Они думали, что их ждет очередной публичный дом, когда их пригласили посетить массажный кабинет. Борис с Вадимом переглянулись, про себя удивляясь, тому, что Палтай предложил им пойти именно в это заведение, но пошли, не сопротивляясь.
Тело каждого из них расслабляли по две тайки, прикасаясь к коже лишь через простыню, после такого массажа ничего не хотелось, никакого секса, стало легко, слишком легко, так ощущаешь свое тело лишь в детстве. Потом они перенесли часовой массаж ступней, после чего не понимая, как можно ступать на такие нежные ножки, осели наконец-таки за столиком, под которым была яма, специально для того, чтобы свешивать туда ноги, но со стороны должно было казаться, что сидят они на полу, по-восточному.
Женщины в расшитых золотом костюмах босиком танцевали перед ними свои танцы, в основном, выделывая фортели кистями рук. Но тайская музыка казалась гораздо грубее тайской речи и не впечатляла.
Маленькие девчушки, из-за роста не способные участвовать в развлекательной программе, как-то неожиданно налетели со спины и поставили на стол много горшочков с разными штучками, один большой горшочек с рисом, заменяющий здесь хлеб, перед каждым выставили по огромной керамической тарелке.
Не двинувшись, Борис и Вадим наблюдали танец на сцене.
Девушки отошли от странных посетителей, пощебетали на своем языке в сторонке, вдруг одна из них отбежала от подружек, протиснулась между спинами Бориса и Вадима, и с птичьим акцентом: - Быстро рис на тарелки сволочи! - Выложила по паре ложек риса Вадиму и Борису на тарелки.
- Это что ж ты такое говоришь?! - Изумленно уставился на неё Вадим.
- Сама сволочь! - отпарировал Борис.
- Она не понимает, что говорит. - Догадался Вадим, - Она услышала и повторила.
- Не понял я?! - продолжал возмущаться Борис. - Понимает - не понимает, а все равно обзывается. Чего она обзывается?!
- Здесь наверняка много русских было и до нас. Что мы говорим, то и слышим. - Мрачно прокомментировал Вадим.
- Да ты посмотри чем они нас кормят, да ещё сволочами обзывают! взвыл Борис, стараясь, хоть как-то развлечь друга, заставить забыть то, о чем он думал. - Почто ж родину бросили, шеф?! Креветки-то в сахарном сиропе изжарены!
- Сахар добавить можно. - Закивала одна из таек. - Можно соя-соус.
- Да, на фига?! На фига мне их креветки, проститутки, устрицы!
- Но устрицы-то по доллару! А ведь в Швейцарии я похуже ел по шестьдесят. - Очнулся Вадим.
- Шеф! Ты можешь живое мясо есть, пусть и без мозгов?! Ведь я её ем, а она вся трепещет, что женская грудь.
- А ты на неё лимончик выжми, положи на язык, закати глаза, и чуть раздави о небо и глотай. Чуть-чуть придави к небу. Правильно? Как тебя там. - Обратился он к одной из окружавших их таек, явно понимавшей по-русски.
- Чуть не можно мне. Я живое не могу. Религия такая. - Покачал головою укоризненно та.
- Вот видишь, у них философия. А у нас что?! - обалдело уставился на тайку Борис.
- У нас - вера. - Глубокомысленно изрек Вадим и, сплюнув сладкого кузнечика в тарелку, выкарабкался из ямы под столешницей, встал со скрипом в коленях над столом: - Пошли, Борис, отсюда.
- А может, и девочек с собой на остров прихватим. А чего. Ты за бумагу ту, чтоб костер разжечь тысячу не пожалел, а эти нам подешевле обойдутся.
- Кончай шутить, эбани намба ван. - отмахнулся Вадим.
- Кто? Кто?! - Поспешил за ним Борис, но не услышал ответа.
ГЛАВА 24
Равнодушная, сравнимая с желе, субстанция времени и места вроде бы начала расступаться, открывая для Виктории разветвленную систему ходов. Мастерская, которую она решила посмотреть, принадлежала человеку широко известному в узких кругах. Удостоверившись, что Виктория действительно собирается её купить, он начал активно торговаться.
- Я поначалу думал взять за неё три тысячи, деточка, но теперь она стоит пять.
- Почему же пять? Это же не частная собственность - она же принадлежит Союзу Художников. Мы говорим лишь о переаренде.
- А-а! - Не унимался, задыхаясь от жадности, старик, - Зато с пожизненным пользованием!
- Хорошо. - Не желала торговаться Виктория. - Пять.
- Нет, нет, нет! Подождите, пять это только мой отступной процент союзу, я тоже что-то должен с этого иметь.
- Да что же вы творите? - мягко улыбалась Виктория: - Вы когда-нибудь сможете мне назвать окончательную цифру?
- А-а может быть мне приятно беседовать с вами, голубушка.
- Но мы можем найти иной повод для беседы. - Любезно отвечала Виктория, чувствуя, что теряет терпение. - Вы продаете свою мастерскую или нет?
- Я бы сначала хотел посоветоваться с друзьями.
