– Я слушаю.
– Помнишь ту украденную арабскую лошадку?
– Ятаган? Очевидно, этот одр стоил двадцать миллионов баксов. Кобылы строились в очередь, чтобы осемениться.
– Ага, можешь вполне отозвать собак. Старик Ятаган находится в мусорном мешке у пирса номер сорок девять.
Ронел делает пометку в своем телефоне.
– Наколка и вправду смачная. Вне моей юрисдикции, но я могу на что-нибудь сменяться. Что еще?
– Штокарило. На двадцать футов глубже, в такси. Трупы в багажнике, и готов поспорить, внутри багажника достаточно ДНК, чтобы закрыть дюжину «висяков».
На секунду Ронел впадает в девичество и хихикает:
– О-о-о! Как мне нравится, когда ты произносишь «штокарило». От этого всякая леди внутри аж трепещет.
На мой вкус, разговор становится малость легкомысленным.
– Я по уши в беде, Дикон, – выкладываю я ей. – По самое некуда.
Ронни кладет свой «Айфон» на столик и нарочито смотрит видео.
– Это я вижу, Дэн. Значит, ты носишь стринги?
– Значит, ты видела клип. Меня серьезно спровоцировали.
Ронни стучит по экранчику.
– Смахивает на то, что ты сам пошел на провокацию. Это двое наших братьев-офицеров, и ты их избил. Фортц дважды награжден.
– Награжден? Лучше бы он был дважды огражден.
Ронни улыбается, тут же напомнив мне волка, которого мне довелось видеть однажды.
– Огражден? Я прям лопаюсь, Дэн, – изрекает она, не выказывая ни малейших признаков потери целостности внешней оболочки.
– Мне нужна помощь, Ронни.
– Ага, для начала с гардеробом.
– Ронел, я серьезно. Под угрозой жизнь женщины. Не исключено, что уже поздно.
– Уж если говорить о рекламных слоганах, то вот твой. «Дэниел Макэвой – Розовые Стринги. Молитесь, чтобы он не опоздал».
– Розовые?! – Я ахнул кулаком о столик. – Да они красные! Любому идиоту видно, что они красные. Из-за блесток они при свете кажутся чуток розоватыми, и всё.
Ронни в восторге.
– Эй, притормози, Стрингер. Я же здесь, не так ли? Одна, как ты просил, и вопреки приказам и протоколу, могу добавить. Так чья же жизнь в опасности и как ты отчитаешься за это видео?
Я очерчиваю все в кратких чертах. Похищение, порностудию, мою тетю Эвелин. Рассказ славный, так что Ронни слушает во все уши. Может, у нее и малость не все дома, но Ронни полицейский на 100 процентов. Однажды она мне сказала:
«Я праведный коп, Дэн. Если ты меня порежешь, знаешь что будет?»
«Только не говори, что кровь пойдет синяя[61]».
«Нет. Кровь пойдет красная, но я зачитаю тебе Миранду[62], прежде чем измолотить тебя в говно за нападение на офицера».
Когда я кончаю рассказ, Ронни выдерживает минутку, чтобы усвоить его и рассортировать вопросы.
– А ты не гонишь мне лажу?
– Не-a. Как на духу.
– Потому что если гонишь…
– Я ничего тебе не гоню. Я разве похож на арапа?
– Зато пахнешь, как он.
– Это гребаный Гудзон. Небось подхвачу гепатит.
Ронел выстраивает приправы в ряд.
– Лады. Эта телка Костелло наняла Фортца и Кригера убрать тебя с горизонта?
– Ага. А пыточное порно, по-моему, – их собственная виньетка к плану.
Ронни опрокидывает соль и перец.
– Эти типы занимались ужастиками с тех самых пор, как покинули город, попав под подозрение. Сейчас они в бегах, в последний раз их видели ковыляющими прочь с места аварии близ «Силверкап».
Это меня огорчает, потому что я держал кулаки за то, чтобы Кригера и Фортца нашли бездыханными в их машине – обосравшимися, с членами колом и одетыми в манкини.
Ронни ставит кетчуп и острый соус на подставку для салфеток.
– Значит, твоя тетя застряла в пентхаузе с коварной мачехой?
– Моя тетя – кетчуп?
Ронел сдвигает брови:
– Нет. Твоя тетя – долбаный соус. Ты что, тормозишь?
– Извини. То бишь, майонез… Угу, где-то так. Моя тетя и Эдит в пентхаузе подставки для салфеток.
– Ты насмехаешься над моей диорамой?
– Что?! Боже, ни за что. Она что надо.
– Потому что это законная полицейская методологизация. А если она недостаточно моднячая для мистера Розовые Стринги, наверное, ему стоит поискать другого легавого приятеля.
Я понимаю, что Ронел играет мной, но все приправы на ее стороне.
– Нет. Диорама мне нравится. Она все кристаллизует.
Усилия, вложенные мной в глагол, умиротворяют Ронни.
