ли она этого человека. Она сказала, что он клеился к ней и что он был ей противен. Мало того, что он предложил ей переспать с ней, что, впрочем, вполне банально, но он предложил спать втроем, с его женой. «Я отправила их обоих подальше», — сказала она и весело рассмеялась.
Вы знаете, люди на пароходе часто ведут себя совсем иначе, чем на твердой земле. Иногда самые уравновешенные становятся истинными демонами. Что вы хотите? Не всем легко провести пять дней в совершенно новой непривычной обстановке. Ступив на землю и обретя свои корни, они обо всем забывают. О людях вообще очень трудно судить. Мы видим только внешнюю сторону, оболочку. Вот почему, когда позднее появились все эти фантастические истории о Кандис Страсберг, мне было не по себе. Несмотря ни на что, я продолжаю думать, что это была очень приятная девушка, и я был бы счастлив почаще встречать таких.
— Наконец-то я вас застала, — сказал голос. Красивый голос с легким ацентом. — Вы уже четвертый.
— Четвертый?
— Четвертый, кому я звоню, — рассмеялся голос. — Вы помните Эда Тэчера?
— Эда? Да… разумеется…
— Эд дал мне несколько телефонных номеров в Париже, но все разъехались на каникулы.
— Вы приятельница Эда Тэчера?
Бернар прикрыл рот рукой и говорил прямо в трубку, так как в кабинете помимо него находились еще четверо человек, а личные разговоры в принципе были запрещены, вернее, не совсем запрещены, но патрон Бонн не любил, когда его персонал использовал телефон в личных целях, в то время как могли позвонить клиенты. А сегодня, как назло, с падением курса золота звонки следовали один за другим. Кроме того, Бернар никак не мог вспомнить Эда Тэчера, хотя, кажется, это был тот высокий рыжий американский журналист. Сколько прошло времени? Два года.
— Как он поживает?
— Думаю, что хорошо. В последний раз, когда я с ним разговаривала, все было в порядке. Он дал мне ваш номер телефона и сказал, что у вас почти пустая квартира… разумеется, если это вас не стеснит.
— Дело в том, что…
— О! Я совсем забыла вам сказать… меня зовут Кандис Страсберг, я американка, я только что приехала из Гавра и собираюсь пробыть в Париже три дня.
— Вы хотите остановиться у меня?
— Если можно. Отель мне не по карману, а Эд сказал, что…
— Мне очень жаль, но я уезжаю на уик-энд сегодня вечером, до шестнадцатого июля. Квартира останется в вашем полном распоряжении.
— Вот здорово!
— У вас есть адрес?
— Да.
— Отправляйтесь прямо по адресу. Я предупрежу консьержа по телефону, и он даст вам ключи.
— Спасибо, Бернар. Я вас увижу или нет?
— В семь часов я заеду за чемоданом.
— В таком случае до семи.
Он повесил трубку, затем снова снял ее, позвонил консьержу и забыл об этом. Ему хотелось скорее уехать из Парижа, он рассчитывал прибыть в Мутри к ужину, несмотря на пробки на дорогах, типичные для вечера пятницы. Когда он вернулся к себе, она заканчивала переодевание. На ней были бежевые вельветовые брюки, поясная пуговица которых была расстегнута, и он мог заметить ее плоский загорелый животик; белая блузка с широким вырезом, а с шеи свисали позолоченные цепочки, позвякивающие при движении. Она непрерывно перемещалась из комнаты в ванную. У нее были длинные стройные ноги и узкие бедра. Она показалась ему легкой и красивой. Что-то от Моцарта. Она весело улыбалась ему, немного запрокинув голову назад, демонстрируя ослепительно белые зубы. Забавная, подумал еще Бернар.
