Отменный гаш. Несколько затяжек, и твое сердце успокоится, время замедлится, и ты избавишься от забот.
От забот избавиться хотелось, но в ушах, словно наяву, прозвучали слова наставника: «Для тебя это путь обратно к выпивке» – и я увидел, как просыпаюсь в мусорном контейнере…
– Нет, спасибо, – ответил я и, чувствуя себя праведником, отправился дальше, искать галерею Вишера, и через пару кварталов нашел ее.
Помедлив минутку, чтобы придумать, как получше отрекомендовать свои работы, я толкнул двери галереи.
Галерея Вишера представляла собой переоборудованное промышленное здание, с побеленными стенами, бетонным полом и обстановкой в стиле минимализма. Под стать обстановке была и проходившая здесь выставка художника, который прославился своим произведением, поднявшим шумиху на Художественной ярмарке в США. Теперь оно красовалось здесь: банан, приклеенный скотчем к стене.
Богато одетая пара – меха, золотой «Ролекс» и прочее – обсуждала с представителем галереи, стоит ли покупать это изделие.
– Это какой-нибудь особенный банан? – вопрошала супруга.
– Нет, – отвечал представитель. – В том-то все и дело. Это вполне по Уорхолу.
Не выдержав, я вмешался:
– Больше по Дюшану, чем по Уорхолу [10].
Они проигнорировали мое замечание, поскольку к ним присоединился коренастый мужчина средних лет в ярком полосатом костюме. Это был сам Виго Вишер. Он сообщил посетителям, что на эту вещь уже есть две заявки, но они могут приобрести ее за 120 тысяч долларов минус десятипроцентная скидка для коллекционеров.
– Берем, – сказал супруг, и Вишер пообещал доставить им это произведение через три недели, сразу после окончания выставки.
«Они получат гнилой банан», – подумал я и, подождав, пока супруги удалятся, представился Вишеру, упомянул имя Маттиа Бюлера и получил приглашение в его кабинет. Там он с гордостью показал мне маленькую консервную банку на пьедестале с надписью «Merde d’artiste».
По роду работы я знал, что это работа итальянского художника Пьеро Мандзони, который законсервировал девяносто банок собственного дерьма, пронумеровав и поставив дату на каждую.
– Тело художника, его жидкости и выделения как искусство и товар, – произнес я с лекторской интонацией.
– Очень хорошо, возьму на вооружение, – отозвался Вишер и показал несколько других известных произведений концептуального искусства: «Автопортрет в виде фонтана» Брюса Наумана (фотография художника, пускающего изо рта тонкую струйку воды), цветные фотографии Спиральной дамбы Роберта Смитсона (земляное сооружение на Большом Соленом озере в штате Юта) и прочее в том же роде.
Я даже удивился, увидев прислоненную к дальней стене настоящую картину, правда, сплошь черную, хотя через минуту, различив на ней квадраты, изображенные едва заметными оттенками черного, узнал художника – Эд Рейнхардт.
Вишер кивнул, затем обратил мое внимание на скульптуру высотой около трех футов: что-то вроде ребенка, стоящего на коленях лицом в противоположную сторону.
– Это называется «Он», – сказал он и подвел меня к другой стороне. Скульптура оказалась идеально выполненным миниатюрным изображением Адольфа Гитлера, настолько реалистичным, что у меня мурашки побежали по коже.
– Воск, полиэфирная смола, краска. Очень реалистично, не правда ли? Конечно, костюм и волосы настоящие.
Мне даже показалось, что слишком настоящие.
– Гитлер был большим любителем искусства, – добавил Вишер.
– Художник-подражатель, которого не приняли в художественную академию.
– Если бы его приняли, история могла пойти по-другому…
– Некоторые люди воспринимают отказ слишком близко к сердцу, – пошутил я, тут же испугавшись, но Вишер так рассмеялся, что мне стало совсем неудобно.
– Кстати, у нас с вашим дилером сделка по поводу этого творения, – заметил он.
– Маттиа Бюлер это покупает?
– Нет. Продает! Скорее, я за него продаю. Как большинство американцев, Маттиа любит выглядеть чистеньким и невинным.
Я не стал спорить, хотя Бюлер, на мой взгляд, не был американцем, и мало кто из знакомых мне американцев стремился выглядеть чистым и невинным. Но Вишер как раз заговорил о том, что может устроить мне выставку в своей галерее.
– Конечно, Маттиа выведет вас на выставки в США – Биеннале Уитни, Карнеги Интернешнл, – но я могу гарантировать, что ваши работы будут представлены в «Документа» [11], а также на Венецианской биеннале, Берлинской биеннале и итальянской биеннале в Гердейне.
Ничего себе. Никогда не думал, что кто-нибудь может это гарантировать. Но Вишер явно не шутил. Тем не менее, мысль о том, что мои картины будут соседствовать с мини-Гитлером, мне не очень понравилась. Я поблагодарил его и сказал, что подумаю. Вишера это, по-моему, задело и раздразнило. Он изъявил готовность купить пару моих картин немедленно. Я ответил уклончиво (единственный случай в моей карьере художника, когда я проявил хладнокровие), сказал ему, что тороплюсь, и ушел. Похоже, это был мой день тщеславия.
Вторая встреча была назначена в галерее Уила Кура, обычном двухэтажном доме с хорошим освещением – просто мечта для тех, кто пишет большие картины, как я.
Молодой человек в белой футболке и белых джинсах поднялся из-за стойки регистрации и пошел за Уилом Куром, а я принялся пока осматривать галерею – эклектичную смесь скульптуры, керамики и живописи.
Я разглядывал большую керамическую чашу, когда почувствовал запах духов и, повернувшись, оказался лицом к лицу с женщиной в белой рубашке, белых джинсах и элтонджоновских очках. Волосы у нее были выкрашены хной, а губы – темно-красной помадой. На вид я бы дал ей лет шестьдесят, хотя морщин у нее на лице практически не было.
– Виль Кур – это я, – улыбнулась она. – Вы ожидали увидеть мужчину?
– Это из-за имени…
– «Виль» – это сокращенное «Вильгельмина». Но так меня никто не называет. Не осмеливаются. – Она рассмеялась, затем, наклонив голову, посмотрела на меня изучающе. – Маттиа не говорил, что ты такой роскошный. – Она приподняла мне рукой подбородок. – Такие темные, загадочные глаза и черные-пречерные цыганские волосы… Но это! – Она потянула меня за бороду. – Это нужно убрать! Зачем скрывать такое красивое лицо?
– Это еще незаконченная работа, – пробормотал я.
– Лицо или борода? – Она снова рассмеялась, подняла очки и подошла ближе. – Нос сломан?
– Неоднократно.
– Это хорошо. А то ты был бы уж слишком смазливым, – заявила она, взяла меня под руку и повела в служебное помещение. Оно было до отказа забито скульптурами и картинами. Вильгельмина жестом пригласила меня присесть на маленький диванчик, села рядом и вкратце поведала историю своей галереи.
– Семейный бизнес, мой отец, а до него дед… До меня – все мужчины. Они научили меня быть безжалостной, – говорила она, и в ее голосе уже не было и следа того девчачьего оживления. Оно и понятно: ее галерея была одной из лучших в Европе. Вильгельмина встала и, переходя от одного произведения к другому, перечисляла имена художников, названия и даты.
Она
