– По-моему, в кино есть только один гениальный еврей – Фридрих Горенштейн…
– Нам нужно позвонить… Туда… – вдруг напомнила мне Алена (я снова чуть не забыл о ней!) и подняла указательный палец без всякого маникюра, предупредительно смытого перед отправкой в прошлое.
– Да, пошли…
Мы вышли из ресторана, но и здесь, у лифта на площадке четвертого этажа, стояли очень молодые Горин, Арканов, Черных и Соловьев, и я не рискнул обратиться к своим наручным часам «Салют». Только пролетом ниже, оставив Алену на лестничной площадке, я зашел в мужской туалет, быстро убедился, что обе кабинки пусты, снял с руки «Салют» и перевел стрелки на 12.00.
– Оператор WTTA. Слушаю, – прозвучал из часов мужской голос.
– Я Антон Пашин из…
– Знаю, – перебил голос. – Что случилось?
– У нас пропал партнер Акимов с машиной.
– Он не пропал. Он нарушил запрет на встречу с родственниками и отправлен в две тысячи четырнадцатый год. Еще вопросы?
– Н-нет…
– Тогда конец связи!
Я обескураженно вышел из туалета. Конечно, возле Алены уже стояли гениальный Рустам Ибрагимбеков и великий остроум Юлий Гусман. Оба тридцатилетние и в два раза худее, чем в мое время в 2014 году, но оттого в пять раз опасней, о чем свидетельствовал веселый Аленин смех. То есть Гусман уже включил свое самое эффективное оружие – еврейский юмор.
Я поймал Аленин взгляд и кивнул ей вниз на лестницу.
– Извините, – сказала она этим гусарам, прошла между ними ко мне, и мы с ней стали спускаться на третий этаж.
А вслед прозвучал громкий и обескураженный голос Гусмана:
– Кто этот поц? Прямо из стойла увел девушку!..
Я не ответил – не драться же мне с будущими классиками! Вместо этого я пересказал Алене свой разговор с оператором WTTA и открыл высокую дерматиновую дверь с табличкой «Секция кинодраматургии». Там, как и в наше время, стояли четыре письменных стола (именно те, которые дожили до нашего 2014 года), три из них были (как и в наше время) пусты, а за четвертым, у окна, заваленного (как и в наше время) какими-то папками, сценариями и журналами «Советский экран», сидела и зябко куталась в шерстяной платок пожилая худенькая женщина. Двумя пальцами она довольно быстро тюкала по клавиатуре пишущей машинки «Москва».
– Извините, – сказал я. – Можно попросить у вас один лист бумаги?
– А вы кто? – спросила женщина, не прекращая печатать, и правой рукой резко сдвинула влево каретку пишмашинки.
– Мы со Свердловской студии, – легко соврал я. – Сценаристы Пашин и Зотова. Хотим написать заявление Григорию Борисовичу на путевку в Болшево.
– А вы члены Союза?
Конечно, я мог сказать, что я член Союза кинематографистов. Но в моем членском билете стояла дата вступления «2007 год», и я не рискнул, я сказал:
– Еще нет. Но наши документы уже послали вам из Свердловска…
– Значит, вы не можете получить путевку со скидкой, и Марьямов вам не нужен. – Женщина перестала печатать и повернулась к нам. – За полную стоимость будете покупать?
– Да, конечно…
– Вот бумага, пишите заявление и идите в кассу. Только быстрее, а то Зина уйдет в банк. Вам на неделю? На две?
– Пока на неделю…
Женщина сняла трубку с тяжелого черного телефона и накрутила диск.
– Алло! – сказала она в трубку. – Зина, ты еще не ушла? Уходишь? Нет, постой! Сейчас к тебе придут двое из Свердловска, заплатят за Болшево. Дашь им квитанцию, а заявление они мне оставят. – Она положила трубку и снова повернулась к нам: – Бегом в кассу на второй этаж. Заявление потом. За неделю на двоих – шестьдесят два рубля сорок копеек. У вас есть деньги?
Через шесть минут, когда мы вернулись в ресторан, у меня в кармане были две путевки в Дом творчества «Болшево». А на нашем столике стояли запотевший графинчик с водкой, маленькое блюдо с селедкой и разваристой картошкой и две тарелки горячего супа с лапшой, аккуратно, чтоб не остывали, накрытых крышками.
– Спасибо, Лариса Ивановна, – сказал я проходившей мимо официантке.
– Пожалуйста, – улыбнулась она. – Можно просто Лариса.
Сколько нужно водки, чтобы расслабить женщину? Алена выпила сто граммов, а раскраснелась так, словно приняла пол-литра. Или это рыжие с тонкой веснушчатой кожей такие чувственные? Не знаю, у меня никогда не было ни рыжих, ни конопатых…
– Ну что ж, – сказал я, глядя в ее васильковые глаза. – Мы выпили за знакомство, но практически не знакомы. Так что выкладывайте всё о себе.
Алена улыбнулась:
– Прямо-таки всё?
