Зою привезли домой. Она зашла к себе и села на кровать:
– Мамочка, почему ты не приходишь ко мне? Неужели ты не видишь, что происходит? Помоги своей Зое, пожалуйста. Ей не справиться одной. – Девочка открыла сундук. – Видишь, мамочка, эта тварь изуродовала всю нашу жизнь. Помоги мне уничтожить ее. Я не смогу жить, пока есть она. Я не могу больше даже делать кукол. Она отняла у меня все. – Внезапно закружилась голова. Она прикрыла сундук и легла на кровать, обняв фарфоровую куклу в платье в алых розах.
* * *
Сон № 4
Когда Зоя открыла глаза, за окном было уже совсем темно, кто-то легонько тряс ее за плечо.
– Пойдем. Уже пора. Все готово.
Спросонья она не сразу поняла, что ее зовет мать, и разобрала это только, когда присела на кровати и протерла кулачками глаза. Мать выделялась из темноты бледным осунувшимся лицом. Она медленно, шаг за шагом, отходила к двери спиной и звала дочь за собой.
Зоя поднялась, ступила на холодный пол. Вышла из комнаты. Кругом холод, пробирающий до желудка. «Прикройся». Мать дала ей свою шаль, и девочка укуталась в нее. Прошли по темному коридору до ванной. Снизу пробивалась полоска света. Приоткрылась дверь. Вода льется через край. Стучит о кафельный пол. В ванне лежит мачеха. Ее голова закинута на бортик, черные волосы намокли и прилипли к лицу. И белые коленки склонились набок и торчат из-под воды, как два лысых маленьких черепа. На зеркале выведено помадой: «Не могу больше жить с тобой, урод».
– Это она про нашего папу? – только и смогла выдавить Зоя. И, не дождавшись ответа, уже послушно шла дальше, приглашенная в гостиную.
В гостиной царил полумрак. Безупречный порядок нарушали только валяющаяся рядом с распахнутым окном штора и таз с водой на подоконнике. Мать ласково улыбается, зовет Зою подойти поближе, и она подходит. Перегибается через подоконник, почувствовав кожей мокрое, хочет отстраниться, но происходящее внизу заставляет ее забыть о намокшей одежде. Со двора ветер доносит голоса людей.
– И что ей вздумалось на ночь глядя окна мыть? Молодая какая?! Красавица. Так это доктора нашего жена, Владимира Михайловича.
К ним присоединился звук сирены, и в арку въехала «Скорая», за ней милиция. Мачеха в странной позе валялись на асфальте. С тряпкой в руке. Сверху из-за наступившей вечерней темноты не было видно крови, натекшей из-под ее головы.
– Пойдем, сами разберутся, – цепкая рука стянула девочку с подоконника и потащила к спальне. Зоя упиралась, она не желала больше ничего видеть. – Нет, ты пойдешь. Сама хотела. Это последнее. – И Зоя, почувствовав толчок в спину, влетела в комнату.
Халат в драконах весь пропитан кровью. Мачеха лежит лицом вниз. Рядом сидит Степан с ножом в руке и рыдает. Зоя хотела выскочить, но никто не повернулся в ее сторону. – Тебя никто не видит. И ты никого не видишь. Тебе надо только выбрать, и все произойдет само собой.
– Что выбрать?
– Выбрать ее смерть из предложенных вариантов.
– Но я не хочу. Я не хочу ничьей смерти. Пожалуйста, не надо.
– Поздно. Ты попросила. Тебе помогли.
– Нет, пожалуйста, мамочка. Можно я попрошу обратно.
– Все предопределено. Твое желание сбудется.
Зоя хотела схватить ее за руку и просить еще. Но пальцы ее прошли сквозь воздух, матери не было.
– Нет, нет! – закричала она. И увидела перед собой изумленные сонные глаза отца и Наташи.
– Зоя, что ты здесь делаешь? Сколько времени?
– Папочка, извини. Я не знаю. Я уйду.
– Уходи немедленно. Ложись спать.
Зоя кинулась к себе. «Что со мной? Что это было?» – спрашивала она. Сердце трепетало и выскакивало из груди, тревожные мысли бились в голове, как неистовые птицы. Она закрыла дверь, села на кровать. Жарко, как жарко. Пот градом лил со лба. Скинув шаль, в которую куталась, она упала без сил на кровать.
* * *
– Володя, прости, но она совсем не в себе. Мне страшно оставаться с ней в одной квартире.
– Наташенька, душа моя, спи спокойно. Ну что тебе сделает маленькая девочка. Просто у нее стресс. Но я обещаю, что обязательно серьезно займусь ее душевным здоровьем.
