Да, с Адамбергом ей, конечно, легче, ведь ничто куда проще, чем нечто. Ничто — это грустно, но просто и понятно. Протянув руку, она могла бы дотронуться до него. Не сосчитать, сколько часов она проспала, положив голову ему на плечо, и сон ее был крепок и безмятежен. Она даже вбила себе в голову, что этот мужчина ей идеально подходит, словно по волшебству, и с этим ничего не поделать. А сегодня его присутствие даже не смутило ее. Она предпочла бы, чтобы вместо него здесь спал Лоуренс. С канадцем ее связывали совсем иные отношения, нисколько не похожие на бурю страсти, с чего много лет назад началась их с Адамбергом совместная жизнь. Конечно, ее нынешние чувства гораздо скромнее, с примесью мелких подозрений и недомолвок. Однако Камилла давно уже не стремилась к идеалу. Она изменилась, и теперь к ней не так-то просто подступиться.
Полуночник перестал храпеть: должно быть, перевернулся на бок. Наконец-то короткая передышка. В тишине она услышала ровное дыхание Адамберга. Он тоже просто взял и заснул. У меня своя жизнь, у тебя своя. Вот что остается от великой веры, от великих страстей, — только спокойное, легкое дыхание.
Камилла, измученная тяжкими раздумьями, заснула поздно и проснулась только в девять. Она поспешно натянула сапоги, не касаясь пола босыми ногами, и выскользнула за брезентовую занавеску. Солиман лежал на кровати и, подперев голову рукой, усердно изучал словарь.
— А где остальные? — спросила она, налила себе кофе и уселась на кровать Полуночника, прикрикнув на пса: — Эй ты, Трикотажное Изделие, подвинься!
— Его зовут Интерлок, — поправил Солиман.
— Да, извини. Так где остальные?
— Полуночник пошел звонить своим овцам. Кажется, вчера старшая овца неважно себя чувствовала, у нее нога опухла. По-моему, это на нервной почве. Старик пытается поднять ей настроение. Когда во главе стада хромая овца, все идет наперекосяк.
— Как ее зовут, эту овцу?
— Ее зовут Джордж Гершвин, — ответил Солиман, поморщившись. — Это все Полуночник. Он хотел найти ей имя в словаре и ткнул наугад в статью из раздела имен собственных. А потом менять что-либо уже было поздно: что сказано, то сказано. Все и зовут ее просто Жорж. Как бы то ни было, нога у нее действительно опухла.
— А где Жан-Батист?
— Рано утром он сходил в полицию Сотрэ, а потом вернулся, сел в машину и поехал к другим полицейским, в Виллар-де-Ланс. Он сказал, прокуратура поручила им вести дело Серно, если я ничего не путаю. Он сказал, чтобы садились есть без него.
Адамберг вернулся в три часа. Солиман стирал белье в голубом тазике, Камилла сочиняла музыку, устроившись в кабине грузовика, Полуночник что-то тихо напевал, сидя на табурете и почесывая собаке голову. Адамберг некоторое время любовался на этот маленький кочевой табор. Ему было приятно к ним вернуться. Солиман первым вышел ему навстречу. Он проявлял еще большее рвение, чем накануне. Ему очень понравился этот полицейский, его странное лицо, его медлительность. Получше приглядевшись к нему утром, Солиман сообразил, что комиссар, внешне удивительно мягкий и открытый, не подчиняется ни людям, ни законам, ни условностям. Этим Адамберг напомнил ему Сюзанну и ее первобытный инстинкт независимости. Солиман проводил Адамберга до машины и рассказал ему о матери.
Юноша пристроился со своим тазиком поближе к комиссару, Полуночник, сидевший шагах в десяти от них, перестал мурлыкать песенку.
— Ну рассказывай, парень, — приказал он, — что за тварь перегрызла горло Серно?
— Очень большая собака или, возможно, волк, — ответил Адамберг.
Полуночник стукнул посохом о землю, словно в подтверждение своих пророчеств.
— Я повидался с Монвайяном, — продолжал Адамберг, — рассказал ему о Массаре, о Меркантурском звере. Я этого полицейского давно знаю. Он хороший профессионал, но слишком уж рациональный, и это ему мешает. Моя история ему понравилась, но скорее как поэма. И вот еще что: Монвайян предпочитает александрийский стих, причем не слушает более четырех строк зараз. В этом-то и препятствие, потому что эпическая поэма о Массаре не влезает в его упрямую голову. Монвайян предполагает, что это был волк. Год назад к югу от Гренобля, неподалеку от Экренского массива, произошел подобный случай. Но он и слышать не хочет о том, что это может быть человек. Я сказал ему, что для одинокого волка жертв слишком много, причем всего за несколько дней, но он считает это вполне обычным делом, особенно если волк болен бешенством или у него что-то не так с головой. Он собирается организовать облаву и заказать вертолет. Впрочем, это еще не все.