– И честно! – распорядился я, зная по опыту, что с женщинами, даже самыми красивыми, нужно сразу устанавливать не сложно-сочиненные, а просто-подчиненные (мужчине) отношения.
– Ладно, – легко согласилась она. – Во-первых, я никакая не актриса. Я пришла на ваши пробы с подругой, как группа поддержки. Она очень красивая блондинка, просто Брижит Бардо! А вы ее полчаса промучали и не утвердили, она вышла вся в слезах. И тогда я разозлилась, навертела себе халу на голове и зашла на пробу.
– Замечательно! – сказал я. – А во-вторых?
– А во-вторых, я простой врач-психиатр, работаю на Пироговке в клинике Академии медицинских наук. И когда прочла, что профессор Лунц спросил у Горбаневской: «Нравится ли вам Вагнер», а она ответила: «Нет, мне нравятся Моцарт и Прокофьев», и на этом основании он поставил ей диагноз «Не исключена возможность вялотекущей шизофрении» и посадил в психушку, – я была в шоке! А у кого исключена возможность шизофрении? Только у полных дебилов!
– Значит, вы все-таки готовились к пробе и прочли «Полдень» Горбаневской?
– Нет, что вы! Просто у нас в мединституте был курс «Судебная психиатрия в СССР», мы изучали все случаи принудительного лечения диссидентов – Горбаневской, Файнберга, Плюща, Новодворской. Они даже Иосифа Бродского и генерала Григоренко посадили в психушку! А вы его видели сегодня, замечательный старик!
– Тише, – сказал я, заметив, как за соседним, справа, столиком на слова «Бродского» и «Григоренко» на нас оглянулись два мужика, мало похожие на кинематографистов.
Впрочем, в ресторане стоял гул голосов и стук тарелок и вилок, вряд ли эти двое слышали Алену. Но лучше увести ее с этой опасной темы, и я спросил:
– Но вы знаете, что у вас актерский дар?
– У всех женщин есть актерский дар, – ответила Алена. – Но моя бабушка была очень строгой, она заставила меня поступить в мединститут…
«О, да! – подумал я. – Твою бабушку я видел!»
– Так что никакого актерского образования у меня нет, – продолжала она. – Я потому и рванула с вами сюда – посмотреть на эту Людмилу Акимову, которую я должна играть. Ведь это она отправила Файнберга и Горбаневскую к Лунцу на экспертизу. Файнберга потому, что они ему выбили зубы, его нельзя показывать в суде. А у Горбаневской двое детей, причем один грудной, с такими даже по советским законам нельзя сажать в тюрьму. А в психушку запросто – если мать психически больна, у нее можно отнять ребенка. Представляете? Мне очень нужно посмотреть на эту Акимову! Кто она? Фашистка? Или просто стерва? Но в суде ее не было. А если мы сегодня уедем в Бол…
Я прервал ее на полуслове, больно наступив ей на ногу под столом. И посмотрел на соседей. Они не оглядывались на нас, но и не разговаривали друг с другом. Что они могли слышать?
Тут Лариса принесла шипящий раскаленный мангал с двумя шампурами шашлыков по-карски. Соседи, конечно, оглянулись на это шипучее чудо, и я разглядел их подробно. Кирпичные лица, серые водянистые глаза, темные пиджаки, широкие плечи, бледно-голубые рубашки и узкие засаленные галстуки. Типичные гэбэшники, посланные пасти Пленум кинематографистов…
Между тем Лариса ловко сняла с шампуров карские шашлыки и на двух тарелках подала на наш столик. За горлышко подняла пустой водочный графинчик:
– Еще?
– Нет, спасибо, – сказал я. – А есть наршараб?
– Конечно, сейчас принесу.
Она ушла, а я сказал Алене, но так громко, чтобы слышали эти типы за соседним столиком:
– А вы знаете, почему эти шашлыки называются «шашлыки по-карски»?
Алена, конечно, изумилась моему повышенному тону, но я продолжал:
– В восемнадцатом веке Карс был столицей Армении. Во время Крымской войны наши взяли Карс, но потом отдали Турции и ушли, а с собой унесли только рецепт этого шашлыка. Здесь ведь не только баранина. Смотрите, тут на шампуре мясо чередуется с почками, маринованным луком и помидорами. Поэтому мангал так шипел. Вообще-то, этот шашлык едят с соусом ткемали, но я люблю гранатовый соус «наршараб». Попробуйте…
Соседи индифферентно отвернулись, но я уже понял, чем это может кончиться, и громко позвал официантку:
– Лариса! Будьте добры, нам еще двести!
– Уже несу, – отозвалась Лариса.
– Зачем? Вы что?! – испугалась Алена.
Но я под столом снова наступил ей на ногу:
– Вам в туалет? Женский на втором этаже… – И, наклонившись через стол, положил перед ней два номерка от наших плащей, сказал совсем тихо: – Быстро возьмите плащи и ждите меня у гардероба.
