– Я не искала его, – говорю, – ты сам мне его навязал и мне надоело это до смерти. Верь или не верь, как знаешь, это мне все равно, но мне не все равно и я не хочу, чтобы из-за него у нас был ад в доме! Избавь меня от него совсем, чтобы мне не видеть его, чтобы духу его тут не было!
Выходка эта произвела странное впечатление. Его словно стукнуло что-то. Буря упала вдруг. В лице появились забота, недоумение, страх. Он сел и долго сидел, взявшись руками за волосы, как человек, близкий к отчаянию.
– Темно! – ворчал он. – Темно!… Ни зги не видать!… Проклятое, безвыходное сплетение…
– Что это значит? – спросила я, смотря на него с удивлением.
Он словно проснулся.
– То значит, что я тебе не верю; ну, да и ты мне тоже. Нечего, значит, много и говорить… Ну, а насчет того, прочего, ты мне не рассказывай пустяков. Так нельзя. Ты слышала: вон он, каналья, прямо в глаза уже говорит, что не хочет со мною иметь никакого дела! Нельзя, слышишь ли ты? Его нельзя выгнать! А что до того, что надоело, так это еще невелика беда. Сама виновата, сама и терпи… Ну, одним словом, ты понимаешь, я не хочу, чтобы ты с ним совсем разрывала.
– Не хочешь? – воскликнула я. – Да ты знаешь ли, чего хочешь? Ты что мне сейчас говорил? Ты за горло меня хватаешь из-за пустых подозрений, а когда я тебя прошу избавить меня от него совсем, потому что мне это не радость, а мука, ты отвечаешь: терпи! Так нет же, я не хочу терпеть!
– Не хочешь? – воскликнул он бешено.
– Нет! Я и так довольно уже натерпелась из-за тебя. Постой! Дай мне сказать. Да не лезь с кулаками, а не то я людей позову; я закричу на всю улицу, что мы с тобой вместе ее отравили! Стой! Стой! Дай мне сказать тебе правду. Ты мастер толкать других туда, где жарко и где можно руки себе обжечь, да потом их же и попрекать, зачем не умели сделать по-твоему. А ты зачем прячешься, если умеешь лучше? Ты сам попробуй; легко ли то, чему ты учишь других? Ты впутал меня в это проклятое дело; без тебя оно мне и на ум не пришло бы, а вот теперь я у тебя во всем виновата! Зачем я встретила его по пути? А ты зачем отправил туда меня? Зачем не поехал сам? Так и теперь: сам трусишь, меня толкаешь вперед, толкаешь свою жену чужому на шею, а после проходу ей не даешь! Какую жизнь ты мне сделал за это время? Каких насмешек, попреков, брани я от тебя не слыхала? И все за что? За то, что я поступила по-твоему! Возись с ним, как знаешь, сам, и делай что хочешь. Я больше тебе не помощница.
Что-то зловещее, хорошо знакомое, промелькнуло на бледном его лице.
– Смотри, полно так ли?
– Так.
– Эй, Юшка! Я тебе говорю, смотри, не перехитри! Тонко уж больно; на волоске висит. Сорвется, все к черту пойдет, и он первый. Потому, если уже пропадать, то я и его не выпущу. Я ему первому шею сверну.
Сказав это, он повернулся и вышел.
Ужас напал на меня при мысли, что уже не первый раз я слышу эту угрозу. Я не спала всю ночь и не могла придумать, что делать. Одно было ясно: надо предупредить Черезова, во что бы то ни стало и не теряя времени. Но как? Писать ему? Звать к себе? Безумство!
Утром, часу в двенадцатом, Поль уехал. Недолго думая, я оделась и вышла из дому одна. Адрес был мне знаком. Я села на первого попавшегося извозчика и в пять минут была у его дверей.
Это было поутру, в первом часу. Сижу, входит Иван.
– К вам дама.
– Проси.
Смотрю, отворяются двери, и входит женщина в черном, лицо под вуалью. Меня так и бросило в холод. Я вспомнил старый, не раз повторявшийся сон. Но вот она открыла лицо, и я увидел Бодягину.
– Вы? – сказал я в неописанном удивлении.
– Как видите.
Она была страшно бледна и имела расстроенный вид. Я усадил ее.
– Что с вами? Отчего у вас такое усталое, измученное лицо?
– Немудрено, – говорит. – С тех пор, как мы расстались, я не сомкнула глаз. Если бы вы знали, что происходило вчера после того, как вы ушли! Муж догадался, что у нас было что-то, и сделал мне страшную сцену. Он раздражен. Подозревает меня и вас. Грозит. О! Ради Бога, поберегитесь! Я только за тем и пришла, чтоб вас остеречь. Я ночь не спала от страха за вас. Боюсь, чтобы не случилось чего-нибудь.
Я спросил, что же, по ее мнению, может случиться.
– Не знаю, – отвечала она, дрожа и закрывая руками лицо. – Он бешеный человек, и когда в таком состоянии, от него можно всего ожидать… всего!
– Что ж вы его не успокоите? Объясните ему, что он напрасно хлопочет.
