Я мог бы выпрыгнуть, но на такой скорости я переломаюсь, как сухой прутик. Мне нужно было отвалить вместе с мальцом. Веснушка знает, что я не рискну пристрелить его, пока у него нога на педали газа.
Такси несется к одному из пирсов, выглядящему не самым прочным и ограждаемому знаком, гласящим «Вход воспрещен». Что ж это за защита? Такую меру безопасности обойдет даже дрюченый пацан на роликовой доске.
– Я готов, Макэвой! – верещит Веснушка, и по лицу я вижу, что на попятный он не пойдет.
Надо бы его пристрелить. Хуже уже не будет, даже если за рулем будет труп.
У меня нет выбора, этот пучеглазый рыжий кал-вместо-мозгов должен отправиться на тот свет сию же секунду. Вообще-то после «рыжий» следовало бы поставить запятую, а то может получиться, что у Веснушки рыжий кал, что для меня в сортире как-то совсем не в струю.
– Ты не сделаешь этого, Макэвой! – торжествующе кричит рыжий, кал-вместо-мозгов. – У тебя кишка тонка!
Задержись мы вне времени на минутку, я бы указал, что Веснушка готов убить себя, чтобы избежать смерти от моей руки, и уж наверняка есть более удачный способ разрешить наши противоречия.
Но оказаться вне времени нам не дано, так что мне придется стрелять или принять ванну.
Стреляй.
Ты уже стрелял в людей прежде. Помнишь тот раз в армии? Трудно будет уже потом.
Стреляй.
– Веснушка! – кричу я, перекрывая грохот шин, скачущих по гравию, и крови в моих собственных ушах. – Не заставляй меня делать это! Ты ирландец, мы уж наверняка можем все уладить!
Разумеется, будь у нас в запасе семьсот лет.
Слишком поздно. Мы уже на пирсе. Под нами рокочет барабанная дробь досок, моя челюсть отзывается барабанной дробью зубов, а затем наступает мгновение полета.
Веснушка бросает руль, будто у него хватит времени выскочить в воздухе или совершить иной откровенно немыслимый кульбит, если только он не получит пулю в свой сотовый, а самое пикантное на нем в тот раз, когда я проверял, у Веснушки было с Софией Доминатрикс. Он успевает высунуть ноги из двери, когда мы кончаем полет, и циклопический кулак воды захлопывает дверцу, перерубая его торс более-менее пополам.
Приводняемся мы жестко, катастрофическое торможение швыряет меня на перегородку, вышибая дух. Ветровое стекло выпячивается внутрь, а затем вылетает напрочь, впуская поток черной воды, заливающей передний отсек и труп Веснушки. Единственный пузырь воздуха остается в заднем отсеке, так что мы стремительно погружаемся.
Я потратил немало часов, вникая в ситуации, угрожающие жизни, но теперь проку от них ноль без палочки. Мне остается лишь уповать на благополучный исход.
Я пытаюсь вдохнуть, но легкие не повинуются, и я на грани безоглядной паники. Я не хочу, чтобы меня не нашли. Я не хочу навечно числиться в списке пропавших без вести, если кто-нибудь потрудится меня туда занести. Есть что-то ужасающее в мысли, что ты можешь исчезнуть в силу обстоятельств, проглоченный землей, и ко времени, когда вода отпустит твое тело, от него не останется ничего, кроме обросших тиной костей.
Машина оседает на дно реки, и от толчка мои легкие начинают работать вновь. И теперь, когда к мозгу начал понемногу поступать кислород, я начинаю систематизировать собственное положение.
Все это нелепость какая-то.
Да брось. В такси смерти на дне реки, глядя на труп, плавающий в свете дверей нараспашку. Ил клубится в оконном проеме, и пара рыб, напоминающих не что иное, как какашки с плавниками, вплывают внутрь, чтобы оглядеться.
Рука у меня замерзла. Почему у меня мерзнет рука?
Потому что она застряла в форточке для оплаты, болван, иначе бы ты уже утоп. Я как тот голландский мальчик, сунувший пальчик в дамбу, только я в прокачанном такси, а вовсе не у дамбы. И я не голландец, и мальчиком меня никто не называл уже давненько.
Исковерканный труп Веснушки всплыл так, что оказался лицом к лицу со мной по ту сторону стекла. На нем так и осталось выражение маниакального торжества, заставляющего почувствовать себя лузером, хотя труп здесь он.
В кармане Веснушки что-то светится, и я с изумлением осознаю, что мой телефон до сих пор работает и у меня входящий вызов. К счастью, карман Веснушки в пределах моей досягаемости, так что я выпускаю пистолет и вытаскиваю свою трубку «Хелло Китти»[58]. Теперь самое хитроумное: надо выдернуть руку, уповая, что давление воды захлопнет форточку, а если не захлопнет, мне придется спешно ретироваться через боковую дверцу и рвать к поверхности.
