- Изготовил я пику. Слышу: шуршит! Вот тут, за полками с книгами. Начал по ним барабанить - перебежала. Сидит за картинами. Бью по ним. Перебежала за холсты, а может быть, и нет. Не знаю я, где она. Застыл с пикой. Мы так, минут двадцать, в тишине провели. И все-таки она первой не выдержала - побежала. А бежать-то некуда. Она все по краю, по плинтусу скользит, а я заранее дверь распахнул. И вот застыла она в углу у двери, я пику над ней занес и вижу: глазки такие живые, взгляд такой трепетный!.. "Ну что?! - говорю, - Я ведь тоже зверь!" А в этот момент моя пика прямо над её головой занесена. И она мне в глаза смотрит. И замерла. А я продолжаю: - "Я - зверь! И побольше тебя - зверь!" И вдруг что-то во мне разжижается как бы - гнев, что ли, проходит. Вижу себя - гадость! Не дай бог тебе, Вика, наблюдать мужчину с пикой! Питекантроп!
Вот так я вдруг всего себя увидел и говорю ей: - "Но я же человек! Уходи лучше, а?" И ты представляешь?.. Ушла.
С тех пор у меня в мастерской ни одной крысы нет. Словно, она сказала своим, что я с ней по благородному договорился. У соседей есть, а у меня нет.
Он посмотрел Виктории в глаза и отупленно и удивленно.
- Да, - кивнула Виктория, - Мы только думаем, что животные похожи на нас, на самом деле ещё непонятно кто на кого похож. Но каким бы высшим разумом не обладали эти крысы...
- Я понимаю, что тебе не хочется бегать с пикой, но жизнь заставит... - едва перебил её Петр, как она перебила его:
- Да не буду я здесь покупать мастерскую!
- Да ну ты что?! Я пику тебе подарю!
ГЛАВА 25
Виктории захотелось плакать.
Он чувствовал это и обремененный виной пытался отвлечь её от переживания возможной перспективы и собственной слабости в ней. Оказалось, отвлечь её очень легко. Уже через несколько минут глаза её распахнулись так, словно она ребенок, который забыл о боли, слушая байки-сказки.
Виктория пыталась осмыслить ходы перемены мест действия её былых товарищей за эти годы, словно следила за шахматной партией, в которую играли сумасшедшие. Игорь Пролин, былой отвязанный художник-концептуалист, утверждавший, что труд сделал обезьяну из человека, отчего он никогда не будет никем более чем вольный художник, время от времени малевавший не во имя денег, или вечности, - от нечего делать, вдруг превратился в респектабельного, деятельного владельца фирмы выпускающей рекламные проспекты. Мало того - приобрел все признаки характера американского трудоголика. Администратор одного из выставочных залов, в былые времена прославившийся непомерно кипучим и жаждущим деятельности характером, отчего и получавший постоянно, так сказать, - "по шапке" сверху, за выставки, несоответствующие направлению советского социалистического искусства, теперь безвылазно дремал в своей фотолаборатории. И многие опасались, что его постоянная сонливость плавно перейдет в летаргический сон.
Остальные же поменялись не столь радикально. Остальные же либо пропали навсегда, либо временами объявлялись приехавшими только что из Парижа. И пусть в Париже им приходилось по большей части показывать не свой талант и мастерство, а исполнять некий "танец в перьях" аля-русс, но все равно это считалось успешной жизнью. Виктория вполне могла включиться в нее.
Но вдохновения не было. Не было даже тогда, когда вся обцелованная старыми знакомыми она начала появляться на бомондах. Кто-то читал стихи, кто-то пел, кто-то выставлял свои произведения. Все пили, говорили, говорили, расставались так, словно навсегда, чтобы снова встретиться через неделю. И говорить, говорить, говорить. Короткое сообщение о кого-то прерывало речевой поток многоточием, и снова бурлила речь. А потом все расходились в ночи, словно исчезали в пропасти тишины. Так, что порою казалось, что и не было их вовсе. Просто был сон под шум неспокойного моря. А потом наступил штиль, и все стихло.
И очнувшись в одиночестве, на дне безызвестности, она начинала что-то кропать акварелью, хотя бы акварелью, лишь бы заново подняться, карабкаться, чтобы достичь хотя бы крохотную толику тех возможностей, что были у неё раньше, и творить, творить. Лишь бы не спать в самозабвенном забвении.