Но «позаботиться» о Зое у него не получилось. Отец ушел на работу и не вернулся ночевать. А на следующий день рано утром раздался звонок и в квартиру вошло несколько человек. Они перевернули вверх дном гостиную и набрали каких-то бумаг из ящиков комода (откуда они вообще там взялись под полотенцами да скатертями?), заставили соседей расписаться в протоколе. Зоя проснулась, услышав шум, и теперь молча стояла у раскрытой двери. Она видела, как курила Наташа, сидя на диване в распахнутом халате, как высокий военный с узкими губами разговаривал с соседями, которые потом тихо ушли, перешептываясь и стараясь не глядеть на Зою. Кати не было, наверное, спала.
– А где папа? – смогла наконец спросить Зоя у тонкогубого, решив, что он самый главный.
– Разбираться будем с твоим папой. – И с двумя другими, что были не в военной форме, сбежал вниз по лестнице, не закрыв за собой дверь. Только нахально подмигнул мачехе. Или Зое это показалось.
* * *
Девочка ничего не понимала. Она только чувствовала, что случилось что-то очень плохое. Конечно, думала она – во всем разберутся. Но в чем?
Ответ на этот вопрос нашелся в школе. В начале первого урока Зою и Катю вызвали к доске.
– Твой отец, Зоя, и твой отчим, Катя, арестован за связь с иностранцами и распространение антисоветской литературы. Вы, девочки, должны знать, что Владимир Светланов сотрудничал с иностранной разведкой, и вы, как честные комсомолки, должны отречься от него, чтобы не становиться на одну ступень с врагами народа и не позорить своей сопричастностью великое дело товарища Сталина. Безусловно, нас всех постигло сильнейшее разочарование... – Дальше Зоя не слышала, все слова слились в единый гул, и только Катино четкое, не несущее и тени сомнения: «Этот человек для меня никто. Я отказываюсь носить фамилию предателя», – звонко разбавило общий гул. Зеленые круги, черные мошки зарезвились, заскакали перед глазами, затылок больно ударился о что-то твердое (наверное, доску), и Зоя потеряла сознание.
* * *
Череда дней превратилась в сплошную линию отчаянья. Зоя не считала, сколько времени она лежала на кровати и плакала, думая об отце. Иногда она проваливалась в глубокое тревожное забытье, но снов не помнила. Иногда появлялась Полина, пыталась чем-то кормить ее или давала попить. Зоя через силу делала несколько глотков и вновь отворачивалась к стене. Молчала и не хотела говорить. Лежала, плакала или просто смотрела. И все время думала, что папа скоро вернется.
Полина вышла из больницы. От нового удара, когда она узнала, что Владимир Михайлович арестован, ее спас страх за свою воспитанницу, которую могла поддержать только она.
Когда она пришла к Светлановым, ей открыла Лиза. Имевшая каплю милосердия, она пустила ее к Зое, только просила сидеть тихонечко, не злить хозяйку. Если бы не Полина, девочка, наверное, умерла бы в своей каморке. В школе Катя сказала, что Зоя больна, и все про нее забыли. Наташа, уже не стесняясь, водила в дом Степана и налаживала личную жизнь. Ей не только до Зои, но и до Полины не было никакого дела. Девочка лежала уже почти месяц. Полина выхаживала ее, кормила с ложечки, и однажды весенним утром Зоя выбрала жизнь.
Москва. 200... год
На дне рождения Гриши народу было много. Слишком много для такой маленькой квартиры. Сигаретный дым стоял сизым туманом. Громыхала старая A-ha, заглушая разговоры. Но всем, похоже, было по барабану. Гости разбились кучками и общались, стараясь перекричать музыку. На краешке стола стояли закуски «проще не бывает» – сыр, колбаса, овощи, фрукты. Основное пространство занимали поднос со стаканами и рюмками, а также горячительные и не очень напитки. Под столом разместились пакеты с соком и бутылки с водой.
Стас мало кого знал лично. Некоторые лица были знакомы по институту. Катя же не знала никого, кроме пары человек. И поэтому, когда Гриша стал просить выйти курить на лестницу и открыл окно проветрить квартиру со словами: «Ребят, в комнате не курите больше, сейчас Ладка с пузом придет», – она сразу не поняла, о ком идет речь. Может, из Гришкиных баб кто беременный, с него станется. И лишь потом, когда она увидела вошедших Сергея и девушку с фотографии в его квартире с большим животом – все стало ясно.
– О, Катюш, и ты здесь. – Сергей будто ничуть не удивился. Она даже ответить не успела, он уже не смотрел на нее и занимался Ладой. Ему и не нужен был ее ответ.
У них будет ребенок. И Сергей не против. Наоборот, как он ухаживает за ней, как смотрит. Стало невыносимо больно, когда он положил Ладе ладонь на живот и говорил ей что-то ласковое, улыбался, глядел в глаза. Нет, Катя не желала ей зла, не завидовала. Это просто была боль, засевшая занозой в душе навсегда. Боль по потерянному малышу, по утраченной любви. И никакие другие радости мира не смогли бы вынуть эту занозу. Увиденное напомнило обо всем, расшевелило деревянную колючку, растревожило рану.
