Но это было еще не самое страшное. Перессорились его бывшие хозяева между собой, а он теперь вроде козла отпущения — одни говорят: принимай товар только от нас, иначе разорим тебя до тла, другие: будешь от тех брать продукцию — прикончим. И ведь прикончат, сгинет он, и никто так и не узнает, где могилка. Знает он такие случаи, пропал один завбазой из Очакова, слухи такие, что замуровали его в бетонную плиту...
— За реформу и причем — ускоренную, товарищ Прокофьев! — сказал кто-то с экрана противным дискантом.
Сатин смотрел на толпу, окружившую партийного вождя Москвы, расплывшиеся в улыбках лица, среди которых, его собственное казалось ему наименее знакомым.
— Да ведь это, твою мать, я сказал! — крикнул Сатин в экран.
— На кого ты там орешь? Господи, душно как! Что сидишь с закупоренными окнами? Я выиграла двадцать восемь рублей завтра куплю Сашеньке новый портфель, знаешь, такой модный, с секретными замочками.
Елена Петровна громыхала ставнями, распахивала окна. Ее тоненькая фигурка в полутьме казалась совсем девчоночьей.
— Что ты там застряла-то? Думаешь, одному сидеть... весело? — Слово это выдавилось у Сатина по инерции, он был уверен, что ему никогда в жизни не будет весело, ни при каких обстоятельствах.— А портфель твой сын может купить и сам...— А про себя добавил — «прокурор сраный».
— Ты о своей дочери заботься, а Сашу оставь в покое.
— А кстати, куда Эльвира подевалась? Уже двенадцать ночи, как она сюда доберется?
— Слушай, Паша, ей скоро сорок стукнет. Куда ей надо, туда и доберется, С утра, кажется, она в зоопарк поехала.
— В зоопарк?!
— Ну да. Зверей рисовать. А ты, я смотрю, на себя любуешься, переключил бы на вторую программу, там гимнасточки в адидасовских трюсиках фирмы Сатин и компания...
— Пошла ты к чертовой матери! «В трюсиках»! Если бы не трусики, сидела бы в своих Сокольниках с сортиром на улице! А Эльвире скажи, нечего в зоопарк ездить, пусть зеркало перед собой поставит и срисовывает, хорошая обезьяна получится!
* * *
Ника бежала, не разбирая дороги, сбивая ноги в кровь о придорожные камни. «Что же это, что же это»,— повторяла она, всхлипывая и прижимая к груди острые каблуки туфель. Она не помнила, как попала сюда, не знала — куда и зачем бежит. Остановилась обессиленная, разжала пальцы, гулко стукнуло об асфальт — раз-два, и лакированные босоножки остались лежать на дороге, как две подстреленные птицы, а Ника побрела обратно, подавленная открывшейся неизбежностью: надо заявить в милицию. Какой ужас. Что сказать? У меня в квартире труп. Его зовут Бил. То есть звали. Я его не знаю. То есть... Его кто-то привел. Вот телефонная будка. В кармане комбинезона только ключи. Вдалеке на лавочке трое парней, хохочут до упаду.
— Простите, у вас случайно нет монетки для автомата? Вот вышла без денег...
— Зачем монетка? Для такой красивой девушки все на свете должно быть бесплатным. Идемте, девушка.
На ногах парень держится не совсем крепко, но уверенно действует металлической расческой. В трубке непрерывный гудок. С преувеличенной вежливостью парень плотно прикрывает за собой дверь. «Вот дура, дура. В милицию не надо монетки — ноль-два и все». И неожиданно для себя Ника набирает совсем другой номер, знакомый ей еще с тех пор, когда нельзя было представить, во что выльются следующие десять лет жизни.
Алексей слушает, не прерывая, и когда Ника умолкает, говорит:
— Я надеюсь, ты знаешь, что сейчас первый час ночи. Если действительно случилось что-то серьезное...
— Да-да, очень!
— Сейчас приеду.
Сердце билось так сильно, что трудно было дышать. И Никины мысли прыгали в такт ее прерывистому дыханию. Алеша — приедет — и все будет — в порядке. У него друг — следователь — они разберутся — поверят — она ни при чем — все устроится.
— Алексей хлопнул дверцей ободранного «Москвича», подбежал к Нике, и лицо его скривилось в презрительной гримасе:
— Что за вид, Ника! Где это ты так...
— Алеша, у меня были Алена с Жорой и Мила с Сеней. Мы справляли.мой день рождения.
— Поздравляю, кстати.
— Спасибо. Они мне жениха привели.— Лицо Алексея скривилось еще больше.— Я, по правде, не все хорошо помню.
— Могу представить.
— Нет, ты не думай, ничего такого...
— Мне, Вероника, это все равно. Ну?
