Николай Леонов - Агония

- Свободная я! - Даша вскочила. Кабан повис на девичьих плечах.

- Была свободная, продала, - отрезал Корней, глянул на воров открыто, зло, голос придерживать перестал. - И вы продали, сявки. Забирайте, - он махнул на деньги. - Воры? Люди свободные? Суки продажные!

- Корней!..

- Молчать! Последний раз с вами говорю. Сапоги лизать будете, уйду и не вернусь. Этот, - Корней кивнул на Сипатого, - пришел, пролаял, и вы поверили, что Корней с казной людской сбежал. А Сипатый вас, стоеросовых, своим оброком беспременно бы с товарищами в открытую свел. А годитесь вы в открытую против уголовочки? Что от вас осталось бы, умницы? А где герой? А герой из Москвы давно подался с казной вашей, по крохам собранной. Отжил ты свое, Сипатый. Не был никогда настоящим вором и умрешь, как сука, - он поднял пистолет, Сипатый сполз на пол, захрюкал, запахло от него остро. Соседи отодвинулись. Послышались шутки, блатные и матерные словечки. Корней пальцем поманил парня Кузю, которому Сипатый деньги дал. Кузя, покачиваясь, подошел, ошарашенный едой, водкой, деньгами, непонятным, что вертелось вокруг. Корней вложил ему в руку пистолет, кивнул на стоявшего на коленях обделавшегося Сипатого и сказал:

- Разрешаю. Должок, - он похлопал по карману, где лежали деньги Сипатого, - прощаю, твои деньги. Твои...

Костя было вскинулся, Даша одернула:

- Сейчас себя защищать будешь. Воронок. Нравятся тебе загнанные в угол?

Парень уже выстрелил, Сипатого под смех и шутки уже уволокли за порог. Корней схватил всех за глотку, как одного. Он шел ва-банк, сам сдавал, сам открывал карты, объявлял, у кого сколько, втемную.

При виде короткой расправы над "королем" блатные словно опрокинули по солидной чарке. Все разом заговорили, выпячивали груди, пытались взять на голос. Чужая смерть сильно опьянила людей, они поглядывали друг на друга вызывающе, а на Дашу и Воронцова - ожидая сигнала хозяина.

Кузя, который на глазах у всех стал убийцей, помахал пистолетом картинно, а когда смотреть на него перестали и каждый занялся собой, положил оружие на стол и начал его тихонько отпихивать под руку Корнею. Тот, наблюдая за происходящим и ловя момент, чтобы вовремя перехватить вожжи, пистолет взял, исполнителя смахнул в сторону, будто того и не было.

- Соплив ты против Корнея, - притиснутая охраной уголовников к Воронцову, прошептала Даша. - Сейчас эти загнанные в угол на нас бросятся.

Костя пытался поймать взгляд отца Митрия, пожалуй, единственного человека, который в этом содоме оставался спокойным и на чью помощь можно было рассчитывать. Митрий из-под густых бровей глянул раз и отвернулся. Отчаянную, но безнадежную борьбу вел он сам с собой. "Вся дорога твоя через грязь, и конец ее в сточной яме, Дмитрий Степанович, - разжигал он себя, пытаясь подняться и отбить ребят у Корнея. - Не только двум молодым людям смерть, всем присутствующим петля, коллективную казнь готовит Корней - Иуда Искариот. Один на один схватиться с Корнеем не боязно, а на сходке, которую он уже захватил и в кармане держит, - чистейшее безумие. Так не два будет трупа, а три". Митрий чувствовал, как поглядывает на него Корней испытующе, нюх у него собачий. "Так умру я тихонечко за своими бочками одинешенек, огольцы мне сегодняшний вечер не простят, молодые сердца жалостливые и суровые. Раз Воронцов с Дашей через посты шли, значит, сейчас уже вся моя армия знает, что Костя Воронок здесь. Может, шепнуть Корнею, пусть поостережется?" И уже поднялся Митрий, кашлянул в бороду, когда мягкая рука коснулась его плеча, повернулся бывший дипломант университета и оказался лицом к лицу с Корнеем.

- Ты, Дмитрий Степанович, сан принимал, - Корней взял его под руку, повел к дверям. - Иди с богом, ни к чему тебе быть свидетелем людской мер-зопакостности. - Вывел за порог и добавил громче: - Посветите на дворе, как бы не споткнулся благочестивый.

Костя видел, как отца Митрия вывели. Корней вернулся мгновенно, за столом снова выпивали, и ему то было на руку.

- Я не дамся, не дамся, - шептала Даша. - Не жизни жалко, такого конца не хочу. Мужик ты или нет?

У Кости от напряжения почему-то свело скулы, как заклинило, и говорить он не мог. Обидно, Даша посчитает его трусом, сторонне думал Воронцов, вглядываясь в лица, ища выхода, единственного возможного решения. Может, перепьются и пробьемся? Он прикинул расстояние до двери, шевельнул плечом жирную тушу привалившегося слева Кабана. Тот мгновенно схватил огромной вонючей ладонью Костю за лицо:

- Не дыши, грязь!