- Да что ж это такое, ни одной торговой сделки без маразма! прошептала в сторону она.
- Что? Что вы сказали? Нет. Я ещё не впал в маразм. Дайте мне время позвонить кое-кому. И не забывайте, я здесь делал ремонт. А труды мои в любом деле бесценны.
- Хорошо, - кивнула Виктория и, резко развернувшись, вышла. Она была готова заплатить и десять и двадцать тысяч, если бы с ней не торговались так глупо. Нетерпение её было посильнее благоразумия. Но торгашеский настрой старика остудил.
Она прошла по длинному, грязному, плохо освещенному коридору полуподвала и заглянула в полуоткрытую дверь. Худой, да что там худой, просто истощенный бородач, оглянулся на неё стоя перед мольбертом и застыл, о чем-то туго соображая. На мольберте из тумана серо-белой краски выплывал лев, тот самый классический лев, что украшает церковь Покрова-на-Нерли, только чуть более живой. И истощенный творец его был живой еле-еле. Виктории сразу захотелось накормить этого человека, она нащупала в кармане деньги, пошелестела ими. Тут он, преодолев онемение, воскликнул:
- Ба!.. Да это ж Вика! Ты даешь! Ну... как видение!..
- С голодухи, чувствую, глюки? - отпарировала Виктория, пытаясь вспомнить про себя его имя.
- Да не-е. Ты же настоящая?..
- Я-то да. А ты? Кто ты?
- Я Петя Кочежев. Помнишь, как мы с тобой в Измайлово живописью торговали? Ты там, в принципе, пару раз была, но я помню, как ты на весь наш кагал сарделек и вина купила, когда твою картину француз задорого взял. Хорошие времена были. Да ты проходи.
- А сейчас? - Вика прошла в мастерскую и, сразу выделив из всех обычных захламляющих пространство художников предметов неясного происхождения и предназначения, плетеную кресло-качалку, плюхнулась в нее.
- Что сейчас? - вроде бы взрослый, вроде бы мужчина сел перед нею на табуретку свесив изношенные кисти рук, напоминающие младенцев из Освенцима.
- Сбегай хоть за теми же сардельками. Есть хочу. - Бесхитростно протянула ему пятисотку Виктория. Она знала, что иначе накормить его не удастся.
Он вернулся удивительно скоро. Сдачу сразу выгреб из карманов, не считая и, положил на стол, но она отодвинула рубли ближе к стене, с надеждой уйти и забыть о них. Вроде бы голодающий человек, выставил на стол из пакетов батон белого, уже нарезанного хлеба, положил нарезку салями, торжественно медленно достал дорогую бутылку водки, консервную банку красной икры. Неистребимое пижонство художников всех мастей и в любом состоянии не позволило ему купить ни более дешевой водки, ни закуски.
Выпив с ним первую рюмку, Виктория спросила, оглянувшись:
- Ну и как вы тут обходитесь с крысами?
- С крысами?! - Вспыхнул взор Петра: - Мы с ними договорились.
- Как так?!
- А просто. Достали они меня - Радостно, что наконец-таки нашел собеседника, спешил в своей речи Петр: - Живу я и слышу: шуршит. Постоянно, как ты понимаешь, живу, и всюду шуршит. То - там за холстами, то тут - за картинами, то за полками с книгами - деться некуда. Шуршит!
Нашел я их нору, разбил бутылку на мелкие осколки, долго так бил, изощренно, как ты понимаешь. В три часа ночи я их застукал. Сам спать хочу, а все бил бутылку и бил, чтоб поострее были осколки. Засыпал я их нору. Да что там засыпал - запломбировал осколками. Просыпаюсь в двенадцать дня и сразу к норе. И что ты себе представляешь - растащили!
- Что растащили? - Не поняла Виктория.
- А то! И аккуратненько так! Я и удивился - ну какие они умные! Пику изготовил...
- Пику-то зачем? - Виктория явно не понимала его: - А яд?
- Какой яд! Ты, знаешь, какие они умные!
"Мне только ещё психологии крыс не хватало постигать" - Подумала Виктория, но остановить вдохновенное повествования Петра, было невозможно:
- Изготовил я пику. Слышу: шуршит! Вот тут, за полками с книгами. Начал по ним барабанить - перебежала. Сидит за картинами. Бью по ним. Перебежала за холсты, а может быть, и нет. Не знаю я, где она. Застыл с пикой. Мы так, минут двадцать, в тишине провели. И все-таки она первой не выдержала - побежала. А бежать-то некуда. Она все по краю, по плинтусу скользит, а я заранее дверь распахнул. И вот застыла она в углу у двери, я пику над ней занес и вижу: глазки такие живые, взгляд такой трепетный!.. "Ну что?! - говорю, - Я ведь тоже зверь!" А в этот момент моя пика прямо над её головой занесена. И она мне в глаза смотрит. И замерла. А я продолжаю: - "Я - зверь! И побольше тебя - зверь!" И вдруг что-то во мне разжижается как бы - гнев, что ли, проходит. Вижу себя - гадость! Не дай бог тебе, Вика, наблюдать мужчину с пикой! Питекантроп!