– Кристаллизует, а? Ты и вправду в отчаянии.
– Да брось, Ронни, мне нужен лишь твой значок, чтобы войти в этот пентхауз. Тогда Эв сможет выйти оттуда по собственной воле.
Ронел обрывает бумагу с куска сахара.
– Это я? – интересуюсь я. – Кусок?
– Дело не только в тебе, Дэн, – отвечает она, закидывая сахар в рот. В большинстве дней, когда Ронни делает какую-нибудь неожиданную мелочь, это напоминает мне, как она исключительна, как поразительна. Сегодня утром я чувствую себя лишь беспомощным и обыгранным.
– Проблема в том, что ты разыскиваешься для допроса, – сообщает она. – Я должна в это самое время везти тебя в город.
Мне нравится, как строится это заявление. Уйма пространства для «но», так что я подсказываю:
– Но?..
– Но я знаю, как ты относишься к защите женщин на свой амбальский, альфа-фигенный, хреномашеский манер.
– И?..
– И если эта твоя тетя окажется мертвой, ты можешь вычеркнуть одну Д в наших парных татушках ДДГ.
ДДГ. Друзья до гроба.
– Может, и вторую заодно, – подыгрываю я.
– И мы поедем туда, потому что у меня наличествуют достаточные основания из надежного источника. Похищение человека или другая какая туфта. Довольно тебе этого?
– С лихвой, Ронел. Ты спасаешь мне жизнь.
Ронел упирает локти в стол, и это уже само по себе отпугивает официантку, собиравшуюся подлить нам кофе.
– Но если ты меня подставишь, Дэн, то я загляну чуть глубже в криминальное дерьмо, случившееся в твоих окрестностях за последний год.
На данный момент я готов на любые сделки.
– Лады, Ронни. Я подпишу хоть какое признание, если тебе понадобится.
– И обещай мне сейчас же: не махать кулаками, никаких твоих тайных операций и лажи с «мокрой работой».
Я начал извиваться, протискиваясь из кабинки.
– Никакой лажи.
– Смотри у меня, Дэн, – замечает Ронел, швыряя на столик двадцатку, хотя ничего не заказывала. – Я только что получила пост лейтенанта и покамест не хочу с ним расставаться.
После пребывания в реке мой телефон булькает, вместо того чтобы чирикать. Я невольно проверяю, что там.
Хватит ждать, когда к тебе на выручку придет белый рыцарь[63]. Ты сам свой белый рыцарь.
Я прикрываю телефон ладонью. Ронел подозрительно щурится.
– Что-нибудь интересное, ковбой?
– Не-a, – отвечаю я, выскальзывая из кабинки. – Ничего интересного и полезного.
Ронни выскальзывает со своей стороны, и вдруг мы оказываемся очень близко друг от друга, и я не знаю, следует мне сдать назад или нет. Ронни же подступает еще ближе и кладет ладонь мне на спину. Глаза ее как два шоколадных драже, а губы, когда она улыбается, могут принадлежать какой-нибудь милой особе. Сейчас она улыбается.
– Ронни, – лепечу я, но и только потому, что не знаю, что еще сказать, а еще ее ладонь скользит ниже, за пояс моих джинсов.
Все это весьма публично, но я не могу не вспомнить о той ночи, когда мы были вместе, а она – довольно-таки безумной.
Должно быть, на лице у меня что-то отразилось, потому что Ронни смеется:
– Не льсти себе, Макэвой, я просто проверяю кое-что.
Она просовывает два пальца под резинку стрингов и хорошенько ею щелкает.
– Ты все еще в них, а?
Я киваю, уповая, что никто из полудюжины ранних пташек в закусочной не наблюдает за этим представлением.
– День выдался хлопотный, а запасные я с собой не ношу.
– Это может составить проблему, – отмечает Ронни, салфеткой стирая с руки речную грязь. – Ты не можешь показаться в «Бродвей Парк», выглядя как дряхлый старый бомж.
Слово «старый» в этом предложении совершенно излишне.
* * *
Мы заворачиваем в круглосуточный «Кей-Март» на Бродвее, чтобы я обзавелся одеждой, от которой не смердит сточными водами. Убедительная демонстрация значка Ронел заставила менеджера уступить ключ от туалета с душевой для сотрудников, и я посвящаю несколько минут выскребанию грязи из складок собственного тела и разглядыванию себя в зеркале, поросшем каким-то грибком между стеклом и алюминием. Выгляжу я весьма потрепанным, эдакой зомби-версией себя самого, и «Триллер» Майкла Джексона, проигрывающийся через акустические системы магазина, только усиливает это впечатление, – а может, именно он в первую голову и вложил это впечатление в мои мозги. Я встал по стойке «смирно», когда дошло до куплета Винсента Прайса[64], который мне всегда нравился, и вдруг осознал, что никакая музыка через акустику не звучит – а на самом деле никакой акустики просто нет.
Мне надо pronto взять себя в руки.
