— Вот здесь, однако, и перейдем по бревнам, — сказал Оспан, пробуя ногой устойчивость бревен.
— А лошадей как? — спросил Илюша. — Лошадь — не собака, с бревна на бревно прыгать не умеет…
— С конями так сделаем: поднимешься мал-мал повыше, там перекат будет, по нему и пойдешь вброд…
Илюша остался с лошадьми, а остальные по одному стали переходить на противоположный берег. Первым пошел Семен Тагильцев. Виртуозно работая березовым батожком и легко балансируя руками, он уверенно шагал с бревна на бревно, и там, где ступала его тяжелая поврежденная нога, бревно с тревожным шорохом окуналось в воду, и на его месте на мгновение открывалась узкая полынья. За Тагильцевым шел Стриж.
Согнувшись под тяжестью рюкзака, словно вопросительный знак, он прыгал неловко, но вовремя успевал оставить бревно, и поэтому ноги его были пока сухими. Третьим, боязливо и неуверенно щупая палкой бревна, перебирался Вепринцев. Под тяжестью его могучей фигуры бревна ныряли, словно рыболовные поплавки. Когда он добрался до середины и, пошатываясь, остановился на толстом, в два обхвата, кедраче, чтобы немного передохнуть, впереди что-то затрещало, задвигалось, зашуршала на бревнах кора. Вепринцев почувствовал, как вдруг предательски осел под ним комель чуть не метрового в поперечнике сутунка[4], повернулся и легко поплыл. Вокруг все закипело, как в огромном котле: полезли друг на друга бревна, забурлила вода — запань прорвало.
Ужас охватил Вепринцева. Он кинулся в одну сторону, в другую — везде треск бревен и зловещее кипение воды.
— Спа-а-аси-и-те-е-е!.. — загремел над долиной страшный нечеловеческий голос.
Тагильцев и Стриж успели уже выйти на берег, недалеко от берега были и Оспан с Гурием, переходившие реку много выше Вепринцева.
Тагильцев взглянул назад и понял — случилось непоправимое. Первые ряды беспорядочно торчавших бревен, которые долгое время удерживали всю массу леса в стихийно возникшей запани, вдруг подались вперед, подвинулись, уступая сильному напору, их подхватил водоворот, закружил и понес, открывая дорогу другим. Теперь впереди ничто не могло сдержать эту гигантскую лавину. Восьмиметровые бревна, как щепки, легко кружась и ныряя, неслись на крутые зубастые пороги.
Бревно, на котором сидел Вепринцев, стремительным течением выбросило на середину реки и понесло.
«Пропа-а-ал… Про-о-па-а-ал…» — стучало в висках. Он с ужасом глядел вперед. Перед ним была одна лишь река, покрытая бешеными водоворотами, бревна, безудержно летевшие в пропасть, да огненно-горячее солнце. И милый берег, и спутники — все куда-то исчезло.
Боже мой!.. Неужели конец, смерть….
Вепринцев торопливо и сбивчиво начал молитву, но молитвы не получилось: на память приходили нелепые обрывки, отдельные слова. Он призывал своих покровителей: великомученика Ксаверия, папу римского и даже своего кровожадного босса. Сколько страшных ругательств и проклятий вырвалось из его груди, но судьба оставалась неумолимой: его несло… несло…
На берегу была суматоха: как угорелый бегал возле воды Гурий с длинным тонким шестом в руках, что-то неразборчиво кричал Стриж, беспомощно размахивая руками, Тагильцев сложил рупором ладони.
— Илюшка-а-а! — закричал он изо всей силы, так, что на шее вздулись багрово-черные жилы. — Слу-у-у-ша-ай!.. Садись на коня и галопом лети вперед… Там мелко-о-о. Цепляй на веревку бревно и тяни его к бе-е-ре-гу… Скачи сколько есть духу!.. Эх ты, чертова кукла! — уже тихо проговорил Тагильцев и, припадая на батожок, побежал вдоль берега. — И угораздило же его, все прошли, а он, как мешок, завалился… Прямее… Прямее скачи. На мысу поворачивай и гони прямо в воду… — снова закричал он, замедлив бег и тяжело переводя дыхание, — там перекат!..
Бурыми пенистыми воронками была испятнена вся река; от берега к берегу ползла зыбкая свинцовая рябь; вперегонку неслись бревна, кучами плыл таежный мусор, прошлогоднее сено.
Расстояние между Вепринцевым и первыми порогами катастрофически сокращалось. Всей силой дикого, бушующего потока его влекло на гряду острых бойцовых камней, клыками стоявших поперек течения. А там, впереди — десятиметровая пропасть, на дне которой, как в аду, круглый год кипит ледяная вода. Серое водяное облако висело над водопадом, мельчайшие брызги на десятки метров покрывали здесь прибрежную землю; вокруг было сыро и жутко, густая курчавая зелень закрывала все, даже на голых холодных камнях цепко ютились изумрудно-бархатные мхи. Сколько неосторожного зверья поглотила эта водяная бездна!..
