Людовик бежал как сумасшедший, думая лишь о том, как бы побольше оторваться от преследователей и не слышать пронзительного свиста, так страшно буравившего ночь. Мчался он без определенной цели, петляя и сворачивая с улицы на улицу, пока изумленные взгляды редких прохожих не убедили его, что лучше идти спокойным шагом. Людовик не питал никаких иллюзий. Его быстро найдут, и на том все кончится. Подумав, что никогда уже не вернется к Эдит, он с трудом подавил рыдание. Сенталло плакал о малыше, которому уже не сможет стать папой. Но мысль о Курте вдруг напомнила об Этцернелене. Где найдешь лучшее убежище? Если, конечно, Вертретер согласится его спрятать, выслушав всю правду… Людовик сомневался, что инспектор захочет помочь даже теперь, но, во всяком случае, он хотя бы в последний раз повидается с Эдит – завтра утром молодая женщина сядет в автобус и отправится в Этцернелен, к матери. Что ж, спортивным шагом Людовик вполне доберется туда же задолго до рассвета…
В кабинете Шмиттера комиссар Лютхольд уже успел осмотреть труп и выпрямился, аккуратно обернув кинжал носовым платком.
– Ну, а теперь что скажете? – спросил он, повернувшись к Вертретеру.
Инспектор лишь молча пожал плечами.
– Итак, вам понадобился еще один труп, а иначе вы не желали поверить, что ваш Сенталло – убийца? Жаль, что вы только что не поразили его насмерть! Это избавило бы нас от множества осложнений… Если, разумеется, вы промахнулись не нарочно…
– Господин комиссар!
– Вам повезло, Вертретер, что там было темно… и я не могу упрекнуть вас за столь необычную неловкость…
– Скажите уж сразу, что считаете меня сообщником Сенталло!
– Пока я не могу этого утверждать, инспектор, но лишь пока… Дайте-ка мне ваш жетон…
Франц повиновался, и комиссар сунул жетон в карман.
– В ожидании более серьезных взысканий, я отстраняю вас от работы, инспектор Вертретер. Можете идти. Однако я запрещаю вам без разрешения уезжать из Люцерна. Ясно?
Полицейский кивнул. Уходя, он еще раз поглядел на труп и пробормотал:
– И даже несмотря на это, мне с трудом верится в виновность Людовика…
– Вот как? А что вам еще нужно? Чтобы Сенталло предал весь город мечу и огню? Он вооружен?
– Нет… не думаю.
– На всякий случай лучше принять меры предосторожности. Дам-ка я приказ сразу стрелять на поражение.
На дороге Людовика никто не остановил, и он пришел в Этцернелен с первыми проблесками рассвета. Было воскресенье, и все обитатели деревушки еще нежились в постелях, а потому Сенталло, не привлекая ничьего внимания, добрался до жилища Вертретеров – последнего, если идти от Люцерна. Эдит так подробно описывала ему этот дом, что Людовику казалось, будто он сам там вырос. Он постучал в массивную деревянную дверь. Над головой сразу приоткрылось окошко.
– В чем дело?
– Я пришел от вашего сына Франца…
– Сейчас спущусь!
Очень скоро Людовик услышал внизу нетвердые шаги, и дверь чуть-чуть приоткрылась. Лампа освещала старческое лицо и седые волосы.
– Что случилось?
– Франц просил меня подождать его здесь…
– Вы его друг?
– Да, близкий друг не только Франца, но и Эдит.
Имя дочери, очевидно, совсем успокоило фрау Вертретер, и она широко распахнула дверь.
– Милости прошу. Сейчас согрею вам кофе. На улице-то, небось, прохладно…
В просторной комнате с закопченным от времени очагом Людовика охватило блаженство. Он с улыбкой обнял слегка растерявшуюся старуху.
– Но прежде всего у меня к вам одна просьба…
– Какая же?
– Вы позволите мне взглянуть на маленького Курта?
Эдит и Франц ехали в Этцернелен. После стольких волнений обоим хотелось провести это солнечное воскресенье в деревне, в полном покое. Вернувшись домой с Фриденштрассе, Франц рассказал сестре о смерти Шмиттера и о бегстве Людовика. Эдит страшно испугалась, и полицейскому лишь с большим трудом удалось ее успокоить. Решив не уезжать из Люцерна, пока полиция не выяснит что-нибудь новое о Сенталло, молодая женщина стала разбирать сумку. Кроме того, ей не хотелось оставлять брата одного. Однако примерно в десять утра позвонил комиссар Лютхольд и попросил Франца не принимать близко к сердцу вчерашние слова, просто он был в отвратительном настроении. Тем не менее комиссар предпочитал избавить Вертретера от необходимости участвовать в охоте на человека и посоветовал, забыв о Сенталло, подышать свежим воздухом. Прежде чем повесить трубку, он сообщил, что его подчиненные пока не узнали о Людовике ничего нового, но его арест – лишь вопрос нескольких часов, поскольку за всеми дорогами и вокзалами установлено наблюдение. После этого разговора брат с сестрой и решили наведаться в Этцернелен.
