– Интересно. – замер в кресле майор Мимикьянов.
– Еще как интересно… – невесело кивнул Чечулин. – Ну, Борис Петрович – к врачам… Те ничего сказать не могут… А через сутки, как и говорил этот Контрибутов, слух вернулся. Ну, тогда Сабаталин, все-таки особого значения этому не придал… Дело в том, что он накануне грипповал сильно… Подумал, что от этого. Какое-нибудь особое осложнение на уши получилось, А слова Контрибутова этого, – так, случайное совпадение… А через некоторое время этот интеллигент снова нас подкараулил и свою бодягу затянул, дескать, спаиваете народ… Опять Борису Петровичу пригрозил, что, если он не закроет предприятие, то на сутки ослепнет… И снова дал неделю сроку…
Виктор Михайлович наполнил свою рюмку и рывком отправил ее в рот.
– Через неделю Борис Петрович ослеп… – тихо произнес он. – Полностью. Ничего не видел. Ни-че-го! Мы его в больницу. Врачи ничего сказать не могут. Вроде все в порядке, а Борис Петрович в темноте! Через сутки зрение вернулось… Мы этого Контрибутова искать… А он и сам нашелся… У входа в офис нарисовался и предупредил, что дает на размышление два дня. Если не закроемся, то Борису Петровичу будет очень плохо. А, что конкретно, не сказал… Мы его задержать решили и допросить, как следует, что это еще за фокусы такие? Но это вечером было, уже темно, ускользнул он как-то, собака… Как сквозь землю провалился! Борис Петрович тогда даже заявление в милицию написал. Ну, вы знаете, что после случилось… Борис Петрович память потерял. Не помнит ничего… Самого себя назвать не может… Никого не узнает… Такая вот история.
Виктор Михайлович замолчал, вскинул взгляд на Ефима и тут же увел его в окно.
– Да, уж, история… – задумчиво протянул Ефим.
– Что, не верите? – мрачно усмехнулся хозяин кабинета.
– Не то, чтобы не верю… – помедлив, произнес Ефим. – Но, согласитесь, Виктор Михайлович, все, что вы рассказали, звучит не обычно… Мягко говоря.
– Я и сам бы не поверил, если бы мне еще месяц назад кто-нибудь такое рассказал… – обмяк лицом Чечулин.
– Ну, а милиция, что говорит? Контрибутова они нашли? Побеседовали с ним? – спросил Ефим и, переменив позу, оперся подбородком о сцепленные в замок ладони.
– Нашли. Тут он, на пожарном поезде живет… Побеседовали… Не признается ни в чем, сволочь такая! Ничего, дескать, не знаю! Я – не я! И хата не моя! Говорит, угрожал в сердцах! А к остальному отношения не имею! Что говорит, разве я волшебник, чтобы людей глухими и слепыми по своему желанию делать?
В кабинете Председателя Совета директоров акционерного общества «Флора» повисло молчание.
– Ну, а что вы от меня хотите, Виктор Михайлович, а? – наконец, спросил майор Мимикьянов.
Чечулин сидел, уткнув взгляд в стол. Втянув носом воздух, он медленно поднял глаза на Ефима и произнес глухим, совершенно не своим голосом:
– Остановите его, Ефим Алексеевич. Остановите Контрибутова!
Майор всмотрелся в лицо совладельца «Флоры».
Не было в его глазках твердости.
А было там совсем другое.
Страх.
Вот что увидел майор Мимикьянов в шарикоподшипниковых глазах гражданина Чечулина.
Майор Мимикьянов покинул бывшую башню излучений в задумчивости.
Он отклонил предложение исполняющего обязанности Председателя Совета директоров акционерного общество «Флора» Виктора Михайловича Чечулина отвезти его к дому руководителей Института.
Майору хотелось прогуляться и подумать. Разговор с Виктором Ивановичем произвел на него тяжелое впечатление. Оправдывались самые худшие его предположения.
Неторопливо шагая по ночной Колосовке, Ефим приблизился к черной немой крепости Института. Огибая его огромное тело, он почувствовал, как на него повеяло влажной свежестью. Он повернул голову и увидел, что метрах в ста от него плавает на черной воде слоистая лунная дорожка.
Там лежало маленькое озеро.
Его берег, обращенный к Институту, был отсыпан белым песком, а к противоположному краю подступала небольшая сосновая рощица – реликтовый остаток давно минувших геологических эпох. Хвойный оазис в минувшие годы являлся любимым местом прогулок сотрудников Института.
Летом, в первой половине дня солнце, поднимающееся над сосновыми вершинами, било прямо в окна лабораторий.
