— Как он поживает?
— Думаю, что хорошо. В последний раз, когда я с ним разговаривала, все было в порядке. Он дал мне ваш номер телефона и сказал, что у вас почти пустая квартира… разумеется, если это вас не стеснит.
— Дело в том, что…
— О! Я совсем забыла вам сказать… меня зовут Кандис Страсберг, я американка, я только что приехала из Гавра и собираюсь пробыть в Париже три дня.
— Вы хотите остановиться у меня?
— Если можно. Отель мне не по карману, а Эд сказал, что…
— Мне очень жаль, но я уезжаю на уик-энд сегодня вечером, до шестнадцатого июля. Квартира останется в вашем полном распоряжении.
— Вот здорово!
— У вас есть адрес?
— Да.
— Отправляйтесь прямо по адресу. Я предупрежу консьержа по телефону, и он даст вам ключи.
— Спасибо, Бернар. Я вас увижу или нет?
— В семь часов я заеду за чемоданом.
— В таком случае до семи.
Он повесил трубку, затем снова снял ее, позвонил консьержу и забыл об этом. Ему хотелось скорее уехать из Парижа, он рассчитывал прибыть в Мутри к ужину, несмотря на пробки на дорогах, типичные для вечера пятницы. Когда он вернулся к себе, она заканчивала переодевание. На ней были бежевые вельветовые брюки, поясная пуговица которых была расстегнута, и он мог заметить ее плоский загорелый животик; белая блузка с широким вырезом, а с шеи свисали позолоченные цепочки, позвякивающие при движении. Она непрерывно перемещалась из комнаты в ванную. У нее были длинные стройные ноги и узкие бедра. Она показалась ему легкой и красивой. Что-то от Моцарта. Она весело улыбалась ему, немного запрокинув голову назад, демонстрируя ослепительно белые зубы. Забавная, подумал еще Бернар.
Он стал быстро укладывать предметы туалета, пижаму, купальные плавки.
— Вы хотите провести четырнадцатое июля в Париже?
— Да, я вся в предвкушении праздника.
— Да, именно. Толчея, давка, насилия, грабежи. Советую вам под блузку надеть закрытый купальник. Это фестиваль разгула и бандитизма.
— А еще чего?
— И иностранцев. Будете чувствовать себя как дома среди американцев. Вы этого хотите?
— Возможно. А что тебе до этого?
— Ничего.
Обращение на «ты» пронзило его, как электрическим током. Он остановился у двери, расслабился и улыбнулся:
— До понедельника, я вернусь рано утром.
— В понедельник меня уже здесь не будет.
— Оставьте ключ у консьержа. До свидания. Желаю хорошо провести время.
— Постараюсь, — сказала она. — А ты куда?
— В деревню, навещу свою детвору.
— Ты женат?
— Разведен. Дети живут с женой, два мальчика, четырех и двух лет.
Бросив кожаную сумку в передний багажник «порше», он злился на самого себя. Как он и предполагал, у ворот Сен-Клу образовалась огромная пробка. После Роккенкура пошел дождь, заработали дворники. «Порше» ехал зигзагами, непрерывно меняя полосы, чтобы выиграть несколько метров. Бернару хотелось оторваться от других машин, выжать из мотора все его лошадиные силы, но это было невозможно. У него начала болеть голова, и ему хотелось есть. Он все больше злился и курил одну сигарету за другой. Ему хотелось остановиться у первого кафе, но тем не менее он доехал до самого Бревьера, лежащего перед Рамбуйе, остановил машину на обочине дороги и вошел в кафе. Его соединили почти сразу.
— Послушай, Колетт, мне очень жаль, но я не могу приехать.
— Ты где, дорогой?
— Возле Рамбуйе.
— Значит, самый трудный участок уже позади.
— Дело не в этом. Я потом объясню тебе.
— Дети очень расстроятся. Твой приезд для них — настоящий праздник.
— Я знаю, но не могу. Это выше моих сил.
— Девушка?
Он угадывал ироничную улыбку на ее лице.
— Это все так странно, я сам не знаю, что это.
— Ты обещал им устроить фейерверк.
— Скажи им, что я устрою его в следующий раз. Клянусь.
— Но это глупо — доехать до Рамбуйе и возвращаться назад.
— Да, очень глупо. Целую тебя.
Было десять часов, когда он вернулся в квартиру на улице Николо, и он знал заранее, что не застанет ее дома. Может быть, она все-таки вернется не слишком поздно? Хотя он знал, что вернется она поздно. А что, если она придет с каким-нибудь парнем? Его охватила паника, сменившаяся ненавистью. «Какое она имеет право приводить кого-то в мой дом?» — подумал он. Хотя это такое поколение… от них всего можно ожидать. Разве в мое время (ему был тридцать один год) девушки могли позволить себе такое? Ложась в полночь в постель, он представил себе ее рядом, обнаженной, и ту оргию, которой они могли бы предаться. Он встал с кровати, взял лист бумаги и написал: «Я передумал и решил остаться. (Для него это было почти признанием в любви.) Я буду спать в кабинете (проявление деликатности). Завтра можно спать долго. (Он уточнял свои намерения.)»