Я вытягиваю руку, пока та не готова вот-вот выскочить из отверстия, и делаю пару глубоких вдохов, стараясь наполнить легкие до предела. Телефон все еще чирикает в затопленном такси. Кто-то пылко жаждет связаться со мной.
Лады. Хватит терять время.
Я вытаскиваю руку, и вода захлопывает полуприкрытую форточку до конца, обеспечивая достаточную герметичность. Вода все равно просачивается, но в значительно замедленном темпе.
Наконец-то фортуна повернулась ко мне передом.
Еще бы. Застрял в подводном гробу. О, счастливый день! Надо скорей бежать покупать лотерейный билет.
Но я никуда не бегу. Я даже не смогу открыть дверцу, пока давление не уравняется. И даже если б я смог открыть дверцу, ринувшийся внутрь Гудзон припечатал бы меня к сиденью. Так что мне придется сидеть здесь, глубоко дыша, пока задний отсек не заполнится водой, откуда следует, что я должен открыть форточку собственноручно, что вопиюще противоречит всем моим инстинктам выживания.
Я отвечаю на звонок. Почему бы и нет?
– Угу.
– Куда ты к чертям подевался?! – вопрошает Ронел Дикон, моя подруга-«фараон», работавшая в четырехкомнатном отделении в Клойстерсе (и две из этих комнат – туалетные), но недавно переехавшая и поднявшаяся на пост лейтенанта в отделе специальных расследований полиции штата Нью-Джерси.
– Где я? Ты не поверишь, боец.
– Ты, случаем, не занимаешься избиением легавых, нарядившись в розовые стринги?
– Хотел бы, – искренне признаюсь я. – А стринги были красные, лады?
– Для тебя это скверно пахнет, Дэн. Мои собратья по большей части вне себя.
– Ага, а у меня есть правдивая версия, если тебе интересно.
– Правда мне всегда интересна, Макэвой. Я – последний поборник истины. Мы можем встретиться?
– Может, и можем. Надеюсь.
– Где ты, Дэнни, черт тебя возьми? Прием ни к черту.
Мой тарифный план – просто чудо, если продолжает показывать «палки» даже под водой.
– Я тут в несколько стесненном положении, Ронни. Встретимся в «Помпоне», в «Кухне». Помнишь, где это?
– Еще бы, мы там разбирались с парнем из «Веселой компании».
– Ага, только не из «Веселой компании». Из «Большого ремонта»[59].
– Белые парни, убогий юмор… Какая разница? Когда?
– Как только сможешь, я буду там раньше тебя.
– А если нет?
– Если нет, прочешите реку.
– Прочесать реку? Какую реку? Что происходит, Дэн?
– Сейчас объяснить не могу, Ронни, но мы друзья, правда ведь? Ты бы сказала, что мы друзья, не так ли? Встала бы и поручилась бы за меня на панихиде или вроде того?
– Ага, мы друзья, – подтверждает Ронни, но настороженным тоном, будто отговаривает парня прыгать с крыши, так что я даю отбой.
Она сказала, что мы друзья, и с меня довольно.
Вода доходит мне уже до щиколоток, хотя по ощущениям это скорее ил, чем вода. Никто никогда не нырял поблизости в Гудзон, чтобы освежиться, но выбраться я еще не могу, так что придется обождать.
Телефон напоминает мне, что у меня еще одно непросмотренное видеосообщение.
Видео Томми.
Уж лучше смотреть его, чем созерцать плавающий труп Веснушки, так что я выбираю его и нажимаю на кнопку воспроизведения, и того, что следует, вполне достаточно, чтобы перетянуть чашу весов в ситуации с Майком Мэдденом, если я только выберусь из этого подводного гроба живым. Видеоклип увлекателен почти настолько, чтобы заставить меня забыть о своей горькой участи, но тут форточка вдруг распахивается, и затхлая речная вода льется потоком. Через считаные секунды ледяная вода поднимается мне выше коленей, а вокруг ног накручивает ленты Мебиуса рыба-какашка.
Я жду, пока не приходится дышать, запрокидывая лицо кверху, потом набираю полные легкие кислорода и наваливаюсь на дверь плечом. К счастью, Веснушка не нажал на кнопку блокировки дверей, когда Ши отвалил, так что дверца распахивается без труда. Я выскальзываю в темную толщу реки, и та проглатывает меня, как пылинку, как ничто. Если Гудзон заберет меня сейчас, по мне не останется даже мелкой ряби на поверхности.
С чего вдруг такая обреченность? И почему я вообще думаю о смерти? Бывал я в тренировочных бассейнах и поглубже этого, причем в полной боевой выкладке.
Я в темной воде, но в вышине сквозь мрак пробиваются алые лучи солнца. Медленно выпуская воздух, как учили, бью ногами, стремясь к поверхности, и обнаруживаю, что рассвет в таком ракурсе представляется весьма специфично.
