Припарковавшись возле подъезда, Виктор долго не мог заставить себя выйти из машины. Настроение было такое, что впору повеситься. И Полину пришлось оставить наедине с этой… эгоистичной особой, которая способна думать лишь о своей репутации да о том, чтобы, не дай бог, не обчистили квартиру в их отсутствие. Странно, как она еще ключи ему доверила, в свой дом не побоялась впустить.
Виктор распалял себя все больше и больше, прекрасно понимая, что не прав и напрасно так взъелся на бедную женщину, но ничего с собой поделать не мог. И заставить себя подняться в квартиру тоже не мог. Он все продолжал сидеть в машине, а время уходило.
Да ведь это вполне понятно, стал он оправдываться перед собой. Проникнуть в отсутствие хозяев в их жилье — это все равно, что читать чужие письма, пусть и с позволения автора. Есть в этом что-то нечистоплотное, постыдное. Но все же сделать это необходимо. Владимиру Тимофеевичу понадобятся все эти вещи, а кроме него, никто их не сможет ему привезти.
Произведя над собой настоящее насилие, неуклюже, боком он наконец вышел из машины. Побрел к подъезду, моля бога, чтобы никто из соседей Хаврониных не встретился ему, поднялся на пятый этаж и замер у двери. Передохнул и продолжил свою «дурную» работу. Ощущая себя вором-взломщиком, вставил ключ в верхний замок, отметил, что дверь деревянная, таких уже почти ни у кого не осталось, и Мария Ильинична не зря беспокоится за сохранность имущества. Замок легко поддался, он вставил ключ в нижний и тоже без всяких усилий его открыл.
Обстановка в квартире вполне соответствовала и району, и дому, в котором жили Хавронины: все куплено давно, раз и навсегда, без всякой надежды на перемены. В квартире было две комнаты — одна из другой. Виктору нужно было пройти во вторую. Разувшись, чтобы не испачкать ковер, он пересек гостиную и оказался в спальне.
— Ну что ж, приступим в шмону, — зло усмехнувшись, сказал он вслух и вздрогнул от звука собственного голоса, глухо раздавшегося в этой чужой пустой квартире. Преодолевая тошно-щекотное чувство в душе, ощущая себя патологоанатомом, которому приходится раздевать труп, распахнул дверцы шифоньера. Предстояла самая невозможная часть операции — собрать белье.
Следуя указаниям Марии Ильиничны — третья полка сверху, — Виктор быстро, стараясь не особо всматриваться, снял аккуратную стопку с краю, быстро положил в приготовленный заранее пакет и поскорее захлопнул дверцу. Во втором отделении снял с «плечиков» спортивный костюм и тоже сунул в пакет.
— До чего довели, сволочи! — не выдержав такого надругательства над человеком, которого уважал всю жизнь, выкрикнул он в глухое пространство. — Директор школы, морально неприкосновенная личность, твою мать, а я ему трусы собираю.
Он в ярости рванул ящик письменного стола. Согласно инструкциям, данным Марией Ильиничной, там он должен был отыскать электробритву.
Искать ничего не пришлось, он увидел ее сразу — громоздкий пластмассовый футляр заблудившегося во времени «Харькова». Эта бритва стала последней каплей, эта старенькая, такая несовременная бритва чуть не довела его до слез. Прижав к груди футляр, Виктор медленно, пошатываясь и спотыкаясь о тонкий, собирающийся складками ковер, окончательно обессилев, вышел из спальни.
— И они еще обвиняют его в убийстве, — опустившись на диван в большой комнате, пробормотал он, — они смеют обвинять в убийстве человека, у которого такая бритва!
Он долго сидел, раздавленный горем, опустошенный, убитый. Нужно было торопиться, нужно было собрать остальные вещи и ехать дальше, чтобы не опоздать, но даже пошевелиться, подняться с дивана ему казалось немыслимым.
— Я куплю ему новую бритву, — сказал он и сразу почувствовал облегчение, как будто покупка новой бритвы могла что-то изменить, снять часть его вины, вычеркнуть это ужасное вторжение в личную жизнь Хавронина.
Он поднялся с дивана, положил футляр с «Харьковом» в пакет и пошел в ванную собирать умывальные принадлежности.
* * *
Покупку электробритвы пришлось отложить. Серега Битов позвонил ему и сказал, что договорился о его посещении на четыре часа, приехать нужно строго к этому времени. Сейчас было уже почти три, а до больницы в Соловьевых горах добираться не меньше часа. И то если повезет.