— И вот он исчез. Я пошла ребят проводить, прихожу — а он лежит в коридоре, мертвый. Голова раздроблена, горло перерезано, кровь кругом, я не знала, что мне делать. Ты сейчас сам увидишь.
Алексей выдернул из ее трясущихся рук ключ, рывком распахнул дверь. Ни на полу в коридоре, ни вообще во всей квартире не было никого — ни живого, ни мертвого.
Владлен Михайлович Бардин удобно расположился в легком кожаном кресле перед экраном телевизора. Программа будет работать до утра — разница во времени с Лос-Анджелесом одиннадцать часов, сегодня заключительный этац соревнований по спортивной гимнастике. Любителей спорта у нас миллионы. По просьбам зрителей соревнования транслируются полностью. Зрителям государственных денег не жалко. Но зрителям невдомек,- что телевидение согласилось на трансляцию по личной просьбе товарища Бардина, бывшего министра спорта, занимающего теперь скромную должность председателя правления коммерческого банка. Красивое лицо Владлена Михайловича было спокойно, но пальцы, державшие длинную коричневую сигарету «Моге» — роскошь, которую он позволял себе наедине,— слегка дрожали, да на щеках проступили розовые .пятна. Новоиспеченный банкир был возбужден. Он любил это состояние души и тела, наслаждался им, оно никогда не приедалось и было стимулом для достижения дальнейших успехов и в то же время — результатом предыдущих. Распахнутый халат струился серым атласом с подлокотников мягкими складками, обнажая густую поросль волос от шеи до ногтей ног. Бардин ласково провел ладонью по груди, животу, ниже его рука задержалась — не надолго, еще не время,— глотнул минеральной воды, затянулся сигаретой, прикрыл глаза, но так, чтобы .сквозь ресницы было видно экран.
Появилась надпись на английском языке: «Упражнения на бревне. Выполняет Нинель Галушко. СССР». Сигарета больше не нужна, еще глоток минеральной, для охлаждения. Давай, Неля, действуй на бревне, я же знак), нет тебе равных, вот так — взмах левой ногой, взмах правой, ах как ты его оседлала, давай, Нелька, давай, ах ты-ы-ы...
Теперь рука Бардина ритмично ходила вверх-вниз, вверх-вниз, глаза неотрывно смотрели на экран, где спортсменка высшего класса, чемпионка мира и Олим-- пийских игр, Нинель Галушко-Бардина, его жена, завоевывала очередную золотую медаль. Три полных сальто в воздухе — и она замерла как вкопанная в приветствии залу.
Бардин в изнеможении сполз на ковер, тело его содрогалось. «Ах ты, Нелли, что же ты со мной делаешь,— стонал он,— вот если бы и с тобой так же...»
Стоя в душе, он не слышал, как в комнате надрывался телефон, прибавил напор холодной-воды, это придало сил и освежило голову, закрутил краны, набросил привезенный Нинелью из Западной Германии махровый халат, лениво подумал: «Кого это там разбирает? Третий час ночи ведь». Не спеша прошел в гостиную, оставляя на ковре темные следы, опустился в кресло, наполнил стакан коньяком, закурил и только тогда снял трубку. Он слушал спокойно, даже прикрыл веки, но здоровый розовый цвет постепенно сполз с его лица.
Он положил трубку, так и не сказав ни единого слова в ответ. Да и что же было говорить, если от него требуют не слов, а дела. Приказ есть приказ. Ему нужно собрать волю в кулак, чтобы приступить к выполнению нелегкого задания. Он подошел к зеркалу, долго гладил щеки, расправлял черные тонкие брови. «Я никому не должен рассказывать всего этого,— шептал он,— никому. Даже Нелли...»
* * *
Самое ужасное во всей этой истории, было то, что Алеша ей не поверил. Она сама поставила точку на их отношениях. Зачем ей надо было ему звонить? Здесь нужна милиция, уголовный розыск, а не бывший муж. Но Ника не могла себя заставить переключиться на события последней ночи и вспоминала только обидные Алешины слова. «Ну, что ты придумаешь в следующий раз, Вероник?» Произнесение ее имени - на французский манер выражало всю полноту презрения. «Тебе надо лечиться от алкогольных галлюцинаций». Он хорошо знал, что даже вино Ника пила очень редко, но не стала возражать, сказать было нечего, уж так получилось, и сейчас ей было тошно не только от подступающего похмелья,— не осталось никаких надежд на возврат к прежней жизни. «Мама к трем часам привезет Иннокентия»,— сказал Алексей уже в дверях. Бог ты мой, даже Кешку он назвал официальным именем, как будто речь шла о совершенно постороннем человеке. Он ушел, а Ника так и осталась сидеть за неубранным столом, уронив голову на скатерть, и на белом полотне расползались серыми паучками струйки растворенной в слезах туши с ресниц...