— Ты обедал, парень? — осведомился Полуночник.
— Нет, я забыл, — ответил комиссар.
— Соль, принеси ему поесть. И прихвати беленького.
Солиман поставил перед Адамбергом корзинку с едой и подал бутылку Полуночнику. Никто, кроме старика, не имел права разливать сен-викторское вино: Камиллу вежливо уведомили об этом наутро после ее ночного караула на перевале Ла-Бонет.
— «Экспансионизм, — проговорил Солиман, искоса поглядывая на старика, — индивидуальное или коллективное стремление властвовать над окружающими, подчинять их своей воле, стремление к господству».
— Уважай старших, — прервал его речь Полуночник.
Он наполнил стакан и протянул его Адамбергу.
— Это вино просто сказка: не ходишь — летаешь, сил хоть отбавляй, глаз как у сокола. Только поосторожнее, оно с характером.
Адамберг кивком поблагодарил старика.
— У Серно след удара на черепе, словно его стукнули по голове, перед тем как перегрызть горло, — продолжил он свой рассказ. — Что-нибудь подобное у Сюзанны Рослен было замечено?
Воцарилось напряженное молчание.
— Нам об этом ничего не известно, — сдавленно проговорил Солиман. — Тогда-то все были уверены, что это волк. Никто еще не подозревал Массара. И ее голову никто не осматривал.
Голос Солимана сорвался, он умолк.
— Я понимаю, — сказал Адамберг. — Я подробно расспросил об этом Монвайяна. Но, по его мнению, Серно сам ударился, защищаясь от нападения животного. Очень рациональное объяснение. Монвайян не хочет идти дальше. Мне хотя бы удалось добиться повторного исследования тела: пусть поищут частицы шерсти или волос.
— У Массара нет волос, — упрямо повторил Полуночник, — а те, что появляются на его теле ночью, вряд ли станут выпадать.
— Я имею в виду шерсть животного, — уточнил Адамберг. — Чтобы мы знали, собака это или волк.
— Они знают, в котором часу произошло нападение? — спросил Солиман.
— Примерно в четыре утра.
— Значит, у него было достаточно времени, чтобы добраться из Тет-дю-Кавалье в Сотрэ. А что Серно делал на улице в четыре часа утра? У полиции есть какое-нибудь объяснение?
— На этот вопрос Монвайян ответил не задумываясь. Серно был альпинистом, заядлым туристом, любителем долгих утомительных прогулок, да к тому же он страдал бессонницей. Иногда он просыпался в три часа утра и больше не мог заснуть. Когда ему становилось невмоготу, он отправлялся бродить по окрестностям. Монвайян считает, что во время такой ночной прогулки он и встретился со зверем.
— Очень рациональное объяснение, — вставила Камилла.
— С чего бы это волку на него нападать? — запальчиво вскричал Солиман.
— Наверное, зверь сошел с ума.
— Где это случилось? — спросила Камилла.
— На пересечении двух грунтовых дорог, на перекрестке Распятия, знаете? Там такой большой деревянный крест, установленный на холме. Тело нашли у подножия креста.
— Свечи, — пробормотал Солиман.
— Святоша, — добавил Полуночник.
— И об этом тоже я говорил с Монвайяном.
— А о нас ты ему сказал? — поинтересовалась Камилла.
— Это единственное, о чем я решил не говорить.
— Разве это стыдно? — заносчиво спросил Полуночник.
Адамберг поднял глаза на старого пастуха.
— Гоняться за человеком запрещено законом, — спокойно объяснил он. — За это полагается наказание.
— Ничего подобного, — заупрямился Полуночник.
— Монвайян знает, что я скрываюсь, — продолжал Адамберг, — и что нельзя произносить вслух мое имя. Он думает, что я собрал всю эту информацию, пока путешествовал по здешним местам.
— Ты от кого-то прячешься, парень? — недоверчиво спросил Полуночник.
Адамберг кивнул:
— Меня ищет одна девушка, для нее это вопрос жизни и смерти. Едва только сообщение обо мне появится в газетах, она примчится сюда и всадит мне пулю в живот. Это стало ее навязчивой идеей.
— И что же ты собираешься делать? — не отставал от него Полуночник. — Ты ее убьешь?
— Нет.
Старик нахмурился:
— Значит, будешь всю жизнь от нее бегать?
— Я собираюсь сделать так, чтобы у нее появилась другая навязчивая идея. Хочу ее, как бы это сказать, перенастроить.