"Чем труднее - тем интереснее" - говорила женщина - непотопляемый линкор, Лени Рифеншталь. Виктория вспомнила слова этой легендарной, на момент их встречи - девяносто пятилетней дамы. Назвать её старухой не повернулся бы язык и у циника, разве что у полного дурака. Лени поражала не прошлым, можно было даже не учитывать того, что это она делала самые лучшие пропагандистские фильмы Гитлера типа "Триумф Воли", а тем, что она, как показала история и являлась этим самым живым воплощенным триумфом. Прожив годы после падения фашистского режима в каком-то тухлом затоне, она вопреки всякой логике вынырнула и, отправившись в Африканское племя людоедов в шестьдесят лет, жила среди них и сделала уникальнейший из фильмов. А потом - в восемьдесят семь - подводные съемки о рыбах Красного Моря. Муж обожал её, потому что жить с ней интересно, хотя и был лет на сорок младше... И откуда силы черпает человек?!..
Теперь Виктория чувствовала, что никто кроме неё не может понять Лени так ясно, так просто, каждой клеточкой своей души. Как она, ни за что не желавшая стихать до пустой богемной говорливости по кругу.
- А ты поезжай на Старосадский переулок дом пять, - посоветовал ей старый приятель - скульптор Макс, теперь больше живущий за счет заказов с киностудий, что словно цыганскими шатрами дворянскую усадьбу, заполонили Мосфильм своими павильонами. И добавил: - Там все-таки большой фонд дряхлых стариков, бывших художников, которым теперь и мастерская не нужна и вообще ничего, кроме хоть каких-то денег. Только не вздумай покупать мастерскую в собственность, по западному образцу, если она будет принадлежать тебе, а не будет оформлена на союз художников, который тебе даст её потом в пожизненную аренду - считай конец тебе.
- Как это конец? Я же буду единоличным владельцем?
- Да ты будешь беззащитна по отношению к государству, а у него семь пятниц на неделе, сто указав в году. Вот тут моя тетка выкупила свою мастерскую лет пять назад - теперь стонет. Если бы не купила - она платила бы аренду, а так платит налог на недвижимость, который превышает арендную плату в несколько раз и ещё растет постоянно. А тетка старая уже - еле тянет.
- А она не хочет мне её продать?
- Да в том-то вся и утка! Государство продает нежилые помещения без последующего права продажи владельцем.
- Как так?!
- Ни продать мастерскую, ни подарить она не может. Может лишь перестать платить налог, и тогда государство у неё отнимет мастерскую.
- Бред какой-то! Может, ты чего-то путаешь?
- А ты попробуй сама - ещё как запутаешься. Лучше ищи свободный подвал, спрашивай по домоуправлениям, а потом проси письмо в Союзе, чтобы с этим письмом тебе дали справку о том, что дом не сносится, план подвала... Это только первый этап - найти подвал. На оформление документов о его аренде около года уходит.
"Приехала!" - и Виктория матернулась про себя. На мгновение её охватил мыслительный паралич: "И зачем она приехала?! Зачем вернулась?! Чтобы вновь почувствовать перед собою непробиваемую стену обстоятельств?!.. Уж нет! Я пробью эту стену! Посмотрим кто кого! Но год тратить на оформление документов?! Лучше все-таки переоформить аренду какой-нибудь старой мастерской через союз".
Она вошла в союз художников на Старосадском: объявлений о снятии мастерской и покупке было много и ни одного о сдаче. Озадаченная таким началом своей деятельности она села в машину и поехала, по переулкам выглядывая подвалы и чердаки, стараясь догадаться по окнам - есть ли у них хозяева или нет.
И все теперь ей казалось не загадкой, а задачей, решение которой кажется легким по началу, а потом оказывается, что следует владеть знанием из области высшей математики, чтобы её решить. И все-таки так и хочется обойтись простой логикой.
Сын также озадачивал своей незадачливостью. С первого дня её приезда он постоянно просил у неё денег, несмотря на то, что вроде бы работал в приличной компании, но самое странное заключалось в том, что было непонятно - куда он их девал. Вроде бы по ресторанам не шлялся, ничего себе особо модного не позволял, но отчего-то слишком часто просил то двести, то триста долларов.
Виктория, мучимая комплексом матери, которая осознает, что что-то недодала своему ребенку, сначала давала ему, не вникая - действительно ли ему необходимо то, на что он просит, и действительно ли это стоит столько. Но, вскорости, подсчитав, что за месяц он выпросил у неё в общей сумме около тысячи долларов - задумалась. Ведь среднемесячная, считавшаяся хорошей, зарплата в Москве равнялась ста пятидесяти долларам. Мало того за два месяца её пребывания дома она уже немало поистратилась, привезенная сумма убывала, но ничего не восполняло её убытков. Бизнес, который она начала с Якобом за первые три недели принес ей не более двадцати долларов и это было смешно по сравнению с теми усилиями, которые тратились на его становление. Деньги таяли как сугробы на улице.