Илюша без устали хлестал коня. Он слышал голос Тагильцева, мельком видел бестолковую беготню на том берегу, слышал замирающий с каждой минутой крик Вепринцева. Гибнет человек! Неужели не хватит силы у коня? Он снова ожесточенно огрел его арканом, натянул поводья и ринулся к воде. Впереди, не дальше как в сотне метров, река будто выпрямилась и приготовилась к падению. Здесь уже не пятнили ее вертуны-камни, она была гладкая и ровная, как плавленое стекло. «Скорее!.. Скорее, а то будет поздно…»
— Держитесь!.. — закричал Илья. — Сейчас подъ-еду-у-у!
Отсюда до Вепринцева оставалось несколько десятков метров. Бревно теперь летело прямо на камни. Илюша, осадив разгоряченную лошадь, взмахнул арканом.
— Ловите! — крикнул он и с прирожденной пастушьей ловкостью закинул аркан. Хлестнув тяжелым концом по воде, аркан упал поперек бревна. Вепринцев успел схватиться за спасительную веревку. Никакая сила теперь не вырвала бы из его рук этот мокрый веревочный конец. Он вцепился в него мертвой хваткой и не выпускал до тех пор, пока Илюша не подтянул его самого вместе с бревном к берегу. Соскочив с лошади, он подбежал к Вепринцеву, ухватил его под мышки и выволок на сухой, покрытый зернистой галькой берег. Вепринцев тотчас повалился на землю, протяжно застонал, раскинув обессилевшие руки.
— Теперь все… Теперь не страшно, мы на сухом берегу, — успокаивал Илья, растирая ему окоченевшие скорее от страха, чем от холодной воды, руки.
А Вепринцев лежал и ничего не чувствовал, только что-то нестерпимо горячее и яркое текло в его плотно закрытые глаза — это был свет солнца. Он лежал мокрый и беспомощный; его большое тело не двигалось, только редкие рыжеватые ресницы еле приметно вздрагивали да высоко поднималась грудь.
Илюша с трудом снял с Вепринцева размокший рюкзак, ослабил пояс, расстегнул пуговицы. Он вспомнил что в рюкзаке у Вепринцева вчера была фляга со спиртом. Он развязал лямки, вылил из рюкзака воду, достал пузатую солдатскую флягу. Сначала попробовал сам, поморщился, затем приподнял голову Вепринцева, влил ему немного спирта в рот, потом — себе в ладони и принялся растирать ему руки, грудь, плечи. Вепринцев зашевелил губами;
— Ох-х… Это ты, Илюша?
— Я.
— Ох-хо, хорошо, хорошо… — часто и устало задышал он. — Оказывается, ты добрый парень… Я всегда был о тебе хорошего мнения. Я не забуду… В долгу не останусь, тебе будет хороший дорогой подарок, и еще несколько рублей получишь от меня… когда мы вернемся из этой… из этой проклятой тайги…
— Деньги, говорите?.. За что же? — чуть не крикнул Илюша, и его широкое лицо запылало гневом.
— А что? — открыл глаза Вепринцев. — Деньги, дорогой мой, всегда пригодятся.
— Не надо мне никаких подарков и денег, — глухо сказал Илюша.
— О да!. Я и забыл, что ты комсомолец.
Илья до боли закусил губу. Тяжелые думы охватили его. Он вспомнил заброшенную шахту, Стрижа, приторно болтливого штейгера, водившего их по темным закоулкам выработки… «Нет, они не геологи. Несколько рублей… Да не скажет этого советский человек, так может сказать последний подлец…»
Вепринцев, кряхтя, поднялся, сел, шумно дыша, отпил из фляги еще несколько изрядных глотков спирта.
Пока он приходил в себя от пережитого страха, Илюша задумчиво складывал в пирамидку гладкие, отполированные рекой камни. Из его головы не выходили беспокойные мысли. «Надо, однако, с дядей Семеном поговорить… Он-то ведь их хорошо знает, в округе много раз виделись и вообще…»
— Отдохнули? — спросил он, глянув на Вепринцева.
— Кажется, да.
— Тогда поехали.
Илья поднялся и пошел к лошади.
С утра снова возник разговор о том, где лучше пробраться к Оленьему ложку: прямо ли, по неизведанным звериным тронам, через хребты и голые скалы, или в обход, дальним путаным путем, вдоль берега безымянной речушки. Семен Тагильцев, видимо не особенно надеясь на свою ногу, предлагал не спеша двигаться по берегу.
— Неподходяще говорите, Семен Захарович, неподходяще, — укорчиво возражал Гурий. — Сколько же мы туда пройдем, по вашему расчету?
— Может быть, на денек позже придем, в этом нет ничего страшного, — спокойно и рассудительно доказывал Тагильцев. — Знаете что, дядя Гурий: тише едешь — дальше будешь. Что вы ни говорите — горы, а выше пойдут скалы, гольцы, может быть и снег где-нибудь лежит. Мы не альпинисты, снаряжения у нас нет.