По давно заведенному обычаю, подъезжая к дому, Франц трижды нажал на клаксон. Услышав этот сигнал, старуха-мать тут же появлялась на крыльце. Однако на сей раз дверь так и осталась закрытой, и полицейский встревожился. Вдруг мать так разболелась, что не в состоянии встать? Но Эдит заметила, что в таком случае она непременно бы позвонила – ведь Франц специально поставил в доме телефон. Оставив машину у крыльца, они толкнули дверь, которая, к их удивлению, оказалась только притворена.
– Мама! – позвал Франц, как только они вошли в большую комнату.
Эхо прокатилось по как будто бы пустому дому. Эдит решила, что мать куда-то вышла, а инспектор уже хотел подняться на второй этаж, как вдруг увидел Сенталло. От удивления он отступил, толкнув шедшую по пятам Эдит.
– Людовик!
– Не волнуйтесь за мать, Франц, она заперта у себя в комнате и чувствует себя превосходно.
– Заперта?
– Да, заперта… Здравствуйте, Эдит.
– Добрый день, Людовик. Как вам удалось сюда добраться?
– Пешком, Эдит… я шел всю ночь, убегая от гнавшихся за мной полицейских…
Наступила тяжкая, невыносимая тишина. Каждый с тревогой ожидал, что скажут другие.
– Но мне так и не удалось повидать Курта, – мягко продолжал Людовик. – Потому что его никогда не существовало…
– Я… вам объясню…
– Не надо ничего объяснять, Эдит, поскольку вместо Курта я обнаружил в комнате вашего брата чемодан с тремястами шестьюдесятью восемью тысячами франков, украденных из банка Линдерманн.
Полицейский выхватил револьвер.
– Решительно, вы неизлечимый дурень, Сенталло! Значит, вам понадобилось лезть сюда вынюхивать? Да неужто вы не понимаете, чертов кретин, что полиция получила приказ сразу открывать огонь и, прикончив вас, я лишь выполню распоряжения комиссара Лютхольда?
– И что вы от этого выиграете?
– Ваше молчание!
– У меня в любом случае нет никаких доказательств против вас.
– А деньги?
– Деньги я сжег.
– Что?
– Да, я подумал, что это самый лучший способ отомстить вам обоим, и спалил деньги, ради которых вы совершили столько преступлений… так что всех этих людей вы убили напрасно!
– Сволочь!
В воздухе мелькнул кулак Сенталло, и полицейский, получив сокрушительный удар в челюсть, рухнул на пол. Эдит взвизгнула и, схватив со стола нож, бросилась на Людовика. Но тот вывернул ей руку и заставил выпустить оружие.
– Кинжал, а, Эдит? Я нарочно положил его на стол. Хотел посмотреть, возьмете вы его или нет… Эксперимент удался. Вы отлично управляетесь с ножом, Эдит… и меня чуть не постигла судьба бедняги Эрлангера… Ведь это вы изображали старушку-маму, явившуюся навестить своего маленького Альдо?
Но Эдит уже взяла себя в руки.
– Это еще надо доказать! – фыркнула она.
Сенталло долгим взглядом посмотрел на молодую женщину.
– А вы мне так нравились, Эдит…
– О, оставьте меня в покое!
– Да, вы мне очень нравились, Эдит, и я успел полюбить маленького Курта… Пожалуй, я бы вам все простил: и убийства, и кражу… но не маленького Курта, которому купил зайца-барабанщика… Помните, Эдит?
– Довольно!
– И это не я, а маленький Курт отправит вас в тюрьму до конца жизни.
– Скажете тоже! Я понятия не имела о преступлениях брата… А Эрлангер? Кто докажет, что его убила я?
– Но вы, по сути дела, сами признались.
– Кто поверит вашим словам?
– Зато моим поверят, фрейлейн Вертретер!
Эдит быстро обернулась и увидела Лютхольда. С револьвером в руке комиссар вышел на лестницу, ведущую в верхние комнаты. Одним прыжком Эдит оказалась у двери, но сразу угодила в объятия инспектора, который ловко защелкнул на ее запястьях наручники и снова привел в комнату, несмотря на все угрозы и проклятия.
– Отлично, Панелла, а теперь займитесь Вертретером.
Полицейский вытащил из кармана еще пару наручников и надел на Франца. Тот все еще не пришел в сознание. Панелла поднял его, усадил на стул и начал лупить по щекам, надеясь таким образом привести в чувство. Лютхольд молча наблюдал.
