– Во-во, почти шекспировский сюжет, как и наши домашние клички, – Офелия откинулась на подушки. – Я пыталась ее как-то урезонить. Но он ведь трахал ее, она просто светилась вся от счастья после их свиданий. И не только трахал, она мне рассказывала – мог трусики с нее зубами стащить, а потом засунуть к себе в брюки, к члену, и ходить так целый день. И слать ей эсэмэс, как у него на нее стоит. Это их заводило даже больше, чем секс. Что я могла? Разве я что-то могла? А потом она одумалась. Видимо, поняла, послушала меня, что так больше продолжаться не может, надо рвать. И она с ним порвала.
– Когда это случилось?
– Как раз накануне юбилея. За несколько дней.
– И как Михаил Пархоменко это воспринял?
– Он звонил ей постоянно, она ему не отвечала. Мучила его, изводила.
– Офелия, это очень важные сведения, если потребуется, ты подтвердишь их на допросе у следователя?
– Только если об этом не узнает мама. И бабушка тоже. Иначе я ничего не скажу.
– Ты подозреваешь, что Михаил Пархоменко из мести мог отравить Гертруду и вас?
– Не знаю, не сам ведь, если только нанял кого-то из обслуги, денег заплатил. Мама про них, про всю их семью говорит, что они все делают чужими руками. Но вообще-то, я не думаю, что он мог причинить Гере вред. Я однажды их видела вместе в Москве… в кафе. Я не следила за ними, просто так получилось случайно. Он так на нее смотрел восторженно, восхищенно. Она из него веревки вила.
– Виола знает об этом романе?
– Гера с ней не делилась, только со мной. Но Виола знает, она такая проныра любопытная, от нее трудно что скрыть. И кое-что еще произошло за несколько дней до юбилея.
– Что же? Пожалуйста, ничего не скрывай.
– Да тут нечего скрывать. У нас кошка вдруг сдохла в доме.
– Умерла кошка?
– Ни с того ни с сего. Забралась под дом и орала там, а я подумала, что она напоролась на гвоздь. Павлик полез за ней под дом, а достал уже мертвую, – Офелия смотрела на Катю. – Я тогда все думала. И теперь вот тоже думаю об этом. Но уже по-другому. Если нас всех хотели убить, так, может, на кошке опробовали яд?
– Мы эксгумируем труп. Где похоронили кошку?
– Киселев ее забрал, бабушка ему велела сразу. Спросите у него. А можно я вас спрошу тоже?
– Конечно, спрашивай.
– Нас всех все равно убьют, как папу?
– Нет, нет, что ты… мы этого не допустим. Но пока ты и сестра в больнице, будьте осторожны. И не ешьте то, что тут вам дают.
– Я и так уже ничего не ем. Даже то, что мама из дома привозит. Не могу, душа не принимает. Не боюсь, но я просто не могу. Врач тут пригрозил кормить меня насильно через катетер, что ли. Такой идиот… А лекарства что, тоже не принимать? – Офелия усмехнулась. – Нет, так все равно не убережешься. Если только в барокамеру лечь или в гробик хрустальный. Виолу тоже станете допрашивать?
– Я бы хотела, это необходимо.
– Тогда идите, только уведите ее от Павлика. Он, может, и сам того не хочет, но влияет на нее сильно. При нем она вам скажет лишь то, что он разрешит.
Когда Катя спустилась на лифте вниз, пересекла больничный вестибюль с намерением выйти на улицу и побеседовать с Виолой Архиповой, там, на улице, ее ждал сюрприз.
Полковник Гущин, гладковыбритый, вымытый с мылом до блеска, застегнутый на все пуговицы, ароматизированный одеколоном и мятной жвачкой, призванной уничтожить все запахи вчерашнего, столь неуместного ночного кутежа, явил себя собственной персоной возле лавочки, где курили Павел Киселев и девочка.
Катя подошла к ним в тот момент, когда уже стало ясно – целью Гущина является не потерпевшая несовершеннолетка, а охранник.
– Ну-ка погуляй, дочка, проветрись, а то позеленела от дыма-то, нам тут поговорить надо, – отечески велел полковник Гущин Виоле.
Виола нехотя встала, швырнула окурок, извлекла из кармана розовой бархатной куртки-кенгурушки конфету, сунула в рот, развернув обертку.
Она пошла в вестибюль, то и дело оглядываясь на них. Нет, на охранника Киселева, что так и остался сидеть в ленивой позе.
Катя присела рядом на лавочку, а Гущин, перед тем как сесть, с усилием одышливо наклонился, поправляя шнурок на своем щегольском ботинке.
Вроде как шнурок и не развязался, или то Кате лишь померещилось.
– Давненько не виделись, Павел, – сказал Гущин, усаживаясь. – Но за все эти три года, что со смерти вашего работодателя прошли, нет-нет да вспоминал я вас.
– И не только вспоминали, на допросы тягали, когда Сашка-банкир в ящик сыграл на Кипре, – Павел Киселев курил.
