– Господи, какая наивность! – зло выплюнула Елена. – Она всем своим мужикам давала понять, что они самые лучшие и неповторимые!
– Она любила меня, – твердо сказал Сергей. – Потому что решила родить от меня ребенка.
– Что? – переспросила Лена, не поверив своим ушам. – Что ты сказал?
– Лина забеременела – не специально, так получилось – и приняла решение оставить ребенка. Подарить мне частичку себя, а себе взять частичку меня. Она не побоялась. Знала, что ребенок может родиться ненормальным (мы же единокровные брат с сестрой), но надеялась на чудо. Как она говорила, дитя любви не может быть уродом. Но ошиблась! Летом, когда вы с Эдиком уехали в Коктебель, а твой отец улетел за границу, Лина родила дочь Полину. – Сергей сжал губы так, что они побелели, резко разомкнул их и добавил: – Поля родилась ненормальной. Это стало ясно сразу, как только она появилась на свет. У девочки была огромная голова, пустой взгляд, замедленная реакция, но Лина не хотела верить в то, что ее дочь идиотка, она надеялась, что у ребенка просто небольшое отставание в развитии и крупный череп… Но обследование показало, что наш ребенок олигофрен. Генетический урод. Вместо плода любви получился плод инцеста…
– Что стало с девочкой?
– Она умерла, – тихо ответил Сергей.
– От чего?
– Я не знаю. Просто в один из дней, когда я приехал к Лине (она тогда скрывалась на нашей даче под Рязанью), она мне сказала, что Поля умерла. Никаких подробностей не сообщила. В то время она больше молчала и плакала, чем говорила… На следующий день мы вернулись в Москву.
– Что же произошло дальше?
– Мы расстались. Нет, не так… Она прогнала меня. И на сей раз я ничего не смог сделать. Я пытался уговорить ее вернуться ко мне, то бушевал, то плакал, один раз пригрозил, что повешусь, если она не изменит своего решения. Но она неизменно выгоняла меня… Тогда я решил уехать обратно на Дальний Восток, звал ее с собой, мы могли бы жить там как муж и жена, никому не говоря о том, что мы брат с сестрой, а детей могли не заводить, я и на это был готов… И, знаешь, она согласилась. На мгновение. Я видел по ее глазам, что она хочет этого так же сильно, как и я… – Сергей сжал пальцами виски. – Но она не поддалась искушению. Сказала, мы прокляты богом, поэтому не можем быть вместе… Я понял ее и больше никогда не пытался вернуть.
– Потом ты уехал на Дальний Восток?
– Да, и вернулся в Москву, только когда вышел в отставку.
– Ты по-прежнему ее любил?
– Моя любовь к Лине – это не чувство, это крест, который я нес всю жизнь. Именно поэтому я сказал тебе, что она ее искалечила. У меня нет семьи, детей, мне некому оставить свои капиталы, и все потому, что всю жизнь я любил ее одну, а жениться без любви считал нечестным… – Он извиняюще улыбнулся. – Так что с тобой у нас ничего бы не вышло. Даже если бы меня не посадили. Ты мне очень нравилась, не буду скрывать, и я хотел тебя полюбить, но у меня не получалось… Именно поэтому Лина так старалась разлучить нас. Не потому, что ревновала, не потому, что самодурка, вернее, не только поэтому, главное – она знала, что я не смогу дать тебе того, о чем ты мечтала и чего на самом деле заслуживаешь…
– Но зачем тебя сажать? Она же могла просто попросить…
– Она умоляла меня оставить тебя в покое. Но тут я заупрямился. Впервые она зависела от меня, мне это нравилось. Я хотел отыграться за всю жизнь! Решил показать, что плюю на нее и чихать хотел на ее просьбы… Лине ничего не оставалось, как толкнуть в мои объятия свою приятельницу, а потом нашептать об этом ее мужу… И одному богу известно, чего ей стоило решиться на такое, ведь она понимала, что ты ей этого не простишь… – Он тяжело вздохнул. – Я отсидел срок за нанесение тяжких телесных повреждений человеку. Семь лет! Но все это время я терзался не из-за того, что до полусмерти избил ни в чем не повинного мужика, я казнил себя за то, что из-за своей глупости и мстительности разбил любовь матери и дочери… Прости меня, Лена. В том числе и за то, что так долго не решался обо всем тебе рассказать.
По щекам Лены катились слезы, но она не замечала их. Как не замечала вопросительно-участливых взглядов официантов и протянутого Сергеем платка.
Когда слезы полились ей за воротник, Лена отмерла – оттолкнула Сережину руку и хрипло спросила:
– И зачем ты рассказал об этом сейчас? Когда мама умерла и уже ничего нельзя поправить?
– Она меня попросила.
– Она?