Утром, проснувшись, он увидел приписку к своему посланию: «Я проснулась рано. Я не могу уснуть, поэтому вернусь в полдень».
Он побрился, затем снова лег, а когда в двери повернулся ключ и она открыла дверь, он притворился спящим. Он предусмотрел целую гамму тактических приемов ее соблазнения, но, услышав над своим ухом щелчок поясного ремня и скольжение джинсов вдоль ног, понял, что его приемы не понадобятся.
Начало их любви походило больше на игру, на что-то несерьезное, но внезапно она стала сосредоточенной, откинула голову набок, а из ее напряженных губ вырывались все более продолжительные стоны. Глаза ее были закрыты, но время от времени она приоткрывала их, глядя на него томным и отсутствующим взглядом, затем ее веки снова опускались, голова запрокидывалась, тело вздрагивало, и так продолжалось несколько раз до тех пор, пока неожиданно в груди ее не родился животный, пронзительный крик освобождения и высшего блаженства.
— Ты знаешь, — сказала она, — у меня был трехнедельный перерыв.
— И на пароходе?
— И на пароходе. Единственный мужчина, который мне там нравился, был администратор.
— Но ты не спала с ним?
— Увы, нет.
— Сначала я вел себя с ней как идиот, — сказал он позднее, — я просто потерял голову. С ней было очень легко, она была мила и обволакивала нежностью, между нами не было никакого барьера, никакого стеснения, как будто бы мы уже давно знали и любили друг друга. Но в то же самое время ее отделяла какая-то невидимая, нематериальная и даже прозрачная завеса, пелена, которая как бы замуровывала ее заживо. Вы знаете, что-то наподобие научно-фантастических фильмов, в которых марсианин с внешностью человека отделен от людей стеклянной перемещающейся перегородкой. Я вел себя как идиот, потому что обезумел от счастья, и каждый раз, когда я говорил ей об этом, невидимая пленка, отделяющая нас, становилась все более плотной.
Вечером 13 июля в Сен-Жермен-де-Пре была немыслимая толчея: оркестры играли на тротуарах, люди танцевали на улицах. Здесь была смесь наигранной веселости и вульгарности, которая характерна для толпы. Но она была в восторге от этого. На ней был легкий белый пуловер и короткая красная юбка. «Мне не хватает только синего цвета», — сказала она. Она танцевала со случайными прохожими: парнями и девушками, неожиданно бросала их, возвращалась к Бернару, целовала его, обхватив рукою за шею, увлекала его дальше, повторяя, как все это чудесно. Внезапно им овладело сильное, непреодолимое желание. Он обхватил ее за талию и подтолкнул к входу в отель на улице Сен-Бенуа.
— Ты что, маньяк?
Однако она не противилась и через некоторое время разделила с ним наслаждение, вложив в него всю эйфорию своего ликования. «Настоящий фейерверк», — подумал он, одеваясь. Он чувствовал себя счастливым, и ему хотелось смеяться.
— Оставайся в Париже, — внезапно предложил он. — В августе у меня отпуск, и числа тринадцатого мы вместе можем отправиться на юг.
— Ты с ума сошел! Я приехала, чтобы путешествовать. Что я буду делать в Париже целый месяц?
Они вышли из отеля и протиснулись сквозь толпу к маленькой площади Фюрстенберг, где находился музыкальный киоск.
— Такая девушка, как ты, не должна путешествовать автостопом. Прежде всего, это опасно.
— У меня нет денег, а следовательно, нет и выбора. Кроме того, я хочу узнать людей.
— Ты узнаешь не людей, а самцов, которые будут приставать к тебе.
— Может быть, мне как раз это и нужно.
У него был такой несчастный вид, что она тут же добавила:
— А почему бы тебе не приехать ко мне?
— Но я не знаю, где ты будешь в это время. Впрочем, ты сама этого не знаешь.
— Я могу отправить тебе телеграмму.
В этот момент ее подхватил огромный швед и закружил в вальсе в самом центре маленькой площади. Бернар, оперевшись о дерево, наблюдал за ними, желая поймать ее взгляд всякий раз, когда она поворачивалась в его сторону. «Я люблю ее, — неожиданно подумал он. — Я ее люблю, но это интересует ее не больше, чем рыбная ловля с рыбацким фонарем». Он немного опьянел.