– Что-то всей этой вашей электрогорской междоусобице конца-краю нет, – сказал Гущин. – Но одно дело – когда взрослые глотки друг другу рвут, а другое – когда на потомство покушаются. Слушайте, давно я вас хотел спросить – чего это не уволили вас, а?
– То есть?
Киселев крепко закусил сигарету. А Катя подумала: браво, Гущин, старый ты пьяница, даже с похмелья жестокого не теряешь чутья. Самый правильный вопрос задал охраннику. Не то, что он видел или заметил на банкете, где все снова проворонил. А вот этот вопрос – главный.
– Да, да, это самое – чего взашей не прогнали еще тогда, три года назад, когда Архипова убили?
– Меня ж ранили тогда.
– Это я знаю. И то, что вдова Архипова дорогущее лечение оплатила и курс реабилитации в немецкой клинике. Легкое ведь тебе тогда прострелили? Но все равно – полечили тебя за хозяйский счет. Не знаю уж как – по контракту или просто долг христианский выполнили. А потом должны были в шею, так всегда поступают с вашим братом, когда босса убивают. И сейчас то же самое – такой профессиональный прокол, непростительный прокол. После таких событий охранника-то не просто в шею, а пинками иные прогнали бы, да резюме еще в Интернет запульнули – волчий билет на всю оставшуюся жизнь. Так нет, никто из семейства тебе даже никаких претензий не предъявляет. Снова ты на работе, при деле, и даже жизнь дочерей она тебе опять доверила.
– Слушайте, меня можете оскорблять как угодно. Но ее не трогайте.
Киселев произнес это так, что Кате невольно захотелось отодвинуться от него на лавочке подальше.
– Вот, вот, я об этом самом… Про нее… послушал бы ты, парень, себя сейчас. Спите вместе с вдовой?
– Нет.
– Да брось, кто тебе поверит. Раз не уволили тебя, не прогнали из семьи, значит…
– Я сказал – нет. Я… она не такая. Я сейчас уйду, я должен быть в палате.
– Сиди тут, уйдешь, когда я тебе разрешу, – Гущин засопел. – А ты как думал, парень, цацкаться я с тобой буду, что ли? Охранник… ты не только на зарплату свою не наработал, ты долг свой перед этой семьей не исполнил. К вам на праздник, где у тебя все под контролем должно было быть, учитывая, что у вас тут творится все эти три года, проник убийца, отравитель. Ты куда смотрел?
– А вы куда смотрели? – Киселев смотрел на Гущина. – Вы, полиция?
– Гостей принимали по списку? – Гущин словно и не слышал вопроса.
– Да, она… Анна сама список составляла, советовалась, конечно, с Адель Захаровной, кого из своих та хотела бы видеть. Но стариков пригласили мало. Если бы мы только круг Адель Захаровны собирали на юбилей, десяти человек бы не набралось.
– Ты приносил выпить девочкам?
– Да, но только один раз – коктейль. Потом они уже сами добавляли.
– И младшая?
– А что я могу? Она делает что хочет, – Киселев пожал плечами.
– Сам-то, что им давал, пил?
– Да, то есть нет. Я просто забрал бокалы с коктейлем в баре и принес. Я ж как-никак не развлекался там, я на работе.
– Бдил, мать твою, – Гущин покачал головой. – Кто это сделал, по-твоему? Кто дал девчонкам яд?
– Не знаю. Сам об этом все время думаю. Когда старухе… то есть Адель Захаровне плохо там стало, я решил, что это ее… ну, мол, по ней ударили. Но у нее сердце вроде как, приступ сердечный с испугу. Просто не знаю, что думать.
– Ты и в прошлый раз такой нам фоторобот подкинул киллера, босса твоего, Архипова застрелившего, что мы никого по нему так и не узнали.
– Дождь шел в тот день. Он был в куртке с капюшоном. И откуда-то из-за угла он вынырнул к самой нашей машине. Я ж за рулем был, пока выскочил, а он уже выстрелил в Бориса, прямо в упор. Я бросился к нему, а он выстрелил в меня. Сколько раз допрашивали меня!
– Помню я все это, – Гущин махнул рукой. – Звенья все это одной цепочки. Вендетта эта ваша, они вас, потом вы их, теперь они вас снова… Чего вы не уедете отсюда, а?
– Чтобы Архиповых Пархоменки из города выгнали – не бывать этому никогда.
– Так она говорит… хозяйка твоя, Анна, или это ты сам так решил?
– Я этой семье… и Анне Дмитриевне в том числе, жизнью обязан. Мы всегда все в семье заодно.
– На юбилей, кроме гостей, по нашим данным, кое-кто и незваный приезжал. Петр Грибов – имя тебе что-то говорит?
– А, этот. Да, он явился вдруг, Адель Захаровна с ним виделась, но за стол его не посадили.
– О чем они говорили?
– Я ее к нему сопроводил, он ждал ее у трейлеров возле ресторана. Но о чем они говорили, не слышал. Он старик, к тому же инвалид с детства, такой весь крючок согнутый.