– Ах, Боже мой! Как это сделать? Я пробовала вчера. Я с ним из сил выбилась. Он ничему не верит, думает, что я с вами в заговоре. Думает… я уж боюсь и угадывать, что он думает.
– Вы желаете, чтобы я прекратил мои посещения?
– Нет… Я не знаю. Боюсь, чтобы это хуже его не встревожило.
– Что же мне делать?
– Лучше всего, если бы вы приняли его предложения, если это теперь не поздно.
– Нет, – отвечал я. – Об этом и думать нечего.
– Почему?
– Я вам объяснил уже, почему.
– Ах, да! – спохватилась она. – Скажите, за что вы меня обидели!
– Я не имел намерения вас обижать.
– Однако обидели! В чем бы я ни была виновата, только не в том, чем вы вчера меня попрекнули. Если я вам советовала принять услуги Поля, то сделала это вовсе не с целью вас подкупить. Я просто боялась ссоры. Но вы не это одно назвали подкупом.
– Что вы хотите сказать?
– То, что я вам хочу сказать, – отвечала она, – трудно сказывается: вы судите обо мне хуже, чем я заслуживаю. Что вы так смотрите? Вы думаете, что разница, в крайнем случае, невелика, но это для вас, а для меня… Вы знаете: одна лишняя капля переполняет сосуд… Так вот, я об этой капле: возьмите ее назад, потому что она превышает меру. Вы меня обвинили в подкупе. Не знаю, как вы это понимаете, но если вы думаете, что я имела умысел вас обольстить и с этою целью играла комедию, то это неправда. Не то, чтобы я неспособна была ее играть, но… это было излишнее… Я не имела нужды разыгрывать то, что родилось во мне естественно и невольно. Верьте мне! Умоляю вас! Верьте! Какая нужда мне вас обманывать, теперь, когда я имею ваше ручательство, что мне от вас нечего опасаться? О! Мне так стыдно и совестно, что я должна вам это сказать. Но вы меня вынудили. Сергей Михайлович! Я знаю, что я недостойна вас. Я злая, дурная женщина, но все же женщина, и во внимание к этому будьте великодушны, не оскорбляйте меня вконец: скажите, что вы мне верите.
– Юлия Николаевна! – сказал я. – При всем желании я не могу отвечать утвердительно, пока не дождусь от вас полной искренности. Довольно мы с вами играли в прятки. Признайтесь…
– Тсс… – быстро шепнула Бодягина, вздрогнув всем телом. Испуганный взор ее забегал тревожно вокруг.
– Не бойтесь, нас не услышат, а, впрочем… – Я вышел, сказал два слова Ивану и, воротясь, запер дверь на ключ. – Вы отравили кузину?
Молчание. Она побелела как холст и сидела вся съежившись, опустившись, как осужденная, которая ожидает казни.
– Скажите мне одно слово: «да»?
– Нет, – прошептала она.
– Как «нет»?… Вы были у ней в сентябре?
Она молчала с минуту, как бы колеблясь, потом отвечала:
– Да.
– И вы же были потом в ноябре?
– Нет.
Я совершенно остолбенел.
«Возможно ли? – думал я. – Неужели я ошибся?» Но это смущение, этот ужас и все, что я видел, слышал от ней – как объяснить это все, если она невинна?
– Кто ж был в ноябре?
Бодягина посмотрела мне как-то странно в глаза, и опять я заметил в ней колебание.
– А вы разве не знаете? – спросила она.
Меня как ножом срезало, однако, я ответил ей храбро:
– Я знаю, Юлия Николаевна, знаю, что это были вы!
– О! Нет! – возразила она горячо. – Не говорите этого. Если вы говорите это, то вы ничего не знаете. Это ошибка, клянусь вам! Я виновата вне всякого оправдания, потому что не скрою от вас: я знала об этом деле и, может быть, больше всех им воспользовалась, но чтобы я сама… О! Боже мой! Неужели вы обо мне это думали?
Что было отвечать? Она поймала меня, или я сам попался… Какой-то инстинкт шептал мне, что она лжет, но что в том, если я не имел возможности ее уличить? А я не имел никакой. Лицо, приезжавшее в ноябре, могло быть и прежде того, в сентябре, могло явиться в похожих условиях, и все-таки я ей не мог доказать, что это она.
– Кто же, по-вашему, это сделал? – спросил я.
Она закрыла лицо руками.
– Он, – прошептала она.
– Ваш муж?
– Да.
– Но не сам же?
– О! Нет, конечно; он нанял чужие руки.
– Чьи?… Имя?… Скажите мне имя!
– Нет, не скажу; я дала клятву.
– Ну, полноте! Клятва не помешала вам выдать мужа. Она вся вспыхнула.
– Я не думала его выдавать, – отвечала она горячо. – Я… попалась… Я была так уверена, что вы знаете все. Сама двадцать раз собиралась об этом заговорить, чтобы между нами не было тайны, – но не решилась. Голубчик! Простите! Не проклинайте! Я ей не желала зла… Мне жалко было ее, Бог знает, как жалко, но я малодушная женщина; меня опутали, и я не знала всего, пока все не было уже невозвратно кончено. Простите меня! Простите!
