пригласить красивую девушку на свидание. Но профессиональные навыки всё же превалировали, поэтому он то и дело технично выспрашивал у девушки про интересующего его врача и больницу.
Уже через два часа приятного общения с Любой Сергею удалось выяснить, что Валерий Кириллович, при своём уважительном отношении к персоналу и студентам, часто проявлял признаки внезапной агрессии к пациентам его отделения. Не раз они делились друг с другом историями о его инновационных методах лечения, иногда похожих больше на издевательства над беспомощными и больными людьми. Особенно он любил делать с пациентами то, чего они больше всего боялись. Объясняя это тем, что в состоянии стресса пациенты больше ему открываются, что помогает установить причину возникновения фобии и предоставляет возможность найти, как он это называл, выключатель. Но выглядело это явно не как терапия, а как проявления садизма. Ему нравилось изолировать тех, кто боялся находиться в одиночестве. Проводить акватерапию тем, кто испытывал панический страх к воде. Многое, по всей вероятности, из того, что говорили о докторе работники восемнадцатого отделения и практиканты, было выдумками и преувеличением, но какая-то доля правды в этом всём присутствовала. Лично Люба только однажды стала свидетелем его особого подхода к лечению, когда услышала странный смех из одного из технических помещений. Это было после шести часов вечера, когда все интерны разошлись по домам, а в отделении из персонала оставалось только несколько санитаров. Люба должна была к этому времени тоже уйти, но задержалась, решив закончить переписывать конспект. Проходя мимо хозблока, она услышала гоготание. Все пациенты были в палатах, и вообще в эту часть помещения вход был ограничен. Заглянув в щель между наличником и самой дверью, она ужаснулась, увидев Валерия Кирилловича по пояс раздетого, но при этом в колпаке и маске на лице. Он склонился над каталкой для транспортировки пациентов с пристёгнутой там пожилой, полностью голой женщиной, и поливал её из шланга водой. Она извивалась, связанная по рукам и ногам, как змея, а доктор реготал и продолжал окатывать ее скорее всего холодной водой. Рот женщины был закрыт кляпом. Она кричала, но крик едва был слышен. Люба жутко испугалась и поспешно ушла, долго не понимая, что там происходило, и почему в хозблоке мужского отделения оказалась женщина. Вопросов было много, но Люба то стеснялась, то боялась с кем-либо поделиться тем, что увидала в тот вечер. Вообще, в отделении все санитары и доктора были склонны к жестокости. За время практики Люба насмотрелась на избиение неуправляемых пациентов, на чрезмерно жестокое к ним отношение. Да, многие из них были агрессивны и неконтролируемы, но всё-таки они тоже люди и заслуживали к себе человеческого отношения. Матерные слова были в повседневном и повсеместном применении всеми, за исключением Валерия Кирилловича. Он всегда, на людях по крайней мере, вёл себя интеллигентно, разговаривал вежливо, с уважением. Но, по-видимому, оставаясь один на один с пациентами, мог позволить себе выход эмоций. Понять крик, гнев и злость работников было можно. Работа в подобного рода медицинских учреждениях была особенной, требовала самоконтроля, огромной выдержки и самообладания. Естественно, она откладывала отпечаток на всех сотрудников. Попав в психиатрическое отделение всего однажды, в качестве посетителя, человек долгое время не может отойти от увиденного и услышанного в стенах больницы. Что говорить о тех, кто там работает на протяжении многих лет?
Ещё Люба рассказала, что кое-кто из персонала практически проживает в отделении. В том числе и сам заведующий. Зарплаты санитарок мизерные, и для того, чтобы хоть как-то выжить в современном мире с вечно опережающей доходы инфляцией, многим приходится работать в несколько смен. Люба была скромной, но очень общительной. Если она чувствовала себя комфортно, то быстро открывалась человеку. В больнице она больше слушала, чем говорила, поэтому знала многое обо всех медработниках. В будущем она планировала связать свою жизнь с психиатрией и, получив высшее образование, хотела работать психиатром. Поэтому её очень интересовали жизни всех, кто относился к системе оказания психиатрической помощи. Она часто проецировала те или иные случаи из жизни её будущих коллег на себя, представляя, как бы она поступила в той или иной ситуации. В общем, за то недолгое время, которое она провела на практике в больнице, она знала, кто с кем живёт, состав семьи, какие у кого зарплаты, проблемы, возраст, вес, привычки и многое другое.
Сергей слушал Любу очень внимательно, но поток информации был настолько плотным, что, даже несмотря на его интерес услышать как можно больше от неё о больнице, он устал и начал зевать. Понимая, что пока точно не знает, что хочет от неё услышать, и что в случае необходимости попросит её рассказать о чём-то в деталях, он прервал её и перешел на абсолютно отвлечённые темы.
Доктор включил лампу и взялся за скальпель. Радослав ещё находился в сознании.
– Сейчас мы всё исправим, Родион.
– Меня зовут Ра-до-слав, – по слогам произнёс Родя, находясь уже в полудрёме.
– Да-да, извини, Радослав.
Родя повернул голову вправо и наблюдал, как старуха вводит ему наркоз в вену. Однажды ему кто-то рассказывал, что если в этот момент смотреть на шприц, то якобы ровно тогда, когда половина раствора уже в крови, засыпаешь, отключаешься. Затем сама операция длится как будто всего несколько минут. Слышен шум и гул, иногда слышны голоса, но чаще – просто шум. Сон очень глубокий. Потом палата, и всё, всё кончено. Дальше постепенно приходит боль и все неприятные, сопутствующие операции моменты. Так и произошло. Родя смотрел на шприц и отключился, а проснулся, к его счастью, уже в палате, а не так, как некоторые из жертв, на операционном столе. И по его ощущениям операция действительно заняла всего несколько минут. На самом деле ампутация длилась несколько часов. Доктор импровизировал с инструментами на ходу. Изначально он хотел удалить часть стоп и немного кожи с голеней, но потом, заигравшись, пошел выше к коленному суставу. Уровень ампутации он определил путём недолгого совещания с самим собой и своей помощницей. Обычно все сложные операции он проводил не один, лишь в крайних случаях отказывался от помощи. Разрезав мягкие ткани, он перевязал сосуды, обработал нервные окончания и взялся за кость. Предотвращение осложнений его не волновало, поэтому он никогда не тратил время на особый подход. Решения принимались мгновенно, и руки уверенно работали с конечностями.
Проснувшись в отдельной послеоперационной палате, Радослав сразу же почувствовал боль в оперированных частях своего тела. Боль была тупая и тянущая. Он сразу не понял, что с