Зала обвалилась хохотом и визгом, едко обожгло Косте сухие губы, челюсти разомкнулись, он понял, что сможет говорить, а от запаха и омерзения в голове неожиданно стало чисто и ясно. Однажды, когда его контузило и врач приводил его в себя нашатырем, Костя уже испытал такое чувство: то ли проснулся, то ли с того света шагнул назад, в жизнь. Он спокойно оглядел окружающих, серые лица и оловянные глаза. Вспомнился Коля Сынок - глаза ясные, голубые, до краев наполненные страхом. "Корнея не провести, не губите людей, назад не пойду", - говорил Коля в ту ночь. Воронцов с Мелентьевым парня уговорили. И он пошел. Костя как сейчас помнит его тонкую изящную фигуру, мелькнувшую под фонарем и растаявшую в темноте, затем оттуда запоздало донесся его звонкий смех. Долго Воронцов не мог понять, что означал и что напоминал смех смелого и по-русски бесшабашного парня, сейчас сообразил: так смеется Даша Латышева, знаменитая Паненка.

Сейчас она не смеялась, щурясь, словно кошка на свету, поглядывала на мужчин с ненавистью. Костю она забыла: парень оказался, как все они, пустой. "Мужики, мужики, - думала Даша, - кто вам поверит либо пожалеет, тот и дня не проживет. По одиночке из любого из вас кружева наплету, а когда вы стадом, водкой и кровью смазаны, - как ухватиться?"

Костя не находил решения, знал, тут оно, а что именно в руки взять, не находил. С момента убийства Сипатого прошло минут пять, не более. Корней уже за створку поводка держится, сейчас крикнет: "Ату! Фас!" Будет поздно, необходимо опередить.

- Время, дети! Мне пора, - четко сказал Корней, и Костя Воронцов опоздал. - Вот ваши деньги, - он собрал со стола червонцы, брошенные в начале вечера Сипатым и его подручными, сунул их в карман, а пачки червонцев, вывалившиеся из портфеля, подвинул к центру. - Забирайте, делите, я вам не Корень. Будете делить - глотки друг другу не перервите, сявки.

- Чтобы Корень сто тысяч отдал - да ни в жизнь, - прошептала Даша.

- Брось, Корень!

- Не отпустим!

- Сход уважай! - раздались голоса, притихли, стали трезвее, звякнула отодвигаемая посуда.

- Где сход? Кого уважать? Кто не пустит? - Корень оглянулся. Он явно ломал комедию, уходить не собирался. - Сначала вы за той падалью бросились, - он кивнул на дверь. - Потом и того хуже, - Корень повел глазами на Воронцова. - А вы знаете, за кем он сюда явился? За мной. Уголовке на вас на всех... Я им нужен. Стреляй, сказал он. Ясное дело, Корней стреляет, а все в стороне. Они одного парня мне уже подсунули, подмел я его. Савелий, Леха-маленький, было дело?

- Было, я и определил, - пискнул старик.

- Было, - рыгнул Леха. - Схоронили.

- Значит, Корнея они в горячей крови утопят и под вышку подведут, а вас - метелкой, как окурки с пола. Невиновные вы... Ну, кто за кражоночку, другой за скупочку получит мелочишку на бедность, иные же, неразумные, встанут на светлый путь.

- Брось, Корней, - перебил неожиданно лобастый мужик средних лет, одетый чисто, по-городскому. - Ты голова, не скажу, но людишек забижать ни к чему.

- Извини, Емельян, - Корней согласно кивнул, - с сердца я, бывает. Как мальчишечка: в него плюнули, а он в ответ шибче. Бывайте, люди. Удачи, - он поклонился на стороны и шагнул к двери.

- Стой, Корней, сход не отпускает тебя, - Емельян, подбадриваемый репликами присутствующих, поднялся. - Люди выбрали, уважай нас.

Корней стоял в своем строгом английском костюме, с офицерской выправкой, мял в руках белоснежный носовой платок и поглядывал из-под тяжелых век грустно и осуждающе. Далеко не бесталанный он был человек, безусловно.

Только вздернутые на нервы водкой и кровью люди притихли, смотрели на Корнея с надеждой, словно дети малые на отца, который собрался бросить их. Паузу он выдержал до предела, когда струна напряжения готова была лопнуть. Сказал:

- Подойди, Емельян.

Того поднесли Корнею чуть ли не на руках и отхлынули, оставили одних.

- Я тебя уважаю, и ты меня пойми, - тихо сказал Корней. - Здесь, считай, сорок душ, каждый меня в личность запомнил. Уголовка на хвост наступит им - хоть одна сука найдется?

Емельян переступил с ноги на ногу, кивнул и согласился:

- Непременно отыщется.

- И этот, - Корней чуть заметно повел бровью в сторону Воронцова, теперь по моему следу бросится, всю свору спустит. Они своих не прощают, сам знаешь.

Емельян посмотрел на воров, на милиционера и девчонку, стиснутых охраной, вновь перевел взгляд на застолье. "Один? - подумал он. - Святая простота ты. Корней. Да за твою душу свой грошовый срок поменять тут с десяток отыщется".