Ему повезло — дорога оказалась практически пустой. Соловьевы горы — небольшой поселок со столь поэтически абсурдным названием был знаменит двумя вещами: самой большой в регионе психиатрической больницей и ипподромом, который по нелепому стечению градостроительных обстоятельств с ней соседствовал. Виктор был в Соловьевых горах лишь раз, и то случайно. Однажды Мишка Горин, его знакомый из числа не самых приятных людей, затащил их с Полиной на ипподром. Это было два года назад перед самой аварией. Мишка не переставая шутил по поводу этого двусмысленного соседства, чем жутко раздражал Виктора.
— Полный сервис! — громогласно хохотал Горин. — Все предусмотрели! Поставил не на ту лошадку все, что нажито непосильным трудом, проиграл, слетел на этой почве с катушек — а тут тебе как раз ангелы-спасители в белых халатах. Все близко, все рядом. Наверное, у них с дуркой специальная договоренность. Умно придумано!
Виктору на ипподроме не понравилось, он даже ставку делать не стал. А Полина, наоборот, пришла в какой-то нездоровый восторг. По совету Горина поставила на лошадь под тринадцатым номером — и выиграла. Потом он узнал, что они с Мишкой ездили на ипподром еще трижды — и жутко возненавидел Горина. Признаться, что попросту ревновал, он в то время даже себе не мог бы — отношения с Полиной тогда у них были дружески-деловые, о том, что у них любовь, ни он, ни она не догадывались.
— Не знал, что ты такая азартная, — трагически глядя на Полину, говорил Виктор, пытаясь понять, только ли дело в азарте или есть еще что-то.
— А я и сама не знала! — смеялась она.
— Мишка — классный парень, — кривясь от отвращения, лгал он.
— Мишка? — делая вид, что не понимает, к чему он клонит, беззаботно весело переспрашивала она и смеялась, смеялась. Над ним? Виктор жутко обижался, уходил, но потом опять не выдерживал, возвращался к этому разговору.
Мог ли он тогда знать, что это было последнее «живое» увлечение Полины, что такой беззаботно веселой она больше не будет никогда? Что через несколько дней ее собьет машина, что вся их жизнь с этого момента расколется на две половины: до и после аварии? Что изменится все, что слово «видеть» обретет для нее совсем другое значение? Слепая ясновидящая — не слишком ли жестокая шутка!
К проходной больницы он приехал даже раньше времени, без пятнадцати четыре. Подумал, что мог бы так не торопиться, успел бы и электробритву купить и заехать в какой-нибудь супермаркет за фруктами. Получается, что за сегодняшний день он второй раз является к больному с пустыми руками. Виктор совсем расстроился, но тут на глаза ему попался небольшой магазинчик. Он подъехал к нему и решил, что здесь и оставит машину. На территорию больницы ее ведь не пропустят.
Ассортимент в магазинчике оказался на удивление богатым и разнообразным. Купить здесь можно было все: от сигарет до копченостей и сладостей. Виктор подумал, что Владимир Тимофеевич должен был за двое суток в камере страшно проголодаться. Вряд ли ему по вкусу пришлась тюремная баланда. Он взял нарезку сервелата, два вида сыра, маленькую буханку «Бородинского», с полкило помидоров и два огурца. Подумал немного и прибавил к этому еще и небольшой кусочек пастромы. Купил двухлитровую бутылку минералки, пакет сока, вышел из магазина и, посмотрев на часы — без пяти четыре, самое время, — направился к проходной.
Охранник, грозного вида амбал, смерил Виктора презрительным взглядом и совсем уже приготовился отказать, но тут детектив выбросил из рукава главный козырь — Битова. Перемена, произошедшая с охранником, была столь поразительной — из рассерженного мастодонта он моментально превратился в кроткого ягненка, — что Виктор, грешным делом, подумал, уж не находится ли и охранник под следствием. Он тут же кому-то позвонил и, едва взглянув на паспорт Виктора, пропустил его на территорию. Самым задушевным тоном, на какой был только способен, сказал, что больной Хавронин в девятом отделении, и подробно объяснил, как туда пройти. Виктору очень понравилось, что охранник назвал Хавронина «больной». Не подследственный, не как-то еще, а просто — «больной». Ведь это действительно так. То, что произошло с Владимиром Тимофеевичем, и можно назвать болезнью. Он пережил страшное потрясение. Никому не известно, что именно там случилось, но так или иначе на его глазах погиб близкий ему человек. Такого никто бы не выдержал. Но его состояние — явление временное, он обязательно поправится и сможет все рассказать. Больница для него сейчас — самое подходящее место, а если даже этот охранник относится к нему как к больному, то лучшего на данный момент и желать нечего.