Пологий склон между озером и Институтом был до краев заполнен синими солнечными лучами. Короткая трава лоснилась и курчавилась от удовольствия, а две росшие на склоне яблони-дички отбрасывли позади себя длинные тени, в сравнении с которыми сами деревья казались игрушечными.
В эти утренние часы невозможно было поверить, что окружающий мир является случайным продуктом звездной эволюции. При взгляде из окон комендантской башни на освещенный солнцем склон, становилось совершенно ясно, что мир не может не быть чьим-то любимым творением.
В озеро когда-то очень давно, чуть ли не при первом директоре Лилипуце, выпустили мальков зеркального карпа. С тех пор озеро стало любимым местом рыбалки для работников Института, в частности, для коменданта здания Владимира Ивановича Городовикова и капитана Мимикьянова. Ефим, разумеется, в штате Института не состоял, но к нему так привыкли, что считали своим.
Конечно, для серьезной рыбалки, они с Городовиковым ходили на Омь, на северную протоку. Там можно было поймать даже вполне приличную стерлядь. Но маленький водоем, расположенный под стенами Института имел свои преимущества. Здесь можно было в охотку посидеть часок-другой утром, до начала рабочего дня, вдыхая холодный воздух, пронзенный яркими лучами встающего солнца. Или – вечерком, щурясь на теплый брусничный закат. И, самое главное, – в обеденный перерыв.
Одно время на бережке с удочкой в руке сиживал и сам академик Руслан Иванович Федоровский. Но рыбалка – штука коварная. Затягивает! Думаешь, посидеть всего минут тридцать, что остались до конца обеда, глянешь на часы, уже сорок минут рабочего времени перебрал! Случалось это и с самим академиком. А вслед за директором засиживаться на озере после обеда стали и другие сотрудники института.
Академик понял, что его слабость начинает разлагать дисциплину во вверенном ему режимном учреждении. Он не только решительно прекратил сам рыбачить в рабочее время, но и стал сурово следить, чтобы рыбалка у сотрудников не выходила за рамки обеденного перерыва.
Подойдя к песчаному берегу, Ефим глубоко вдохнул влажный воздух, и медленно выдохнул его сквозь надутые щеки. Ему надо было идти, но он не трогался с места. Он стоял, смотрел на овальное черное зеркало и прокручивал в голове один случай, происшедший на этом озере.
Дело было так.
Городовиков накануне обещал Але Тиц поймать несколько карпов. Аля собиралась пару штук пожарить на ужин, и хотя бы пару-тройку штук отнести племяшке. Владимир Иванович твердо обещал. Тем более, что дело-то особой трудности не представляло. Карп в озере водился в изобилии. Место на краю песчаного пляжа у большого валуна, когда-то принесенного ледником, было прикормленным. Обычно Ефим с Городовиковым за неполный обеденный час на две удочки легко вытаскивали пяток рыбин.
А тут с запасом пришли – минут на сорок раньше начала обеденного перерыва. Сидят, ждут. Карп у самой поверхности круги нарезает, то и дело прокалывает головой тонкую водяную пленку, словно желая полюбопытствовать, что же происходит в чужом недоступном мире. Вокруг каждой такого прокола концентрические волны разбегаются, на своих гнутых спинках плавающие в озере травинки, листья и жуков-плавунцов качают.
Все, как обычно. Только карпы на крючок почему-то не идут. Даже попыток не делают. Ефим с Городовиковым уже и запасные крючки прицепили, и на новые крючки плевали – ничего не помогает! Не клюет!
К концу обеденного перерыва потянулись из соснового бора к своим рабочим кабинетам, гулявшие там сотрудники. Конечно, девушки-лаборантки, да и научные сотрудницы постарше не могли пройти мимо. Все заворачивали к рыбакам, смотрели на пустое ведерко и что-нибудь произносили в их адрес. В словах, может быть, и не было ничего оскорбительного, но тон! Но выражение лиц!
Владимир Иванович, ценил завоеванный им авторитет мастера-рыболова, едва ли не как свое главное достижение в жизни. Он начал заметно утрачивать ровное расположение духа, почти всегда ему присущее, и засопел носом.
В пустое ведро заглянули и идущие к Институту лаборантка Тамара Терновая вместе со старшим научным сотрудником Ниной Боровских. Владимир Иванович как-то сказал при свидетелях, что в сравнении с Тамариным языком змеиное жало, просто тряпка! С точки зрения капитана Мимикьянова никакого преувеличения тут не было. В этот раз Тамара ничего не сказала, но состроила из черт своего кукольного личика такое выражение, что Владимир Иванович совсем утратил душевное равновесие.
– Да, что же это такое, а? Вы, кашееды лупастые, назло, что ли так делаете? – бормотал он, обращаясь, к странно ведущим себя подводным обитателям.