– Твоя мать. – Он всучил-таки Лене платок, после чего пояснил: – Мы переписывались с ней все эти годы. Вернее, обменивались открытками с днем рождения. Раз в год я получал от нее кусок картона, на одной стороне которого были изображены цветы, неизменно лилии (она обожала их), а на другой несколько фраз: пока жива, более-менее здорова, все хорошо. Я пытался завести с ней более частую переписку, но мои длинные письма оставались без ответа. Я принял ее условия и стал слать ей открытки с такой же периодичностью – раз в год… Представь мое удивление, когда я обнаружил в своем абонентском ящике внеочередное ее послание. Она написала, что скоро умрет и перед смертью хотела бы поговорить со мной и сообщить нечто важное. Лина звала меня в Москву, просила поторопиться. В самом конце послания имелась приписка: «Если приедешь поздно и я буду уже мертва, пожалуйста, поговори с моей дочерью, расскажи ей всю правду».
Лена зажмурилась, будто солнечный свет, проникающий в зал через большие окна, слепил ее, потом чуть слышно сказала:
– Ты приехал поздно…
– Да, меня задержали дела, и я не смог вылететь тут же… Когда я оказался в Москве, Лина уже была мертва…
– А мама… мама так ждала тебя, – запнувшись, проговорила Лена.
– Откуда ты знаешь?
– За день до смерти она мне позвонила. Сказала, что скоро умрет и перед смертью хочет рассказать нечто важное… Я накричала на нее, велела катиться к черту и не строить из себя кающуюся Марию Магдалину… Она ответила, что не собирается каяться и вымаливать у меня прощения, просто ей необходимо открыть мне какую-то тайну, чтобы, как она сказала, тайна не ушла с ней в могилу.
– И ты поехала к ней?
– Да. Но разговора не получилось. Она пыталась мне что-то рассказать, но я вышла из себя сразу, как только она назвала твое имя… Я не хотела говорить с НЕЙ о ТЕБЕ… Расплакалась, как девчонка! Сто лет не плакала, а тут… Слезы ручьем… – Она сморщилась, сжала пальцами виски. – И платка-то у меня с собой не было, я давай рукавом вытираться! Тогда она свой, ну, помнишь, шанелевский, вынула, протянула мне… Я специально, чтоб ее позлить, высморкалась – помню, как она над этими платками тряслась, – и ей отдаю! Она не взяла, велела себе оставить, на память… Что-то про скорую смерть туманно так проговорила… А потом сообщила, что ты должен со дня на день приехать в Москву. Что ждет тебя вторые сутки, а ты все не едешь…
– Она открыла тебе тайну, о которой упоминала?
– Нет, только намекнула… Она сказала… Сказала… – Лена неожиданно замолкла, беззвучно открывая и закрывая рот, как рыба, выброшенная из воды.
Сергей непонимающе смотрел на нее, ожидая окончания фразы, но так и не дождался.
– Леночка, тебе плохо? – спросил он участливо.
– Алекс, – выдохнула Лена, глядя поверх его головы. – Алекс, я…
Сергей обернулся.
За его спиной стоял импозантный господин с тонкими усиками над капризной губой. Был он строен, хорош собой, ухожен, на него приятно было смотреть, единственное, что портило его внешность, это взгляд: колючий, негодующий.
– Лена, кто это? – недоуменно спросил Сергей, привстав со стула.
– Я ее муж, – отчеканил красавец и, развернувшись на каблуках, кинулся к выходу. Лена бросилась за ним следом.
Аня лежала на кровати лицом вниз, раскинув руки и ноги, свесив голову через край, и хрипло стонала. Ей было непереносимо плохо: кости ныли, перед глазами плавали радужные круги, черепная коробка трещала, будто вместо мозгов в нее поместили непомерно большой кусок цемента, еще было ощущение, что такой же кусок (а то и больше) лежал в желудке – короче говоря, Аня впервые в жизни страдала с похмелья.
Приподняв тяжелую голову, проморгавшись, чтобы разогнать разноцветные круги, упорно мельтешащие перед ее глазами, Аня перевернулась на спину. Испустив протяжный стон, села. Комната поплыла, ком в желудке воспарил, поднявшись к самому горлу. Аня вскочила с кровати и, не обращая внимания на головокружение, понеслась в туалет: исторгать из себя алкоголь вперемешку с желчью, а по-простому «дразнить барана».
Когда процесс был успешно завершен, Аня вернулась в комнату. Устало опустилась на кровать. Икнула. Боже, она и не предполагала, что похмелье – такое кошмарное состояние! Знала бы, ни за что не купила бы растреклятую бутылку «Мартини»…
Стоило подумать о выпитом вчерашним вечером вермуте, как тошнота опять подступила к горлу. Схватив с тумбочки приготовленную для поливки фикуса воду, Аня залпом ее выпила. Вроде полегчало, но не очень, поэтому она прилегла, надеясь, что в лежачем положении желудок перестанет бунтовать.
